Букане был готов. Негр зажег под ним охапку листьев и сырых веток, из которой повалил густой дым. Меньше чем через полчаса две других коптильни таких же размеров дымили, как угольные печки, а воздух наполнился очень аппетитными ароматами, исходившими от этих примитивных и удобных устройств.

Но это было еще не все. К копчению, как известно, прибегают с целью сохранения продукта с помощью его высушивания и пропитывания дымом. Мясо должно не вариться или жариться, а просто сушиться. Таким образом, эта операция не только длительна, но и трудоемка и требует не менее двенадцати часов неустанных хлопот. Огонь не должен быть слишком жарким, но вместе с тем нельзя, чтобы он погас. Угли должны быть не слишком далеко и не слишком близко от мяса. Словом, к коптильщику можно отнести слова о жарильщиках, сказанные кем-то из наших гастрономов, не исключено, что самим Гримо де Ла Реньером:

Поваром становятся, жарильщиком рождаются.

И уж конечно, надо быть прирожденным коптильщиком, чтобы целая груда рыбы не сгорела безвозвратно. Ангоссо, внимательно следя за всеми тремя коптильнями, устроил еще и небольшую жаровню, на которой потрескивала на углях превосходная аймара в компании двух дюжин атип и впечатляющего ската-хвостокола.

Первый обед семьи гвианских робинзонов стал пиром ихтиофагов, к тому же на нем не хватало хлеба и соли. И тем не менее он прошел довольно весело, несмотря на жалобы Николя, или, вернее, благодаря им, потому как весь день, во время всей этой череды удивительных и непредвиденных событий, парижанин хранил несвойственное для него молчание.

Николя хотел хлеба. Тем более что ему казалось вполне возможным найти на деревьях солдатский хлеб или хотя бы сухари, раз уж из одного из них течет молоко, а на другом растут яичные желтки. И, кроме того, если юный Анри вычитал в книгах описание электрического угря, то он, Николя, прекрасно наслышан о хлебном дереве. Им питались все, кто потерпел кораблекрушение. Так уж заведено. Все робинзоны выживали благодаря плодам хлебного дерева, и он бы хотел, раз уж теперь он стал гвианским робинзоном, добавить в свой рацион пищу, привычную для его коллег и предшественников. Николя не переставал настаивать на этом, к пущей радости своих друзей, больших и маленьких, которые считали, что рыба — отличная еда, особенно когда ты очень голоден.

— Простите, мой бедный Николя, это прискорбно, но я вижу, что ваши представления о том, что растет в американских тропиках, несколько ошибочны. Вы вообразили себе, что хлебное дерево, которое натуралисты окрестили artocarpus incisa, — впрочем, вам сейчас это неинтересно — растет здесь повсюду в диком состоянии. Не заблуждайтесь, друг мой. Это дерево родом из Океании. Да, его завезли на Антильские острова и в Гвиану, но его нужно разводить, по крайней мере посадить для начала. Если его и можно иногда встретить в лесах, то лишь там, где прежде когда-то были плантации.

— То есть нам придется обходиться без хлеба до… пока не станет еще голоднее?

— Успокойтесь, совсем скоро у нас будет маниок, и тогда вы узнаете, что такое кассава и тапиока.

— О, я волнуюсь не за себя, я лишь переживаю за детей и мадам Робен.

— Я не сомневаюсь в этом, друг мой, я отлично знаю ваше доброе сердце. Пока что нам в основном придется жить на рыбе. Для местных жителей это обычное дело. Но прежде, чем наши запасы закончатся, я думаю, нам удастся обеспечить наше будущее существование.

Внезапно солнце погасло. Опушка леса, где расположились наши робинзоны, освещалась лишь багровыми углями коптилен, на которых готовилась рыба. Это были лишь светящиеся точки, затерянные в бесконечности, похожие на неподвижных светлячков.

До сего момента изгнанники, всецело поглощенные тем, чтобы ускользнуть от бесчисленных опасностей и утолить чувство голода, едва могли улучить момент, чтобы обменяться несколькими словами. Человека трудно удивить, когда он до такой степени несчастен, что потерял всякую надежду, когда ему угрожает неминуемая гибель, когда ему беспрерывно приходится бороться за свое существование. Самые невероятные события, счастливые или несчастные, оставляют его безучастным, и даже самые фантастические происшествия становятся для него всего лишь обыденностью.

Так произошло и с Робеном. Он так часто мечтал о свободе. Он так давно лелеял заветную мечту о воссоединении с родными, что теперь, наслаждаясь невиданным счастьем, описать которое невозможно никакими громкими словами, беглец испытывал лишь некоторое удивление. Его самая горячая мечта обрела физическую форму, его самое страстное желание осуществилось, неизвестно почему и каким образом. И тем не менее он едва ли хотел об этом узнать, настолько его душа была переполнена.

Дети уже спали. Анри и Эдмон заняли гамак бони. Десяти минут на солнце хватило, чтобы высушить это ложе, превращенное по мановению руки его владельца в рыболовную сеть. Мадам Робен, сидя рядом с мужем, держала на коленях спящего Шарля-младшего. Робен с нежностью смотрел на Эжена, который уснул, не переставая обнимать отцовскую шею.

Муж рассказывал жене о своем побеге. Несмотря на всю свою стойкость, эта отважная женщина вздрагивала всякий раз, когда он говорил о преодоленных преградах и перенесенных тяготах. В свою очередь она поведала ему о невзгодах нищей жизни в Париже, упомянула эпизод с загадочным письмом, спешные и тайные хлопоты, о которых, впрочем, позаботились совершенно неизвестные люди, поездку в Голландию, плавание через Атлантический океан, прибытие в Суринам и подчеркнуто уважительное отношение голландского капитана, который так хорошо говорил по-французски.

Робен слушал ее взволнованно и вместе с тем заинтересованно. Кем могли быть эти благодетели? К чему столько предосторожностей? Почему они держали в тайне эту неоценимую услугу, будто это был какой-то недостойный поступок? Мадам Робен по-прежнему не могла найти всему этому сколько-нибудь приемлемое объяснение. Письмо от парижского поверенного все еще было у нее при себе, но почерк, которым оно было написано, не прояснил ничего.

Инженер предположил, разумеется, не без некоторых оснований, что изгнанники, которым удалось избежать суда смешанных комиссий, посвятили свое время и ресурсы тому, чтобы облегчить участь собратьев, томящихся в оковах каторги. Один из них, весьма известный А. Б., смог найти убежище в Гааге; возможно, он как-то причастен к побегу Робена. Что касается капитана тендера, то его атлетическое телосложение, учтивость и доброта безошибочно указывали на беглеца, известного как С., офицера французского военно-морского флота, которому удалось покинуть Париж при самых драматических обстоятельствах. С. сумел устроиться в голландский торговый флот. Можно было не сомневаться, что он нарочно определился на судно, курсирующее вдоль побережья Гвианы, не упуская любую возможность прийти на помощь своим политическим единомышленникам.

Эта гипотеза казалась наиболее вероятной по сравнению с прочими. Супруги без труда ее приняли, не переставая благословлять творцов своего счастья, кем бы они ни были. Нежная беседа двух любящих сердец продолжалась, оба напрочь забыли о времени. Дети мирно спали, бони продолжал следить за коптильнями, время от времени отправляясь нарубить новых веток, чтобы в нужный момент подбросить их в угасающий костер.

Этот человек был словно вытесан из железного дерева. Казалось, что ни одно из событий прошедшего дня не оставило на нем ни малейшего отпечатка: ни усталость, ни поиски опьяняющего дерева, ни гребля, ни сооружение шалашей и коптилен, ни сама рыбная ловля. Не оставляя без внимания коптящуюся рыбу, он беспрестанно оглядывал темные своды деревьев вокруг поляны, подсвеченные раскаленными углями. Его явно что-то тревожило.

Внезапно глухой рык, подкрепленный мощным дыханием, заставил его вскочить. Этот звук походил на кошачье мурлыканье, только в сто раз более громкое. Затем в травах на краю опушки появились две светящиеся точки да так и застыли в направлении коптилен.

Робен вполголоса спросил у бони, в чем дело, и выяснил, что эти точки — горящие глаза ягуара, очевидно изголодавшегося, которого явно привлек запах копченой рыбы. Впрочем, хищник не проявлял никакой агрессии и нападать не собирался. Если судить по его мурлыканью, то можно было подумать, что он настроен вполне дружелюбно. Но все же это соседство встревожило Робена. Он схватил ружье бони и приготовился послать заряд свинца в нежданного гостя.

— О нет, муше, не надо стреляй, — тихонько сказал ему Ангоссо. — Ружье стреляй, детки просыпайся. Я давай шутить с эта тигр.

У чернокожего был при себе солидный запас кайеннского перца, которым приправляют, за неимением соли, экваториальные рагу. Мельчайшего кусочка достаточно, чтобы придать обеду острый, жгучий вкус, к которому быстро привыкают.

И, ухмыляясь во весь рот при мысли о проделке, которую он задумал, Ангоссо взял большую рыбину, уже основательно прокопченную, сделал в ней несколько надрезов и нафаршировал ее полудюжиной стручков красного перца. Затем он с размаху швырнул ее в ту сторону, где, как большой трусливый кот, сидел изголодавшийся ягуар.