Рейн-Мари не знала точно, когда это произошло, но в какой-то момент она перестала думать о фигуре как о человеке. Все человеческое, что в нем было, испарилось. И фигура превратилась в «оно». В некое существо.

— Проходите в дом, — сказала Клара. — Вижу, наш гость все еще здесь.

Она пыталась казаться беззаботной, но это зрелище явно угнетало ее. Как и всех остальных.

— Арман, у вас есть идея, кто бы это мог быть?

— Никаких идей, к сожалению. Впрочем, я сомневаюсь, что он здесь надолго. Вероятно, это какая-то шутка.

— Вероятно. — Клара повернулась к Рейн-Мари. — Я поставила новые коробки у камина в гостиной. Думала, мы могли бы просмотреть их там.

Слово «новые» не вполне отражало действительность.

Клара помогала Рейн-Мари в бесконечном деле разбора и систематизации так называемых архивов местного исторического общества. Эти архивы представляли собой множество коробок, в которых лежали фотографии, документы, разные предметы. Собранные более чем за сто лет на чердаках и в подвалах. Принесенные с дворовых распродаж и из церковных кладовок.

И Рейн-Мари подрядилась их разобрать. Это была та еще работенка. Но Рейн-Мари все устраивало. Прежде она работала старшим библиотекарем и архивистом в Национальном архиве Квебека. И, как и ее муж, была влюблена в историю. А особенно — в историю Квебека.

— Разделите с нами ланч, Арман? — спросила Клара. В кухне витал запах супа. — Я принесла багет из пекарни.

— Non, merci, я собираюсь в бистро.

Он показал ей книгу, которую держал в руках. Его дневной субботний ритуал. Ланч, пиво и книга перед камином в бистро.

— Только не от Жаклин, — сказала Рейн-Мари, показывая на багет.

— Нет, это от Сары. Я уверена. Хотя шоколадные пирожные с орехами, которые я купила, делала Жаклин. А это важно? — спросила Клара, нарезая хрустящий багет. — Чтобы пекарь умел печь багеты?

— Здесь? Это жизненно важно, — ответила Рейн-Мари.

— Да, — закивала Клара. — Я тоже так думаю. Бедная Сара. Она хочет передать пекарню Жаклин, но я не знаю…

— Ну, может, шоколадных пирожных достаточно, — сказал Арман. — Наверное, я смог бы научиться размазывать сыр бри по шоколадному пирожному с орехами.

Клара поморщилась, но потом задумалась. А что, все возможно…

— Жаклин здесь всего несколько месяцев, — заметила Рейн-Мари. — Может, еще научится.

— Сара говорит, с багетами дело такое: либо у тебя это есть, либо нет, — возразила Клара. — Что-то связанное с прикосновением, а еще с температурой рук.

— Они должны быть горячие или холодные? — спросил Арман.

— Не знаю, — ответила Клара. — Слишком много информации мне ни к чему. Я хочу верить, что багет — это волшебство, а не какая-то ошибка природы. — Она положила хлебный нож. — Суп почти готов. Пока он разогревается, не хотите ли взглянуть на мою последнюю работу?

Это было не похоже на Клару — предлагать взглянуть на ее работу, особенно если процесс еще идет. По крайней мере, когда Арман и Рейн-Мари неохотно прошли через кухню в мастерскую, они надеялись, что процесс действительно еще идет.

Обычно они радовались редкой возможности увидеть работу Клары, когда она создавала свои удивительные портреты. Но совсем недавно стало ясно, что ее представление о завершенной работе кардинально отличается от того, что под этим понимали все остальные.

Оставалось только гадать, что такого видела она, чего не видели другие.

Мастерская была погружена в темноту, окна впускали лишь северный свет, и в хмуром ноябре его отчаянно не хватало.

— Эти готовы, — сказала Клара, показывая в темноте на полотна, стоящие у стены.

Она включила свет.

— Ты уверена? — еле выдавила из себя Рейн-Мари.

Некоторые портреты казались законченными, однако волосы на них были едва обозначены карандашом. И на руках оставались пятна, кляксы.

Портреты по большей части были узнаваемы. Мирна. Оливье.

Арман подошел к портрету Сары, владелице пекарни, прислоненному к стене.

Изображение Сары было одним из наиболее завершенных. На ее морщинистом лице застыло то выражение желания быть полезной, которое Арман тут же узнал. Гордость, еле сдерживаемая. И в то же время Кларе удалось передать ее уязвимость. Сара словно боялась, как бы зритель не попросил у нее того, чего у нее нет.

Да, лицо, руки, поза — все очень подробно выписано. Но… Ее рабочий халат остался в наброске, без всяких деталей. Казалось, Клара потеряла интерес к портрету.

Грейси и Лео, ее брат, сражались на бетонном полу, и Рейн-Мари наклонилась, чтобы погладить их.

— Что это?

Все слегка сжались, услышав ворчливый голос.

В дверях стояла Рут с Розой на руках, указуя перстом в мастерскую.

— Господи Исусе, какой ужас, — произнесла старая поэтесса. — Кошмар. Сказать «уродство» — значит ничего не сказать.

— Рут, — вмешалась Рейн-Мари, — кому, как не вам, знать, что творчество — это процесс.

— И не всегда успешный. Я серьезно. Что это?

— Это называется искусство, — сказал Арман. — И не обязательно, чтобы вам нравилось.

— Искусство? — с сомнением переспросила Рут. — Неужели? — Она нагнулась и позвала: — Иди сюда, Искусство. Иди сюда!

Они переглянулись. Даже для впадающей в деменцию Рут это было уже слишком.

И тут Клара рассмеялась:

— Она говорит про Грейси, — и показала на щенка, катающегося по полу в обнимку с Лео.

Хотя их нашли в одном мусорном бачке, Лео, щенок Клары, рос очень красивой собакой. Золотистый, поджарый, короткошерстный — лишь на загривке шерсть была длиннее. Сейчас Лео был тощим и долговязым, но в нем уже чувствовалась царственная осанка.

С Грейси все было не так. Если отбросить излишнюю деликатность, она была самой страшненькой в выводке. В буквальном смысле. И возможно, даже не была собакой.

Никто не сумел определить это, когда Рейн-Мари несколько месяцев назад принесла Грейси в дом. Время шло, а ясности не появлялось.

Почти совершенно бесшерстная, если не считать разномастных клочков здесь и там. Одно ухо смело стояло торчком, другое висело. Голова ее, кажется, день за днем становилась все больше, а сама Грейси выросла очень мало. Иногда, на взгляд Рейн-Мари, она даже ужималась в размерах.

Но ее глаза ярко горели. И она понимала, что ее спасли от смерти. Ее восхищение Рейн-Мари не знало границ.

— Иди сюда, Искусство, — сделала еще одну попытку Рут, потом выпрямилась. — Не только уродливая, но и глупая. Своего имени не знает.

— Грейси, — сказал Арман. — Ее зовут Грейси.

— Господи боже, зачем же ты тогда сказал — Искусство?

Она взглянула на него так, словно деменция развивалась у него, а не у нее.

Они вернулись в кухню, где Клара помешала варившийся суп, а Арман поцеловал Рейн-Мари и направился к двери.

— Не спеши, Тинтин, [Тинтин — персонаж комиксов бельгийского художника Эрже, энергичный молодой репортер, впоследствии персонаж фильмов и книг.] — остановила его Рут. — Ты еще не рассказал нам о том существе, которое стоит посреди деревни. Я видела, ты с ним говорил. Что он тебе ответил?

— Ничего.

— Ничего?

Очевидно, для Рут мысль о том, что кто-то может держать рот закрытым, была абсолютно непостижимой.

— Но почему он все еще здесь? — спросила Клара, отбросив напускное безразличие. — Чего он хочет? Он что, целую ночь там простоял? Вы можете что-то с этим сделать?

— Почему небо голубое? — спросила Рут. — Правда ли, что пицца — итальянская еда? Ты когда-нибудь ела цветные мелки?

Все уставились на нее.

— Может, не будем задавать глупые вопросы? А если по существу, то ответы на твои вопросы таковы: не знаю, не знаю и Эдмонтон. [Эдмонтон — столица канадской провинции Альберта. Почему Рут упомянула этот город, можно только догадываться.]

— На нем маска, — сказала Клара Арману, игнорируя Рут. — Это уже ненормально. Он сам ненормальный. Больной на голову. Она повертела пальцем у виска. — С этим я ничего не могу поделать, — ответил Гамаш. — Законы Квебека не запрещают закрывать лицо.

— Но это не паранджа, — возразила Клара.

— Ради всего святого, — перебила ее Рут. — В чем проблема? Ты что, не видела «Призрак оперы»? Он вот-вот начнет петь, а мы сидим в первом ряду.

— Ты не воспринимаешь это всерьез, — сказала Клара.

— Очень даже воспринимаю. Просто я не боюсь. А вот невежество меня пугает.

— Ты о чем? — осведомилась Клара.

— О невежестве, — повторила Рут, не слыша или делая вид, что не слышит предостережения в голосе Клары. — Все, что отличается от привычного, все, чего ты не понимаешь, немедленно воспринимается тобой как угроза.

— А ты, значит, образец терпимости? — спросила Клара.

— Ой, да ладно, — откликнулась Рут. — Есть же разница между «пугающий» и «угрожающий». Возможно, у него пугающий вид, готова с тобой согласиться. Но на самом деле он ничего не сделал. Если бы собирался, то, наверно, уже сделал бы.

Рут повернулась к Гамашу, словно ища поддержки, но он промолчал.

— Кто-то на Хеллоуин надевает в шутку костюм, — продолжила она, — при свете дня, и вам всем становится страшно. Тьфу. В Салеме вы бы дали себе волю.

— Ты подходил к нему ближе, чем кто-либо из нас, — обратилась Рейн-Мари к мужу. — Что это такое, по-твоему?

Он опустил глаза на щенков: они свернулись в клубок на полу, привалившись к Анри, похрапывающему и ворчащему во сне. Арман частенько завидовал Анри. До тех пор, пока рядом с его миской с водой не ставили миску с сухим кормом. Тут всякая зависть кончалась.