Они увидели, как Портер спускается по лестнице, подходит к толпе репортеров и дает нечто вроде пресс-конференции.

— Господи Исусе, — вздохнула Уинни. — Как вы думаете, я до него доброшу? — Она взвесила на руке первый том «Малого Оксфордского словаря».

— Хотите кинуть в него книгой? — улыбнулась Элизабет.

— Жаль, что никто не подарил библиотеке арбалет.

Инспектор Ланглуа сидел во главе полированного стола в библиотеке Литературно-исторического общества. Эта комната совмещала в себе домашний уют и величие. Здесь пахло прошлым, докомпьютерными временами, когда информацию нельзя было «прогуглить» или поместить в блог. Временами, когда ноутбуки, смартфоны и другие новинки еще не смешали понятия «информация» и «знание». Это была старая библиотека, полная старых книг и старых пыльных мыслей.

Здесь было спокойно и уютно.

Инспектор Ланглуа давно не захаживал в библиотеки. Пожалуй, со школьной поры. Времени, наполненного новым опытом и ароматами, которые всегда будут ассоциироваться с тем опытом. Носки для спортзала. Гниющие бананы в шкафчиках раздевалки. Пот. Одеколон «Олд спайс». Запах травяного шампуня на волосах девушки, которую он целовал, и не только целовал. Запах такой сладкий, настолько наполненный желанием, что каждый раз, когда он его ощущал, у него возникала чисто физическая реакция.

И библиотеки. Тихие. Спокойные. Убежища от сумятицы подростковой жизни. В которой девушки, пахнущие травяным шампунем, не дают тебе ничего, кроме поцелуя, и смеются, в которой мальчишки в спортивном зале толкают тебя, а ты со смехом толкаешь их в ответ, скрывая за бурным весельем ужас в обезумевших глазах.

Он помнил то ощущение, какое испытывал, оказавшись в библиотеке, где ему не грозило ничье нападение, но где он был окружен вещами куда более опасными, чем те, что подстерегали его в коридорах школы.

Потому что здесь были сконцентрированы мысли.

Юный Ланглуа сидел и впитывал в себя эту силу. Силу, основа которой — знания, информация, мысли и спокойное убежище, где ты можешь набираться всего этого.

Инспектор Ланглуа из отдела по расследованию убийств Квебек-Сити оглядел посещение библиотеки с антресолью, с ее резным деревом, старыми томами. Он размышлял о людях, которых должен был опросить. О людях, которые имели доступ ко всем этим книгам, всему этому спокойствию, всей этой силе.

Об англоязычных канадцах.

Справа от него сидел помощник, фиксировавший ход расследования. Слева — человек, которого до этого дня Ланглуа видел только издалека. Он слушал его лекции. Видел на экране телевизора. На процессах, на публичных слушаниях, на ток-шоу. И на похоронах шесть недель назад. Вблизи старший инспектор казался другим. Прежде Ланглуа видел его только в костюмах, с аккуратными усиками. Теперь он носил не только кардиган и вельветовые брюки, но и бородку, в которой пробивалась седина. А над правым виском появился шрам.

— Alors [Ну что ж (фр.).], — начал Ланглуа. — Прежде чем сюда войдет первый из них, я бы хотел еще раз пробежаться по тому, что нам известно на данный момент.

— Жертва, — начал зачитывать из своего блокнота помощник, — опознана как Огюстен Рено. Возраст семьдесят два года. Ближайшая родня — бывшая жена — извещена. Детей нет. Формально она опознает его позднее, но сомнений у нас нет. О том, что это он, говорят обнаруженные при нем водительские права и медицинская страховая карточка. Еще в его бумажнике обнаружилось сорок пять долларов, а в карманах еще три доллара и двадцать два цента мелочью. Когда тело было поднято, под ним оказались еще двадцать восемь центов. Как мы считаем, они выпали из кармана. Монеты современные. Все канадские.

— Хорошо, — сказал Ланглуа. — Продолжай.

Рядом с ним сидел и слушал старший инспектор Гамаш, положив руки на стол и накрыв одну руку другой.

— Под телом мы нашли сумку. В ней была карта Квебека, сделанная от руки.

Она лежала на столе перед ними. На карте были отмечены участки города, где Рено проводил раскопки в поисках Шамплейна, и стояли даты, уходящие на многие десятилетия назад.

— Есть какие-либо соображения? — спросил Ланглуа у Гамаша, когда они все втроем осматривали карту.

— Вот что представляется мне существенным.

Палец Гамаша остановился над пустым местом на карте. На карте, где были обозначены только те здания и улицы, которые Рено считал важными для своих поисков. Места, где мог быть захоронен Самюэль де Шамплейн. Здесь были показаны базилика Нотр-Дам-де-Квебек и кафе «Бюад», здесь были показаны разные рестораны и дома, которым «посчастливилось» привлечь внимание Рено.

Остальная часть великолепного Старого города словно и не существовала для Огюстена Рено.

А прямо там, куда указывал палец Гамаша, находилось Литературно-историческое общество. Но оно отсутствовало. Не было нанесено на карту. Его не существовало в Шамплейноцентрическом мире Рено.

Ланглуа кивнул:

— Я тоже обратил на это внимание. Возможно, у него не было времени внести поправки.

— Это не исключено, — сказал Гамаш.

— И что вы думаете?

— Я думаю, было бы ошибкой, если бы мы позволили страсти Рено ослепить нас. Убийство может не иметь никакого отношения к Шамплейну.

— Тогда зачем он там копал? — спросил молодой помощник.

— Хороший вопрос, — печально улыбнулся Гамаш. — Похоже, это ключ к разгадке.

— Верно. — Ланглуа сложил карту и сунул ее назад в сумку.

Гамашу стало любопытно, зачем Рено нужна была такая большая сумка, если там лежала одна только карта.

— И больше там ничего не было? — Гамаш кивнул на сумку в руках Ланглуа. — Кроме карты?

— Ничего. А что?

— Карту можно было унести и в кармане. Зачем ему потребовалась сумка?

— Привычка, — предположил помощник. — Возможно, он носил ее повсюду, на тот случай, если что-нибудь обнаружится.

Гамаш кивнул. Такое было возможно.

— Коронер говорит, что Рено был убит лопатой около одиннадцати часов вчера вечером, — сказал Ланглуа. — Он упал лицом в землю, после чего была предпринята попытка его закопать.

— Но неглубоко, — добавил помощник. — Не основательно. Вы считаете, они хотели, чтобы его нашли?

— Интересно, как часто пользуются этим подвалом, — задумчиво произнес Ланглуа. — Нужно будет спросить. Пусть войдет первый — председатель совета. Как его там? — Инспектор заглянул в свои записи. — Портер Уилсон.

Вошел Портер. Он пытался не показывать этого, но он был потрясен тем, что в библиотеке, его библиотеке, сидят полицейские.

Он не питал ненависти к французам. Невозможно жить в Квебек-Сити и испытывать такие чувства. Это стало бы мучительным испытанием, тогда как можно было бы уехать и жить другой жизнью. Нет, Портер знал, что французы любезны и гостеприимны, предупредительны и постоянны. Большинство из них. Ну а радикалы имелись по обе стороны.

Здесь-то и крылась проблема, о которой ему неустанно говорил священник Том Хэнкок. Портер воспринимал это как «стороны», невзирая на то, что прошло столько лет и у него было множество друзей-французов. Невзирая на то, что его дочь была замужем за франкоязычным канадцем, а внуки ходили во французскую школу, да и сам он говорил на идеальном французском.

Он по-прежнему смотрел на это как на стороны, а себя видел где-то с краю. Потому что он был англичанином. И тем не менее он считал себя таким же квебекцем, как и все остальные в этой прекрасной комнате. Его семья прожила здесь не одну сотню лет. Сам он прожил в Квебеке дольше, чем этот молодой полицейский, или человек, сидевший во главе стола, или старший инспектор Гамаш.

Он здесь родился, прожил всю жизнь, и здесь его похоронят. И все же, несмотря на все его дружелюбие, его никогда не будут считать полноценным квебекцем, «своим».

Вот разве что здесь. В Литературно-историческом обществе, в самом центре Старого города. Здесь он был дома, в английском мире, созданном английскими словами, в окружении бюстов великих англичан.

Но сегодня во время его дежурства сюда вошла французская полиция и обосновалась в Лит-Исте.

— Прошу вас, — сказал инспектор Ланглуа, вежливо вставая и показывая на стул. Он говорил на своем лучшем, весьма корявом английском. — Присоединяйтесь к нам.

Словно у мистера Уилсона был выбор. Они стали здесь хозяевами, а он — гостем. Он удержался от резкого ответа и сел, хотя и не на то место, на которое показал инспектор.

— У нас есть несколько вопросов, — сказал инспектор Ланглуа, переходя к делу.

В течение следующего часа они опросили всех. От Портера Уилсона они узнали, что библиотека запирается каждый вечер в шесть часов и, значит, утром, когда здесь появился Уилсон, была заперта. Все тут оставалось на своих местах. Но люди Ланглуа осмотрели большой старый дверной замок, и хотя никаких следов вскрытия на нем не обнаружилось, такой замок мог бы без труда открыть даже ребенок, не прибегая к помощи ключа.

Тревожной сигнализации в библиотеке не имелось.

— Зачем нам тратиться на сигнализацию? — спросил Портер. — Сюда никто не заходит, даже когда мы открыты, так зачем приходить, когда мы закрыты?

Они узнали, что английские книги в Квебек-Сити можно найти только здесь.

— И у вас их, кажется, немало, — сказал Гамаш. — Я не мог не заметить это, пока шел по коридорам и комнатам: у вас тут есть несколько книг, не включенных в каталоги.

«Это явное преуменьшение», — подумал он, вспомнив огромное количество коробок с книгами повсюду в задних комнатах.

— На что вы намекаете?

— Ни на что. Простое наблюдение.

— Вы правы, — неохотно согласился Портер. — Причем каждый день поступают все новые книги. То и дело кто-нибудь умирает и оставляет нам свои книги. Так мы и узнаём, что кто-то еще умер: появляется коробка с бесполезными книгами. Это вернее, чем некрологи в «Кроникл-телеграф».

— И они всегда бесполезные? — спросил Ланглуа.

— Один раз мы нашли неплохую книгу рисунков.

— Когда это было?

— В тысяча девятьсот двадцать шестом году.

— А продать их вы никому не можете? — спросил Гамаш.

Портер уставился на старшего инспектора. Гамаш ответил тем же, не понимая, что могло вызвать столь саркастический взгляд.

— Вы шутите?

— Non, monsieur [Нет, месье (фр.).].

— Мы не можем. Попытались как-то раз — членам общества это не понравилось.

— В тысяча девятьсот двадцать шестом? — переспросил Ланглуа.

Уилсон не ответил.

Следующей вошла Уинни Мэннинг и подтвердила, что ночь и в самом деле клубничка, но добавила, что англичане обычно хорошие тыквы, а в библиотеке прекрасный отдел матрасов и спальных принадлежностей.

— Собственно говоря, — обратилась она к Гамашу, — мне кажется, вы и сами интересуетесь этой областью.

— Интересуюсь, — признался он, к удивлению Ланглуа и его помощника.

Когда Уинни вышла, заявив напоследок, что должна запустить новую линию дверных ручек, Гамаш объяснил:

— Она имела в виду «морской флот», а не «матрас».

— Правда? — спросил помощник, который делал записи, но уже решил сжечь их, чтобы никто не заподозрил, что он был пьян во время допроса.

Место Уинни занял мистер Блейк.

— Стюарт Блейк, — представился пожилой человек, садясь на указанный ему стул и поглядывая на полицейских с вежливым любопытством.

Он был безукоризненно одет и выбрит, его лицо было гладким, розовым и добрым, а глаза — живыми. Он посмотрел на Гамаша и улыбнулся.

— Monsieur l’inspecteur… — Он наклонил голову. — Désolé. Я и понятия не имел, кто вы такой.

— Вы знали только то, что имеет значение, — сказал Гамаш. — Что мне необходимо пользоваться этой великолепной библиотекой. А больше ничего и не нужно было знать.

Мистер Блейк улыбнулся, сложил руки и стал ждать, расслабившись.

— Насколько я понимаю, вы много времени проводите в библиотеке, — начал инспектор Ланглуа.

— Да. На протяжении многих лет. После выхода на пенсию.

— А кем вы работали?

— Я был адвокатом.

— Значит, вас нужно называть Maître [Адвокат (фр.).] Блейк, — заметил Ланглуа.

— Нет-нет, я давно уже не работаю. Просто «мистер» будет достаточно.

— Как давно вы связаны с Литературно-историческим обществом?

— Вообще-то, так или иначе всю жизнь, а до меня — мои родители, а до них — их родители… Знаете, ведь это было первое историческое общество в стране. Оно старше Национального архива. Основано еще в тысяча восемьсот двадцать четвертом году, хотя и не в этом здании.

— Это здание, — подхватил старший инспектор Гамаш. — У него интересная история?

— Очень. — Мистер Блейк повернулся к старшему инспектору. — Литературно-историческое общество получило его только в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году. Изначально здесь располагался Королевский форт, военные казармы. Здесь также помещались военнопленные, в основном американцы. Потом здание стало просто тюрьмой. Вы ведь знаете, тут проводились публичные казни.

Гамаш ничего не сказал, хотя ему показалось занятным, что этот рафинированный, культурный, цивилизованный человек получает удовольствие, рассказывая им о былом варварстве.

— Вешали вот прямо здесь. — Блейк показал на входную дверь. — Если верите в призраков, лучше места вам не найти.

— А вы их тут видели? — спросил Гамаш, удивив Ланглуа и молодого полицейского.

Блейк задумался, потом покачал головой:

— Нет. Но я иногда их чувствую. Если тут никого больше нет.

— А часто бывает, что никого, кроме вас, здесь нет? — любезным тоном спросил Гамаш.

— Иногда. Мне тут спокойно. Думаю, и вам тоже.

— C’est la vérité [Это правда (фр.).], — согласился старший инспектор. — Но у меня нет ключа, чтобы приходить сюда после закрытия. А у вас есть. И я полагаю, вы им пользуетесь.

И опять мистер Блейк помедлил.

— Пользуюсь. Но не часто. Только когда меня мучит бессонница и какой-нибудь вопрос.

— Например? — спросил Гамаш.

— Какие травы растут на острове Рам. И когда была поймана последняя латимерия.

— А прошлым вечером такие вопросы вас не беспокоили?

Они посмотрели друг на друга. Наконец мистер Блейк улыбнулся и покачал головой:

— Нет. Вчера спал, как ребенок. Как сказал Шекспир, лучший путь обрести покой — это иметь спокойную и тихую совесть.

«Или вообще ее не иметь», — подумал Гамаш, с интересом глядя на мистера Блейка.

— Кто-нибудь может это подтвердить? — спросил инспектор Ланглуа.

— Я вдовствую. Жена умерла восемь лет назад. Так что свидетелей у меня нет.

— Désolé, — произнес Ланглуа. — Скажите, мистер Блейк, зачем, по-вашему, Огюстен Рено пришел сюда вчера вечером?

— Разве это не очевидно? Видимо, он решил, что здесь похоронен Шамплейн.

И вот, пожалуйста. Очевидный ответ произнесен.

— А он здесь похоронен?

Блейк улыбнулся:

— Боюсь, что нет.

— Почему же Рено решил, что Шамплейн похоронен здесь? — спросил Ланглуа.

— А почему Огюстен Рено вообще что-то решал? Кто-нибудь когда-нибудь понимал его логику? Может быть, его раскопки проводились по алфавиту, и вот он добрался до буквы «Л». В такой логике не больше смысла, чем в любой другой. Бедняга, — добавил Блейк. — Я полагаю, вы будете проводить раскопки?

— В настоящий момент это место преступления.

— Невероятно, — пробормотал мистер Блейк себе под нос. — Почему Огюстен Рено появился здесь, в Лит-Исте?

— И зачем кому-то понадобилось его убивать? — подхватил Ланглуа.

— Здесь, — добавил Гамаш.

Последней вошла Элизабет Макуиртер.

— В чем состоят ваши обязанности? — спросил Ланглуа, когда она уселась.

— Ну, «обязанности» — это такой неопределенный термин. Мы все волонтеры. Раньше получали деньги, но правительство перестало финансировать библиотеку, поэтому теперь все деньги, что мы получаем, уходят на коммунальные расходы. Одно отопление чего стоит. И нам только что пришлось поменять проводку. А если бы этого не было сделано, то, возможно, тело мистера Рено так никогда и не было бы обнаружено.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Ланглуа.

— Когда мы поменяли проводку, то решили, что и телефонные провода стоит поменять. Перенести их в подвал. Если бы их не перерезали, то тело так и не было бы обнаружено — его бы залили бетоном.

— Pardon? — спросил Ланглуа.

— На следующей неделе. В понедельник мы ждем рабочих, которые должны залить пол в подвале бетоном.

Мужчины переглянулись.

— Вы хотите сказать, что если бы Рено или его убийца не перерезал телефонную линию прошлой ночью, то пол залили бы бетоном? — спросил инспектор.

Элизабет кивнула.

— Кто знал, что будут проводиться эти работы?

— Да все знали.

Элизабет отошла к библиотечному столу и вернулась с тремя брошюрками, которые раздала полицейским. На первой страничке размещалось объявление.

Проводка, телефонная линия и подвал будут ремонтироваться.

Раскрыв брошюрку и положив ее на стол перед собой, старший инспектор Гамаш снова посмотрел на эту хрупкую пожилую женщину:

— Здесь говорится, что работы будут проделаны, но сроки не указаны. По-моему, сроки — это существенный фактор.

— Возможно, вы правы, старший инспектор, но мы не держали время работ в тайне. Многие знали. Совет, волонтеры, строительные рабочие.

— Где же вы взяли деньги? Ведь все это должно стоить целое состояние.

— Да, это дорого, — признала Элизабет. — У нас есть гранты и пожертвования. И мы продали кое-какие книги.

— Значит, книги продавались недавно, — сказал Ланглуа. — Но месье Уилсон сообщил нам, что продажи книг идут с трудом.

— Ну, это явное преуменьшение, — откликнулась Элизабет. — Они идут катастрофически плохо. Мы продали несколько коробок книг, которые десятилетиями только лежали, собирая пыль. Позор. Книги должны находиться в чьей-нибудь коллекции, а не лежать без призора здесь. И Господь знает, как нам необходимы деньги. Это было идеальное решение — превратить ненужные нам книги в новую проводку.

— Что же не заладилось? — спросил Гамаш.

— Сообщество не заладилось. Все решили, что мы не только библиотека, но и музей и всё, что нам жертвовалось, должно расцениваться как сокровища. Боюсь, что книги стали символом.

— Символом чего? — спросил Гамаш.

— Ценности английского языка. Английской культуры. Высказывались опасения, что если уж Лит-Ист перестанет ценить английский язык, письменное слово, то надежды вообще нет. Книги перестали быть книгами, они стали символом английского сообщества. Их необходимо было сохранить. Когда это случилось, прекратились все распри, все споры. И все продажи.

Гамаш кивнул. Она была права. Сражение было проиграно в тот момент. Лучше уж покинуть поле боя.

— И вы прекратили продажи?

— Да. Поэтому вы и видели коробки в коридорах. Если умрет еще один престарелый англоязычный канадец, Литературно-историческое общество взорвется. — Она рассмеялась, но смех ее был грустным.

— Как вы думаете, почему Огюстен Рено оказался здесь? — спросил Ланглуа.

— Думаю то же, что и вы. Вероятно, он считал, что здесь захоронен Шамплейн.

— Какие у него были основания это предполагать?

Элизабет пожала плечами, и даже это движение получилось у нее изящным.

— Какие у него были основания предполагать, что Шамплейн захоронен под китайским рестораном? Или под начальной школой? Какие у Огюстена Рено были основания предполагать что бы то ни было?

— Он когда-нибудь приходил сюда?

— Ну, вот вчера пришел.

— Я имею в виду, видели ли вы его здесь прежде?