А для него?

Волосы у Армана сильно поседели, но, как всегда, слегка завивались над ушами и сзади. Они отросли чуть длиннее, чем во времена его работы в полиции. Скорее не потому, что он махнул на себя рукой, а потому, что он этого не замечал.

Здесь, в Трех Соснах, они замечали многое: перелет гусей, колючие каштаны, вызревающие на деревьях, покачивание цветущих «черноглазых Сюзанн» [«Черноглазая Сюзанна» — народное название цветка тунбергия крылатая.]. Они замечали бочку яблок у магазина месье Беливо — бери сколько хочешь. Они замечали фрукты и овощи нового урожая на фермерской ярмарке и новые поступления в книжный магазин Мирны. Они замечали ежедневные специальные блюда в бистро Оливье.

Рейн-Мари замечала, что Арман счастлив. И здоров.

И Арман Гамаш замечал, что Рейн-Мари тоже счастлива и здорова здесь, в этой маленькой деревне. Три Сосны не могли защитить их от горестей мира, но способствовали исцелению ран.

Шрам пересекал висок Армана, лоб бороздили морщины. Некоторые из них возникли под воздействием стресса, забот и печалей. Но большинство, как те, что обозначились сейчас, появились благодаря его смешливости.

— Я думала, вы мне скажете, что на самом деле думаете о нем как о человеке, — снова заговорила Рейн-Мари. — Поведаете обо всех тех недостатках, которые видели за годы совместной работы. — Рейн-Мари заговорщицки подалась вперед. — Ну же, Изабель, расскажите мне о вашем наставнике.

На деревенском лугу двое детей Лакост сражались с Жаном Ги Бовуаром за мяч. Взрослый Жан Ги, казалось, искренне и даже с каким-то отчаянием старался завладеть мячом. Лакост улыбнулась. Инспектор Бовуар не хотел проигрывать даже детям.

— Вы имеете в виду его жестокость? — спросила она, переводя взгляд на свою собеседницу в уютном бистро. — Его некомпетентность? Нам приходилось будить его и подсказывать решения, чтобы он мог приписать себе все заслуги в раскрытии преступления.

— Это правда, Арман? — спросила Рейн-Мари.

— Pardon? Я вздремнул.

Лакост рассмеялась:

— А теперь я заняла ваш кабинет и ваш диван. — Она посерьезнела. — Я знаю, вам предлагали должность суперинтенданта, patron. Старший суперинтендант Брюнель сообщила мне об этом по секрету.

— Хорошенький секрет, — заметил Гамаш.

Однако он не выглядел обескураженным.

Неделю назад в Три Сосны приезжала старший суперинтендант Тереза Брюнель, после скандалов и перетряски назначенная главой Квебекской полиции. Считалось, что она просто приехала в гости. Но когда они сидели на веранде за утренним кофе, Тереза предложила ему работу:

— Должность суперинтенданта, Арман. Вы будете курировать отдел по расследованию убийств и тяжких преступлений, а также по охране Санта-Клауса на Рождество.

Он недоуменно поднял брови.

— Мы проводим реструктуризацию, — пояснила Тереза. — Иоанна Крестителя мы отдали отделу по борьбе с организованной преступностью.

Гамаш улыбнулся, улыбнулась и она, но ее взгляд тут же снова стал острым:

— Что нужно, чтобы вы вернулись?

С его стороны было бы лицемерием сказать, что он не предвидел такого развития событий. Он предчувствовал что-то подобное с тех пор, как стала достоянием гласности вся глубина беззакония, в котором погрязло совершенно деградировавшее руководство Квебекской полиции.

Им требовался лидер и управленец, и чем скорее, тем лучше.

— Дайте мне время подумать, Тереза, — сказал Гамаш.

— Время не ждет.

— Я понимаю.

Тереза поцеловала Рейн-Мари на прощание, потом взяла Армана под руку, и двое старых друзей и коллег пошли к ее машине.

— Гниль из полиции вычистили, — сказала она, понизив голос. — Но теперь нам необходима перестройка. На сей раз настоящая. Мы оба понимаем, что болезнь может вернуться. Разве вы не хотите, чтобы полиция Квебека стала сильной и здоровой? И двигалась в правильную сторону.

Она посмотрела на своего друга. Было очевидно, что он оправился от физических травм. Гамаш излучал силу, благополучие и энергию, сдерживать которую ему не составляло труда. Но причиной отставки Гамаша стали не физические раны, какими бы серьезными они ни были. Эмоциональный груз — вот чего он не смог вынести. Гамаш повидал достаточно: коррупцию, предательство, удары ножом в спину. Он долго жил в разрушительной, насыщенной флюидами корысти атмосфере. Он видел достаточно смертей. Старший инспектор Гамаш изгнал порчу из Квебекской полиции, но воспоминания остались, пустили корни в его душе.

«Исчезнут ли они со временем? — спрашивала себя Тереза Брюнель. — Исчезнут ли они с расстоянием? Смоет ли их эта деревенька, подобно крещению?»

Возможно.

— Худшее позади, Арман, — сказала Тереза, когда они подошли к машине. — Теперь пришло время для конструктивной работы. Для перестройки. Неужели вы не хотите принять в ней участие? Или вам достаточно этого?

Она обвела взглядом деревенский луг. Увидела старые дома, стоящие вокруг. Бистро, книжный магазин, пекарню и продуктовый. Гамаш знал, что, по ее мнению, это хоть и милая, но скучная тихая заводь. Тогда как для него здесь было пристанище. Место, где потерпевший кораблекрушение может наконец отдохнуть.

Арман, конечно, сообщил Рейн-Мари, что ему предлагают работу, и они обсудили это.

— Ты хочешь вернуться, Арман? — спросила она, стараясь говорить равнодушным тоном.

Но он слишком хорошо ее знал.

— Я думаю, рановато. Для нас обоих. Однако Тереза подняла интересный вопрос. Что дальше?

«Дальше?» — подумала Рейн-Мари, когда услышала от него это неделю назад. О том же самом думала она и теперь, в бистро, среди шума, болтовни других посетителей, сидящих вокруг. О том, что одно дурное слово выброшено на ее берег и пустило корни и усики, как вьюнок. Прилипчивое слово.

«Дальше».

Когда Арман вышел в отставку и они переехали из Монреаля в Три Сосны, ей и в голову не приходило думать о том, что будет «дальше». Она все еще удивлялась и радовалась тому, что есть «сейчас».

Но вот теперь «сейчас» перешло в «дальше».

Арману еще не исполнилось и шестидесяти, да и сама она оставила очень успешную карьеру в Национальной библиотеке.

«Дальше».

Говоря по правде, Рейн-Мари все еще наслаждалась тем, что они здесь и что «сейчас» существует. Но на горизонте появилось «дальше» и стало приближаться к ним.

— Привет, вы еще здесь?

Габри, большой и многословный, прошел по бистро, которым владел вместе со своим партнером Оливье. Он обнял Изабель Лакост.

— Я думала, вы уже уехали, — заметила Мирна, подошедшая вместе с Габри, и заключила стройную Изабель в свои могучие объятия.

— Вот-вот уеду. Только что посетила ваш магазин, — сказала Изабель Мирне. — Вас не увидела и оставила деньги у кассы.

— Нашли книгу? — спросила Мирна. — Какую?

Они разговорились о книгах, а Габри отправился за пивом для них, на ходу обмениваясь репликами с другими посетителями. У Габри, который неуклонно приближался к сорокалетию, в темных волосах появилась седина, а на лице — морщинки, когда он смеялся, что делал довольно часто.

— Как прошла репетиция? — спросила Рейн-Мари у Габри и Мирны. — Постановка продвигается?

— Спросите у Антуанетты, — ответил Габри, показывая кружкой с пивом на женщину средних лет, сидящую за соседним столиком.

— Кто она? — спросила Изабель.

Женщина выглядела примерно как дочь Лакост, хотя дочери было семь, а женщине — лет сорок пять. Она носила одежду, больше подходящую для ребенка. В ее стоящих торчком фиолетовых волосах красовался бант, на обширную задницу была натянута цветастая юбка, слишком короткая и тесная, а пышную грудь обтягивала майка, поверх которой был надет ярко-розовый свитер. Если бы у кондитерского магазина случилась рвота, то результатом стала бы Антуанетта.

— Это Антуанетта Леметр и ее партнер Брайан Фицпатрик, — сообщила Рейн-Мари. — Она художественный руководитель Ноултонского театра. Сегодня они приглашены к нам на обед.

— Мы тоже участвуем, — сказал Габри. — Пытаемся убедить Армана и Рейн-Мари присоединиться к нам.

— Присоединиться? — спросила Изабель. — К нам?

— К Труппе Эстри [Эстри — административный район Квебека.], — пояснила Мирна. — Я и Клару уговаривала участвовать. Не обязательно играть какую-то роль, можно, к примеру, создавать декорации. Что угодно, лишь бы вытащить ее из мастерской. Она целыми днями сидит и смотрит на незаконченный портрет Питера. По-моему, она уже несколько недель не брала кисти в руки.

— У меня от этой картины мурашки по коже, — пробормотал Габри.

— А это не перебор? — спросила Рейн-Мари. — Просить одного из лучших художников Канады делать декорации для любительского театра?

— Декорации делал и Пикассо, — заметила Мирна.

— Но для «Русского балета Дягилева», — возразила Рейн-Мари.

— Живи он здесь, он бы наверняка нарисовал для нас декорации, — сказал Габри. — Если кто и смог бы убедить его, то это она.

Он махнул рукой в сторону Антуанетты и Брайана, которые как раз подходили к их столику.

— Как прошла репетиция? — спросила Рейн-Мари, представив их Изабель Лакост.

— Она прошла бы лучше, если бы он… — Антуанетта мотнула головой в сторону Габри, — слушался моих указаний.

— Я должен чувствовать себя свободным, чтобы принимать собственные творческие решения.