— Мамуля-мамуля-мамуля! — запел Пирс на известную мелодию (умца-умца) северного духового оркестра. Он и руками размахивал так, словно дирижировал музыкантами. И тут, я поверить своим ушам не могла, все Средневековцы подхватили хором — все, кроме Генри:

— Мамуля-мамуля-мамуля!

Кошмар.

Я смотрела на Шанель — она вжалась в стул, опустила глаза, уставившись на сырную тарелку, — и я понимала, что она вот-вот расплачется.

Вдруг громко, настойчиво заговорил Шафин.

— Моя мать, — резко произнес он, перекрывая общий шум, — хищница. Дикое животное.

Ого, ему удалось привлечь всеобщее внимание. Все заткнулись нахрен, все головы обернулись к Шафину, сидевшему на дальнем конце стола. Пирс спустился на пол, снова развалился на стуле. Шафин уперся обеими руками в полированную столешницу, держал паузу, пока не завладел нами полностью.

— Дворец моего отца, — заговорил он медленно, искусно, по-актерски, нагнетая напряжение, — находится в Раджастане в горах Аравалли, над горным селением Гуру Шикхар. Моя мать рассказывала мне историю, приключившуюся со мной в младенчестве, когда я только начал ползать. Стояла жара, меня томила жажда, и мать почти непрерывно кормила меня грудью.

Мы все обратились в слух. Промах Шанели был забыт. Шафир, такой застенчивый и неловкий в общении с девочками, преобразился: великий рассказчик, он голосом заставлял нас увидеть одну картинку за другой, словно мы смотрели кино. Я поймала себя на том, что воображаю маленького Шафина в образе нахального маленького магараджи из фильма «Индиана Джонс и храм судьбы»: он сосал грудь, одетый лишь в подгузник и шелковый тюрбан, между бровей — драгоценный камень.

— Мама отдыхала на веранде, прилегла на диван. Белые занавески, тонкие, как паутинка, колыхались в теплом воздухе, длиннохвостые попугаи перекрикивались на акациях. Мать очень устала, ведь я всю ночь не давал ей спать, и она уснула, пока я снова сосал ее грудь. Проснулась она спустя несколько часов, занавески все так же слегка шевелились, попугаи все так же кричали, а ребенок исчез.

Мы почти не дышали, заслушавшись. Пирс замер, не донеся к губам стакан с портвейном, будто околдованный. Даже место, отведенное Шафину за столом, преобразилось: его посадили в дальний от Генри торец, но теперь казалось, будто индийский принц сидит во главе компании. Подлинный магараджа.

— Моя мать вскочила, позвала моего отца и слуг. Отец призвал стражей дворца. Обыскали сотню комнат, сады с фонтанами, конюшню и нигде не могли найти меня. В конце концов они устремились за пределы дворца, в лес — но вскоре остановились, не решаясь ступить ни шагу дальше: под сенью акаций лежал тигр.

Никто из нас даже шелохнуться не мог.

— Наша страна считается страной тигров, но этот зверь размерами превосходил всех, виденных в тех местах прежде. Это была тигрица, она отдыхала в тени со своим выводком. Самое опасное животное: мать-тигрица не пожалеет собственной жизни, спасая детенышей. Моя мать опустилась на колени и завыла: она разглядела меня там, среди тигрят, у самого брюха кормящей самки. Она была уверена, что я уже мертв и тигрята собираются сожрать мой труп. Отец велел матери умолкнуть — тигры не любят шума.

Наверное, там, в джунглях, наступила такая же тишина, как в большом зале Лонгкросса, — мы вроде и не дышали.

— Слуги отца были вооружены, однако стрелять не смели, боясь ранить меня. В конце концов моя мать поднялась и шагнула вперед — одна. Она смотрела прямо в глаза тигрице, она шла спасать своего сына. Мама говорила, это были самые долгие мгновения в ее жизни — зеленые глаза смотрели в черные, человек и зверь, мать и мать. Подойдя ближе, мама снова упала на колени, теперь — воздавая благодарность за чудо, свидетелем которого стала. Я был жив, более того — не подвергался никакой опасности, я удобно устроился среди тигрят, завоевал себе место в стае и сосал вместе с ними тигрицу.

Потрясенные вздохи, кто-то нервно рассмеялся. Шафин сохранял серьезный, торжественный тон. Он явно готовил завершающую, ударную фразу и смотрел теперь прямо в глаза Генри.

— С тех пор меня прозвали Бааг-бета, сын тигра. Потому что я сосал тигриную сиську.

Последнее слово он произнес с нажимом, как вызов. Я ни разу не слышала от Шафина даже самых «приличных» ругательств, поскольку все ругательства, а также все разговорные обозначения соответствующих частей тела считались дикарством. Шафин точно оценил свою аудиторию. Это слово — пограничное, разговорное и все же не матерное — было перчаткой, брошенной в лицо хозяину дома.

Генри откинулся к спинке стула. Он задумчиво изучал Шафина, словно они в своего рода покер играли. Повисла напряженная, грозная пауза. Наконец Генри усмехнулся.

— Замечательно, — похвалил он.

Это послужило сигналом для всех: Средневековцы заверещали, завыли гиенами. Я, кажется, буквально выдохнула с облегчением — и увидела, что то же самое происходит с Шанелью. Пирс хохотал, то есть орал, и все время повторял:

— Тигриная сиська! Тигриная сиська!

Куксон, такой же пьяный, как Пирс, вскочил и давай обниматься с тигриной шкурой перед камином, он целовал ее в усатую морду и приговаривал:

— Мамуля! Мамуля!

Шафин сидел неподвижно, не сводя глаз с Генри. Потом он поднял бокал, как бы в безмолвном тосте в честь хозяина дома. Запрокинул голову и выпил все до дна.

Генри хлопнул в ладоши, потер руку об руку, быстро, деловито, но словно бы в ожидании чего-то очень приятного.

— Леди, — обратился он к Шарлотте, — вы нас извините?

Девочки-Средневековки тут же встали, как будто заранее знали, как себя вести. Я видела это в «Морисе» [«Морис» (1987) — фильм по роману Э. М. Фостера, действие происходит в Кембридже до Первой мировой войны.]: после ужина мужчины и женщины расходятся по разным помещениям. Значит, не представится возможность поговорить с Шафином, а мне так хотелось. Мне казалось, пусть это немного странно, что следовало бы поблагодарить его от имени — видимо, женского пола — за находчивость, с какой он пришел на выручку Шанель. Молодые люди тоже поднялись и стояли, пока мы выходили из зала, мы гуськом просачивались в гостиную, я шла последней, так что воспользовалась моментом и ухватила Шафина за рукав. Он обернулся со странной гримасой — напряженный, взволнованный и словно бы чем-то недовольный. Я открыла рот, собираясь поблагодарить его «как женщина», сообразила, как глупо это звучит, попросту не смогла выдавить из себя ни звука. Вместо этого я шепнула:

— Это правда? Про мать-тигрицу?

Он нахмурился.

— Разумеется, нет, — сказал он. — Мой отец заведует банком в Джайпуре. Ты такая же, как они все, ничуть не лучше.

И с этим мне пришлось уйти. Но теперь я знала: Шафин им вовсе не друг. Он сочинил сказку, чтобы отвлечь огонь на себя, сделаться мишенью вместо Шанель. И более того: между ним и Генри де Варленкуром шла какая-то странная борьба, соперничество, каждый вел бой со своего конца стола, но, подумала я, тут снова, как и на уроке истории, сам Генри ничего не делал: вместо него в атаку бросались цепные псы, Куксон и Пирс. Генри словно тот принц эпохи Ренессанса натаскивал своих собак на людей. Ему не приходилось самому рвать чужую плоть, он просто спускал псов с поводка.

Девочки вели вежливый и деликатный разговор. Уверяли Шанель, что всего лишь подшучивали по-доброму, без обид. Я задумалась: а может быть, именно такая роль отводится девочкам: тормозить, смягчать ситуацию, когда парни зайдут слишком далеко? Ни одному их слову я больше не верила.

Видела я только одно: как блестели глаза Генри, пока он наблюдал кровавую сцену за столом.

Выходит, охота уже началась.

Глава 9

Первым, что я увидела, проснувшись поутру, была голова оленя, висевшая над камином и словно бы смотревшая на меня.

Я вроде бы уже привыкла к трофеям на стенах СВАШ, и все же казалось странным жить в спальне с отделенной от тела головой. Даже страшновато, если подумать. Теперь, при дневном свете, я различала мохнатые ресницы над остекленевшими глазами и побитую молью шкуру, но это ничуть не лучше. Я села в кровати с пологом, а глаза словно бы следовали за каждым моим движением. Это меня малость расстраивало, и я решила дать чучелу имя, совсем дурацкое, чтоб не страшно было.

— Привет, Джеффри, — сказала я.

Олень все еще таращился на меня, зато уже не так пугал. Он словно бы прислушивался к моим словам.

— Так что, Джеффри, — продолжала я, — как, по-твоему, пройдет нынешний день? Нет, я серьезно спрашиваю. Мне это важно.

В самом деле. Накануне после ужина, издевательств над Шанелью и безумной сказочки из «Книги джунглей», которой Шафин положил конец этому безобразию, все девочки пошли спать довольно рано. Мы знали, что вставать придется с первыми петухами, нас ждет охота на оленя. Я прицелилась пальцем в голову Джеффри, согнула большой палец, «нажала на курок».

— Бах-бах! — сказала я.

Вылезла из постели и подошла к окну. Голова оленя следила за мной. Я отодвинула тяжелые шторы и заморгала, пытаясь охватить взглядом все это — уходившие к горизонту земли имения, обведенный стеной розовый сад, большой огород, аллеи, дальше ухоженный парк со статуями и храмами, прудами и фонтанами, живая изгородь была подстрижена в форме павлинов. Еще дальше — огороженный выгул, конечно же там лошади. А далеко-далеко виднелась опушка леса, и совсем неправдоподобно, за лесом, выглядывали лиловые горы Озерного края. Потрясающее зрелище, трудно представить себе что-то более непохожее на наш дом в ряду других домов на Аркрайт-роуд, Манчестер.