Предостерегающий взгляд матери остановил дальнейшие высказывания, и вся семья ела в героическом молчании, пока мистер Марч деликатно не заметил: «Салат был одним из любимых блюд у древних, и Эвелин…» Тут общий взрыв хохота прервал «историю салатов», к великому удивлению учёного джентльмена.

«Сложи всё в корзинку и отправь Хюммелям. Немцы любят такую стряпню. Меня уже тошнит от одного вида всего этого, и вы не обязаны умирать от обжорства только потому, что я была такой дурой», — воскликнула Эми, вытирая слёзы.

«Я думала, что умру, когда увидела, как вы, две девочки, с грохотом катитесь в этом, как бишь его, наподобие двух маленьких зёрнышек в огромной ореховой скорлупе, а мама-то ожидала встретить целую толпу», — вздохнула Джо, изрядно устав от смеха.

«Мне очень жаль, дорогая, что ты разочарована, но мы сделали всё возможное, чтобы ты осталась довольна», — сказала миссис Марч тоном, полным материнского сочувствия.

«Я довольна. Я выполнила задуманное, и не виновата, что всё пошло не так. Эта мысль меня утешает, — сказала Эми с лёгкой дрожью в голосе. — Я очень благодарна вам всем за помощь, и ещё больше буду благодарна, если вы не будете упоминать об этом хотя бы месяц».

В течение нескольких месяцев никто и не упоминал об этом случае, но слово «творческий праздник» всегда вызывало всеобщую улыбку, а подарком Лори на день рождения Эми был крошечный коралловый брелок в виде омара для цепочки её карманных часов.

Глава 4. Уроки литературы

Фортуна внезапно улыбнулась Джо и бросила на её пути счастливое пенни. Не то чтобы это было золотое пенни, но я сомневаюсь, что даже полмиллиона долларов принесли бы ей больше настоящего счастья, чем та скромная сумма, которая досталась ей литературным трудом. Каждые несколько недель она запиралась в своей комнате, надевала «костюм для бумагомарания» и «падала в водоворот», как она выражалась, когда писала свой роман, вкладывая в него всё сердце и душу, потому что не могла успокоиться, пока не допишет его. Её «костюм для бумагомарания» состоял из чёрного шерстяного передника, о который она могла вытирать перо, когда захочет, и украшенной забавным красным бантом шапочки из того же материала, под которую она убирала волосы, когда палубы были расчищены, и она готова была пуститься в плавание. Эта шапочка служила маяком для любопытных глаз членов её семьи, которые в эти периоды держались от писательницы подальше, лишь изредка просовывая головы к ней в комнату, чтобы с интересом спросить: «Ну, как, Джо, гений разгорелся?» Они даже не всегда решались задавать этот вопрос, лишь наблюдая за положением шапочки и делая соответствующие выводы. Если этот выразительный предмет одежды был низко надвинут на лоб, это говорило о том, что идёт процесс тяжёлой работы, в волнительные моменты он был дерзко сдвинут набок, а когда отчаяние переполняло автора, она решительно срывала шапочку и швыряла её на пол. В такие моменты незваный гость молча удалялся, и только тогда, когда красный бантик вновь задорно возвышался над челом гения, можно было осмелиться обратиться к Джо. Она ни в коем случае не считала себя гениальной, но когда её обуревал писательский порыв, она полностью и самозабвенно отдавалась ему и вела счастливую жизнь, забывая о потребностях, заботах или плохой погоде, спокойно и благополучно пребывая в своём воображаемом мире, полном друзей, почти как настоящих, которые были дороги ей не меньше, чем живые люди. Сон покидал её, еда оставалась нетронутой, день и ночь были слишком коротки, чтобы можно было успеть насладиться счастьем, которое переполняло её только в такие моменты и делало эти часы достойными того, чтобы жить, даже если они не приносили никаких иных плодов. Божественное вдохновение обычно длилось неделю или две, а затем она выходила из своего «водоворота» голодная, сонная, сердитая или угрюмая.

Она как раз приходила в себя после одного из таких приступов, когда её уговорили сопроводить мисс Крокер на лекцию, и в обмен на свою добродетель она была вознаграждена новой идеей. Это была лекция открытого курса о египетских пирамидах, и Джо весьма удивил выбор подобной темы для такой аудитории, но она согласилась допустить, что, возможно, будет побеждено какое-то великое социальное зло или какая-то великая потребность будет удовлетворена, если раскрыть славу фараонов перед публикой, занятой мыслями о ценах на уголь и муку и посвящавшей свои жизни попыткам решить более сложные вопросы, чем загадка Сфинкса.

Они пришли на лекцию раньше времени, и, пока мисс Крокер вязала пятку чулка, Джо развлекалась, разглядывая лица людей, сидевших с ними на одной скамье. Слева от неё расположились две матроны с массивными лбами и соответствующими шляпками, обсуждавшие права женщин и плетение кружев. Чуть дальше сидела пара скромных влюблённых, бесхитростно державшихся за руки; мрачная старая дева, поедавшая мятные леденцы из бумажного пакетика, и пожилой джентльмен, решивший вздремнуть перед лекцией под жёлтым носовым платком. Единственным соседом справа от неё был парень прилежного вида, поглощённый чтением газеты.

Это была иллюстрированная газета, и Джо рассматривала ближайшую к ней иллюстрацию, от нечего делать задаваясь вопросом, какое случайное стечение обстоятельств могло свести вместе ради мелодраматической картинки индейца в полном боевом облачении, падающего в пропасть с волком, вцепившимся ему в горло, двух разъярённых молодых джентльменов с неестественно маленькими ногами и выпученными глазами, которые кололи друг друга ножами, и женщину с растрёпанными волосами и широко раскрытым ртом, спасающуюся бегством на заднем плане изображения. Прервав чтение, чтобы перевернуть страницу, парень заметил, что Джо смотрит на него, и с мальчишеским добродушием предложил половину своей газеты, спросив прямо: «Хотите почитать? Сюжет отличный!»

Джо с улыбкой приняла предложение, потому что так и не переросла своей симпатии к молодым парням, и вскоре оказалась вовлечённой в традиционный лабиринт любви, тайн и убийств, поскольку история принадлежала к тому роду развлекательной литературы, в которой разыгрываются страсти, и когда у автора не хватает изобретательности, грандиозная катастрофа очищает сцену от одной половины personae dramatis [Действующих лиц (лат.)], оставляя другую половину ликовать по поводу гибели первой.

«Великолепно, да?» — спросил паренёк, когда она пробежала глазами последний абзац своей части истории.

«Я думаю, мы с вами могли бы написать рассказ не хуже этого, если бы попытались», — снова повернулась к молодому человеку Джо, умиляясь его восхищению этим литературным мусором.

«Я бы считал себя счастливчиком, если бы мог так писать. Говорят, она неплохо зарабатывает на таких историях. И он указал на имя автора — миссис «С. Л. Э. Н. Г. Нортбери [Отсылка к Эмме Дороти Элизе Невитт Саутворт (1819–1899), самой читаемой американской писательнице XIX века.]» под заголовком рассказа.

«Вы её знаете?» — спросила Джо с внезапно возникшим интересом.

«Нет, но я читал все её произведения и знаю одного парня, который работает в конторе, где печатается эта газета».

«Вы сказали, она неплохо зарабатывает на подобных историях?» — И Джо с большим уважением посмотрела на взволнованную группу людей на иллюстрации и густую россыпь восклицательных знаков, которые украшали страницу.

«Ещё бы! Она точно знает, что нравится людям, и ей хорошо платят за то, что она пишет».

Но тут началась лекция, хотя Джо почти ничего не слышала из неё, потому что, пока профессор Сэндс разглагольствовал о Бельцони [Джованни Баттиста Бельцони (1778–1823) — итальянский путешественник и авантюрист, увлекавшийся культурой Древнего Египта и впервые систематически описавший ее памятники.], Хеопсе, скарабее и иероглифах, она тайком переписала адрес редакции и смело решила поучаствовать в конкурсе на сенсационный рассказ за приз в сто долларов, о котором было объявлено в одном из разделов газеты. К тому времени, когда лекция закончилась и публика проснулась, Джо сколотила себе неплохое состояние (уже не первое, построенное на бумаге) и уже была глубоко погружена в сочинение своего рассказа и не могла решить, должна ли дуэль состояться до побега или после убийства.

Дома она ничего не рассказала о своей затее, но на следующий день приступила к работе, вызвав большую обеспокоенность матери, которая всегда выглядела немного озабоченной, когда «гений разгорался». Джо никогда раньше не пыталась писать в таком стиле, довольствуясь вполне невинными любовными рассказами для «Распростертого Орла». Теперь ей пригодились её опыт и беспорядочное чтение, давшие ей некоторое представление о том, что именно создаёт драматический эффект, и снабдившие её сюжетом, нужным стилем языка и костюмами. Её рассказ был полон безрассудства и отчаяния, насколько позволяло её ограниченное знакомство с этими душевными волнениями, и, избрав местом действия Лиссабон, она закончила своё произведение землетрясением [1 ноября 1755 года землетрясение, сменившееся цунами и пожарами, практически стерло Лиссабон с лица земли.], в качестве поражающей воображение и вполне подходящей развязки. Рукопись была тайно отправлена в редакцию и сопровождалась запиской, скромно сообщавшей, что, если рассказ не получит премии, на которую автор вряд ли осмеливался рассчитывать, Джо будет очень рада получить любую сумму, которой мог быть достоин её рассказ.

Шесть недель — долгий срок для ожидающего, и ещё более долгий срок для девушки, которая вынуждена хранить секрет, но Джо справилась и с тем, и с другим, и, едва она начала терять всякую надежду когда-либо снова увидеть свою рукопись, как пришло письмо, от которого у неё перехватило дух, потому что, когда она открыла конверт, ей на колени упал чек на сто долларов. С минуту она смотрела на него, как на змею, потом прочитала письмо и заплакала. Если бы доброжелательный джентльмен, написавший эту любезную записку, мог знать, какое безмерное счастье он принёс ближнему, я думаю, он посвятил бы свои часы досуга, если бы они у него были, только этому занятию, потому что для Джо это письмо обладало большей ценностью, чем деньги, ведь оно обнадёживало, и после многих лет усилий было так приятно обнаружить, что она хоть чему-то научилась, пусть даже только умению писать сенсационные рассказы.