Чарли все больше злился, что живописные позы остаются без внимания, но тут запела Фиби, и он в восхищении позабыл про свои горести. Все были поражены. Два года обучения за границей, умноженные на многолетние упражнения дома, сотворили чудо — прекрасный голосок, который когда-то весело щебетал над горшками и кастрюлями, теперь то мелодично разливался, заполняя собой комнату, то стихал до мягкого журчания, будящего трепет в каждом слушателе. Роза сияла от гордости, аккомпанируя подруге: новая жизнь Фиби не омрачалась тоскливыми воспоминаниями о приюте для бедных и кухне, о невежестве и одиночестве; в новом мире Фиби была свободна и обладала волшебным даром, дающим ей власть над людьми.

Да, Фиби теперь не стеснялась себя, и эта перемена стала очевидна с первых секунд исполнения. Пропали молчаливость и смущение; хорошенькая девочка превратилась в цветущую живую девушку, а дар добавил Фиби выразительности, сложив руки и устремив глаза к свету, она издавала звуки столь же просто и радостно, как жаворонок, летящий навстречу солнцу.

— Ну и ну, Алек! Этот голос завоюет сердце любого мужчины! — воскликнул дядя Мак, утирая глаза после печальной баллады, старинной, но не выходящей из моды.

— Обязательно завоюет! — радостно ответил доктор Алек.

«Уже завоевала», — добавил про себя Арчи и был прав, поскольку именно в тот момент он влюбился в Фиби. Влюбился по-настоящему и с точностью до секунды знал, когда это произошло: в четверть десятого он всего лишь находил Фиби очаровательной; в двадцать минут — считал самой красивой женщиной, которую когда-либо встречал; в двадцать пять она уже стала ангелом, чья песнь лилась прямо в сердце; а в половине десятого Арчи нырнул в первое чувство с головой и, отдавшись течению, испытал райское блаженство.

Невозможно было поверить, что рассудительный и практичный Арчи вдруг обнаружил в глубинах сердца (обычно послушного разуму) романтические чувства — он и сам был крайне удивлен. Просто сидел в некотором оцепенении, не видя, не слыша и не замечая никого, кроме Фиби, пока ничего не подозревающий предмет поклонения скромно принимал всеобщую похвалу, пожалев, однако, что мистер Арчи не сказал ни слова.

Впрочем, это было не единственное знаменательное событие, произошедшее в тот вечер. Вторым стало то, что Мак сделал Розе комплимент, чего никогда раньше не случалось.

Гости разошлись, остались лишь Мак с отцом — тот улаживал какие-то дела с доктором. Тетушка Изобилия пересчитывала чайные ложки в столовой, а Фиби, как в старые времена, ей помогала. Роза с Маком остались одни; он в мрачном раздумье оперся локтями на каминную полку, она, откинувшись в низком кресле, отрешенно смотрела в огонь. Роза устала, и ей хотелось тишины, поэтому она молчала, Мак тоже тактично держал язык за зубами. Вскоре девушка обнаружила, что кузен пристально смотрит сквозь очки, и, не меняя удобного положения, с улыбкой проговорила:

— Мудрый, как сова. Интересно, о чем он думает?

— О тебе.

— Надеюсь, хорошее?

— Думаю, Ли Хант [Джеймс Генри Ли Хант (1784–1859) — английский эссеист, журналист, поэт, драматург и литературный критик. Близкий друг и издатель поэзии Шелли и Китса.] был прав, говоря: «Девушка — это самое прекрасное творение Господа».

— Мак! — Роза резко выпрямилась, лицо у нее было потрясенное — она никак не ожидала услышать подобное изречение из уст серьезного философа.

Мак, явно увлеченный новым открытием, невозмутимо продолжил:

— Знаешь, я на девушек раньше почти не смотрел, а они, оказывается, прелестные создания. Я полагаю, ты — лучший образец!

— Вовсе нет! Просто я сегодня бодра и весела, потому что вернулась домой, и, возможно, от этого выгляжу лучше, чем обычно, однако я не красавица, разве что только в дядиных глазах.

— Бодра и весела, видимо, в этом дело… — повторил Мак, усиленно раздумывая. — Большинство девушек, согласно моим наблюдениям, болезненные и вялые, наверное, поэтому ты так меня поразила.

— Какой же ты все-таки чудак! Ты действительно хочешь сказать, что никогда не обращал внимания на девушек и никто тебе не нравился? — спросила Роза — ее позабавила новая странность ученого кузена.

— Почему же? Обращал. Есть два вида — шумные и тихие. Вообще я предпочитаю последних, но в целом ни тех, ни других почти не замечаю — они вроде мух. А так как от девушек нельзя отмахиваться, я предпочитаю прятаться.

Роза, откинувшись на спинку кресла, хохотала до слез. Ее рассмешила и доверчивая исповедь, и озорная улыбка.

— Не смейся! Это чистая правда. Вот Чарли их любит, и они его избаловали. Стив, разумеется, за ним повторяет. Арчи — тот, если попался, ведет себя безупречно. Я же просто не даю им шанса. А если какая-нибудь девушка меня все же поймает, говорю о науке и мертвых языках, пока она не сбежит. Со здравомыслящими я лажу отлично, но они редко встречаются.

— Ничего хорошего нас с Фиби не ждет! — вздохнула Роза, стараясь сохранить серьезность.

— Фиби, очевидно, тихая и здравомыслящая, я точно знаю, иначе ты бы ее так не любила. Она приятна на вид… В общем, думаю, она мне понравится. Что касается тебя… я тоже участвовал в твоем воспитании и обеспокоен твоим будущим. Я боялся, что заграничный лоск тебя испортит; но, по-моему, этого не произошло. Более того, все, что я вижу на данный момент, мне очень даже нравится. Не пойму только, в чем секрет… Должно быть, меня очаровала внутренняя красота, поскольку ты утверждаешь, что не обладаешь внешней.

Мак поглядывал на нее с хитрой улыбкой, однако глаза за стеклами очков смотрели по-доброму, и Роза, найдя и слова, и взгляд чрезвычайно приятными, весело ответила:

— Я ценю похвалу и признательна за заботу. Надеюсь, ты и дома не позволишь мне испортиться. Вдруг меня тут избалуют?

— Пригляжу за тобой с одним условием, — ответил юный наставник.

— Каким же?

— Если окружишь себя толпой поклонников, то я умываю руки! Если нет — я к твоим услугам.

— Ты должен стать сторожевым псом и их отгонять, потому что я пока не хочу никаких поклонников. Впрочем, они и так разбегутся, когда все узнают, насколько я свободомыслящая. Большинство мужчин увидят в этом опасность, — заметила воспитанница доктора Алека, которая не тратила время и силы на глупые заигрывания, как многие девушки.

— Хм, сомневаюсь… — пробормотал Мак, разглядывая юную особу.

Ее упрямство не отталкивало, и она была красива, хоть и отрицала этот факт из скромности. Красива истинной красотой, ибо обладала не только молодостью и здоровьем, но и благородством характера, а также чистотой и девичьей мягкостью. Прекрасный цветок — нежный, упорный и бесхитростный — нуждался в чистейшем воздухе и теплых солнечных лучах.

— Вот увидишь! — ответила Роза и, услышав в холле голос дяди Мака, протянула руку, приветливо добавив: — Будем жить, как раньше: приходи в гости поскорее, расскажешь все о своих делах и поможешь мне с моими.

— Правда? — обрадовался Мак.

— Конечно! Ты почти не изменился, разве что подрос. Я не чувствую неловкости и хочу общаться точно так же, как до отъезда.

— Превосходно! Спокойной ночи, кузина! — К великому удивлению Розы, Мак звонко чмокнул ее в щеку.

— Ой, раньше такого не случалось! — воскликнула Роза, отступая в веселом замешательстве, а дерзкий юноша удивленно спросил:

— Разве мы не целовались на ночь? Я просто решил вести себя точно так же, как до отъезда.

— Разумеется, нет! Тебя никакая сила не заставила бы меня поцеловать — ты и сам знаешь! Ладно, в первый вечер позволительно, но вообще мы слишком взрослые для подобных прощаний.

— Я запомню. Странно, вышло само собой, думаю, я так уже делал… Иду, отец! — Мак удалился, уверенный в своей правоте.

«Старина Мак! Он по-прежнему мальчик, и как же это радует — а то некоторые слишком выросли!..» — сказала себе Роза, вспоминая нежные взгляды Чарли и похорошевшее лицо Арчи во время пения Фиби.