Глава 4

Закрываю глаза. Боль оттого, что бедренная кость упирается в слишком тонкий матрас, постепенно стихает. Такое ощущение, что я здесь целую вечность, а еще только воскресенье. Я вымотана до предела. Когда с шумом открывается занавеска у кровати, даже поворот головы требует огромных усилий.

— Миссис Тейлор, — начинает врач, и я гадаю, тот ли это, которого я уже видела. — Ваш брат здесь?

— Пошел за кофе.

— Не хотите ничего мне сказать, пока мы одни?

— Нет. — Тереблю в руках край ветхой простыни. — Я упала.

— Да, вы говорили. А синяки на вашей руке — от того, что брат вас поднимал…

У доктора усталый голос, как будто он слышал подобное тысячи раз. Вероятно, так и есть. «Случайно налетела на дверь», «поскользнулась в ванной». Аргументы столь же неуклюжие, как, например, «отек на шее — из-за того, что я громко пела». Якобы лучшего вечера у меня не было за всю жизнь.

Пожалуйста. Не надо. Я не хочу.

— Почему нельзя заявить в полицию и выяснить, что произошло? — спросил Бен, когда я умоляла его солгать врачам и заполнить пробелы в моей сфабрикованной истории.

— Я просто хочу домой.

— Если у тебя сотрясение, одной оставаться нельзя.

Бен послал сообщение Крисси, узнать, как она, не упоминая мое состояние; я не хочу ее волновать. Она ответила, что ночует у мужчины. Я не удивилась. В последнее время она часто пропадала по вечерам. Извинилась, что вчера так меня и не нашла, решила, что я поехала домой с Юэном.

— В любом случае все позади. Я просто хочу забыть.

Бен понимает. Мы однажды уже поверили полиции, а нас обманули. Обещали, что все будет хорошо. Какое там… Не желаю снова переживать подобное. Не хочу, чтобы Бен опять через это проходил. Суд разрушил нашу семью. А еще, если честно, не хочу рисковать: полиция может допросить моих друзей, и тогда Мэтт узнает, что я ходила на свидание.

Однако голосок внутри нашептывает: если Юэн меня изнасиловал, то может снова на кого-нибудь напасть, и надо заявить полицию. С другой стороны, когда я регистрировалась в приложении знакомств, у меня не потребовали адрес, следовательно, у Юэна — тоже. Сомневаюсь, что полиция его вычислит.

— Брат сказал, вы упали, — снова заговаривает доктор. — Но вы не помните. Вам не кажется, что, возможно…

— Да, я упала, — категорично повторяю я.

Доктор вздыхает, и я чувствую, как от него волнами исходит неодобрение. Он начинает опять, резче.

— Ну если вы настаиваете… Подумал, вам будет интересно узнать, что в моче у вас ничего не обнаружено. Наркотиков нет, хотя это не означает, что вы ничего не принимали. Рогипнол можно зафиксировать в течение семидесяти двух часов, гамма-гидроксибутират — двенадцати, но это примерные рамки. С того момента, когда вам могли что-то подмешать, прошло минимум двенадцать часов. Понимаете? Вдруг именно это было причиной вашего «падения»?

— А остальные анализы? Лица… Ваше лицо. Вы говорите, мы уже разговаривали. Я вас не помню.

Мои слова невнятны, в голосе — слезы.

— Как раз хотел сказать про КТ. Есть отдельные повреждения и кровоизлияние.

— О господи… — натягиваю простыню.

— Я показал снимок хирургам. Оперировать мы не будем. Есть некоторая патология в височной доле правого полушария, в затылочно-височной извилине.

Он делает паузу, будто это должно все прояснить.

— И что? — В моем голосе слышится истерика.

— Пока рано говорить, и я не могу ставить диагноз, миссис Тейлор. Затылочно-височная извилина координирует систему, которая отвечает за способность распознавать лица. Возможно, травма головы привела к потере этой способности. Скажем больше после МРТ.

Опять тяжело, словно меня придавило плитой. Душит непонятная медицинская терминология.

— Старайтесь не волноваться. — Берет мое запястье и меряет пульс.

— Но я поправлюсь? Это временно?

Корябает на бумажке что-то неразборчивое и отводит взгляд.

— Старайтесь не волноваться.

Меня оставили в стационаре для наблюдения и отдыха, и, по-моему, отчасти как любопытный случай. Сегодня после обеда вокруг моей кровати сгрудились интерны. Глазели, точно в паноптикуме. «В самом деле себя не узнаете?» «Серьезно? Если я уйду и вернусь через пять минут, вы меня не узнаете?» От стыда щеки у меня пошли розовыми пятнами. Несмотря на гудение в голове, синяки и боль в теле, я отчаянно хочу домой. Уже думаю о завтрашнем дне. Гадаю, кто заменит меня в доме престарелых. Я обожаю свою работу и своих подопечных: миссис Торн и ее безграничный запас шоколада с мятной начинкой, мистера Линтона с его каламбурами. Кто в обеденный перерыв объявит номера бинго, если я не приду?

Бен заталкивает в пакет одежду, в которой я приехала — больничный запах въелся в ткань, — и отправляется домой за моей пижамой и зубной щеткой. Я отворачиваюсь к стене, сжимаясь в комочек.

Наверное, я задремала, потому что следующее, что различаю, — скрип тележки на колесиках и звон посуды.

— Налетайте, Эли! — произносит голос с мягким уэльским акцентом.

Я его уже слышала. Долю секунды внутри трепещет надежда. Быть может, худшее позади и кошмар этого бесконечного дня закончился? Поворачиваю ноющее тело. Медсестра с улыбкой продолжает:

— Печеный картофель с сыром и тушеная фасоль с салатиком — сразу станет легче. Как вы? Получше?

Страдальчески мотаю головой. Я не узнаю ее лица, только акцент.

— Все будет хорошо. Ваш брат скоро вернется, а в своей одежде всегда приятнее. Куда лучше, чем больничная роба с прорехой на заду. — Она неуклюже наливает мне воды.

Еда на тарелке холодная и неаппетитная. Мелкая картофелина с бледной кожурой, явно из микроволновки, не темная и зажаристая, как я люблю. Затверделый расплавившийся сыр, горка консервированной фасоли и несколько поникших листиков, имитирующих салат. Пищу я узнаю, но сомневаюсь в реальности того, что вижу.

В детстве мама раскладывала на бабушкином серебряном подносе мелкие вещицы, и мы их запоминали. Она называла это игрой бойскаутов. Накрывала поднос красным клетчатым полотенцем, и мы с Беном морщили лоб, считая по пальцам: точилка для карандашей, булавка, мандарин. Я ничего не забывала, память у меня всегда была отменная, а Бен помнил не то, что видел, а желаемое: шоколадный батончик, монетку в один фунт, карточку футболиста. Я часто специально путалась, чтобы он выиграл, однако всегда, всегда знала, что на самом деле лежит под кухонным полотенцем.

Сейчас я снова проверяю себя, закрывая лицо руками и медленно считая до десяти. Когда открываю глаза, накатывает облегчение. На тарелке по-прежнему печеная картошка, сыр и фасоль, и это хороший знак. То есть всякий раз, как я отворачиваюсь, меняются только лица. Если проблема в чем-то одном, ее легче решить, верно? Хватаюсь за эту мысль, вцепляюсь в нее как в драгоценный приз. Так держала когда-то десятицентовую монетку, полученную за второе место. Лучше верить, что способность распознавать лица все-таки вернется. Иначе, если Юэн напал на меня и снова придет, я его не узнаю.

И всю жизнь проведу в страхе.