Джон не успел продолжить, потому что Мэг оттолкнула его и рухнула в кресло, трагически сложив руки, и тоном, в котором смешались негодование, упрёк и смятение, произнесла:

«Человек пришёл на ужин, а в доме беспорядок! Джон Брук, как ты мог так поступить?»

«Тише, он в саду! У меня из головы выскочило это злосчастное желе, но теперь ничего не исправишь», — сказал Джон, с тревогой оглядываясь вокруг.

«Тебе нужно было послать мне весточку или сказать об этом сегодня утром, и ты должен был помнить, чем я была занята», — раздражённо продолжала Мэг, потому что даже голубки клюются, если взъерошить их пёрышки.

«Утром я не знал, что приглашу его, да и времени не было послать весточку, потому что я встретил его по дороге домой. Мне и в голову не пришло спрашивать у тебя разрешения, ведь ты всегда говорила, чтобы я поступал, как мне хочется. Я никогда не делал этого раньше, и будь я проклят, если я когда-нибудь снова так поступлю!» — добавил Джон с обиженным видом.

«Надеюсь, что ты так не поступишь! Уведи его немедленно. Я его не приму, и ужин не приготовлен».

«Подумать только! Где же говядина и овощи, которые я послал домой, и пудинг, который ты обещала приготовить?» — крикнул Джон, бросаясь в кладовую.

«У меня не было времени готовить ужин. Я думала, мы поедим у мамы. Прости, но я была так занята», — и у Мэг на глаза снова навернулись слёзы.

У Джона был мягкий характер, но он был живой человек, и ни душевному, ни физическому спокойствию не способствовало после долгого рабочего дня прийти домой усталым, голодным и полным надежд, а вместо этого увидеть беспорядок, пустой стол и сердитую жену. Однако он снова сделал над собой усилие, и небольшой шторм миновал бы, если бы не одно неудачное слово, сказанное им.

«Да, неприятная ситуация, я согласен, но с твоей помощью мы справимся и хорошо проведём время. Не плачь, дорогая, а просто сделай небольшое усилие и приготовь нам что-нибудь. Мы оба голодные, как волки, так что нам всё равно, что поесть. Дай нам холодного мяса, хлеба и сыра. Не нужно нам желе».

Он хотел, чтобы это прозвучало добродушно, как шутка, но одно-единственное слово решило его судьбу. Мэг подумала, что было слишком жестоко намекать на её досадную неудачу, и последняя капля переполнила чашу её терпения, когда он так пошутил.

«Тебе нужно как можно скорее уладить эту ситуацию. Я слишком устала, чтобы «делать небольшое усилие» ради кого-либо. Это так похоже на мужчин, приводить в дом человека и подавать на стол кость и простой хлеб с сыром. Я не потерплю ничего подобного в своем доме. Отведи этого Скотта к маме и скажи ему, что я в отъезде, больна, умерла, что угодно. Я его не приму, а вы оба можете смеяться надо мной и моим желе сколько угодно. Вам здесь больше ничего не светит».

И, на одном дыхании бросив этот вызов, Мэг швырнула фартук и поспешно покинула поле боя, чтобы поплакать в своей комнате. Что эти два существа делали в её отсутствие, ей было неизвестно, но мистера Скотта не отвели «к маме», и когда Мэг спустилась вниз после того, как муж с другом вместе ушли, она обнаружила следы беспорядочного обеда, и это привело её в ужас. Лотти сообщила, что они «ели много и много смеялись, и хозяин велел ей выбросить сладкое варево и убрать горшки».

Мэг очень хотелось пойти и рассказать обо всём случившемся маме, но чувство стыда за свои собственные недостатки, чувство верности Джону, «который может быть жесток, но никто не должен об этом знать», удержало её, и после небольшой уборки она нарядилась и села ждать, когда Джон вернётся и будет прощён.

К сожалению, Джон не пришёл к ней, так как был иного мнения о случившемся. Он обернул это в хорошую шутку для Скотта, как мог, извинился за свою жёнушку и разыграл из себя гостеприимного хозяина так ловко, что его другу понравился импровизированный ужин, и он пообещал прийти снова, но в действительности Джон был зол, хотя и не показывал этого, так как чувствовал, что Мэг бросила его в трудный час.

«Было нечестно говорить мужчине, чтобы он приводил домой друзей в любое время, когда захочет, а когда он припомнил это тебе, ты разозлилась, обвинила его и бросила одного на произвол судьбы, чтобы он выглядел смешным или жалким. Нет, клянусь Богом, это нечестно! И Мэг должна это понять».

Он внутренне кипел от злости во время обеда, но когда волнение утихло и он пошёл домой, проводив Скотта, его настроение смягчилось.

«Бедняжка! Ей было тяжело, когда она от всего сердца старалась угодить мне. Конечно, она неправа, но она так молода. Я должен быть терпеливым и воспитывать её».

Джон надеялся, что жена не ушла домой к маме — он терпеть не мог пересуды и вмешательство в свою личную жизнь. На мгновение он снова рассердился при одной только мысли об этом, но затем страх, что Мэг сейчас доплачется до истерики, смягчил его сердце и заставил его ускорить шаг; он решил быть спокойным и добрым, но твёрдым, очень твёрдым и показать ей, что она не выполнила свои обязательства перед супругом.

Мэг тоже решила быть «спокойной и доброй, но твёрдой» и показать мужу, в чём заключаются его обязательства. Ей очень хотелось выбежать ему навстречу, попросить прощения, чтобы он её поцеловал и утешил, и она была уверена, что так и будет, но, конечно, не сделала ничего подобного и, увидев Джона, приближающегося к дому, начала совершенно непринуждённо напевать себе под нос, раскачиваясь в кресле-качалке и заниматься шитьём, как леди, отдыхающая в своей прекрасной гостиной.

Джон был немного разочарован, не встретив нежную Ниобу [В греч. мифологии — символ материнского горя.], но, чувствуя, что его достоинство требует, чтобы она извинилась первой, он не попросил прощения, лишь неторопливо вошёл и лёг на диван с исключительно уместным замечанием: «Скоро будет новолуние, дорогая».

«Ничего не имею против», — так же спокойно ответила Мэг. Мистер Брук пытался заговорить на некоторые другие общие темы, но они встретили холодный приём со стороны миссис Брук, и беседа сошла на нет. Тогда Джон подошёл к одному из окон, развернул свою газету и, образно говоря, с головой ушёл в неё. Мэг придвинулась к другому окну и принялась шить, словно новые розочки для тапочек были одним из предметов первой необходимости. Никто не произнёс ни слова. Оба выглядели вполне «спокойными и твёрдыми», и оба чувствовали себя безумно неловко.

«О Боже, — подумала Мэг, — жизнь в браке очень тяжела и требует не только любви, но и бесконечного терпения, как говорит мама». Слово «мама» наводило на мысль о других материнских советах, данных давным-давно, которые воспринимались с недоверием и несогласием.

«Джон хороший человек, но у него есть свои недостатки, и ты должна научиться их видеть и мириться с ними, помня о своих собственных. Он очень решителен, но никогда не будет упрямиться, если ты будешь терпелива в своих доводах, и не станешь раздражённо спорить. Он очень педантичен и щепетилен в том, что касается истины — хорошая черта, хотя ты и называешь его «дотошным». Никогда не обманывай его ни взглядом, ни словом, Мэг, и он окажет тебе доверие, которое ты заслуживаешь, поддержку, в которой ты нуждаешься. У Джона вспыльчивый характер, но не такой, как у нас — мы быстро вспыхиваем, но быстро остываем, — его гнев разгорается медленно, ровно, но если однажды распалится, то погасить его нелегко. Будь осторожна, очень осторожна, чтобы не разгневать его, ибо мир и счастье в семье зависят от сохранения его уважения к тебе. Следи за собой, будь первой, кто попросит прощения, если вы оба неправы, и остерегайся мелких обид, недоразумений и опрометчивых слов, которые часто приводят к горькой печали и раскаянию».

Эти напутствия вспомнились Мэг, когда она сидела за шитьём на закате дня, особенно последняя фраза. Это была их первая серьёзная ссора, её опрометчивые речи казались ей теперь и глупыми и злыми, когда она их вспоминала, её гнев теперь выглядел детским, а мысли о бедном Джоне, который возвращается домой с работы и видит такую ужасную картину, совершенно растопили её сердце. Она взглянула на него со слезами на глазах, но он этого не заметил. Она отложила шитьё и поднялась, подумав: «Я первая скажу «прости»», но он, казалось, не слышал, как она встала. Мэг очень медленно пересекла комнату, потому что ей было трудно перебороть свою гордость, подошла и встала рядом с ним, но он не повернулся к ней. На мгновение ей показалось, что она действительно не может извиниться, затем ей в голову пришла мысль: «Это только начало. Я сделаю всё, что от меня зависит, и мне не в чем будет себя упрекнуть», — и, наклонившись, она нежно поцеловала мужа в лоб. Конечно, это всё решило. Покаянный поцелуй был лучше, чем все слова на свете, и в следующее мгновение Джон усадил её к себе на колени, нежно говоря:

«Это было ужасно — шутить над бедными горшочками с желе. Прости меня, дорогая. Я никогда больше не буду так делать!»

Но, Боже мой, он смеялся потом над этим случаем сотни раз, и Мэг тоже смеялась, и оба объявили, что это было самое сладкое желе, которое они когда-либо делали, потому что вместе с желе в баночках были законсервированы семейный мир и согласие.