Я уточнил:

— Вы хотите, чтобы меня пристрелили в театре, когда мне будет пятьдесят четыре?

Оба засмеялись.

— Нет, глупыш, — сказала мама, — я больше о том, как он жил, а не как он умер. Это был настоящий лидер с надежным этическим компасом. Он отменил рабство — помнишь?

Это я помнил.

— Но ведь с рабством покончено, мам. Я же не смогу отменить его во второй раз.

— В некоторых уголках земли все еще есть рабы, — ответил отец. — И твоя мама говорит не об этом, а о том, что и ты когда-нибудь можешь стать президентом.

— Но мы теперь живем в Англии.

— Это ничего не значит, — сказал папа. — Многие президенты провели юность в Оксфорде. Джон Куинси Адамс, Джей-Эф-Кей [Имеется в виду Джон Фицджеральд Кеннеди (1917–1963), 35-й президент США.], Билл Клинтон. Важно одно, Линк: ты родился в Америке. Этого достаточно.

Родители называли меня Линк — не в честь того Линка, который в «Легенде о Зельде» [«Легенда о Зельде» — приключенческая видеоигра от «Нинтендо» (1986).], как вы могли подумать. И это не было обычное сокращение от Линкольна, как думал я. Отец сказал, это компьютерный линк — дескать, им приходилось «устанавливать со мной связь», когда наступало время садиться за стол, а я не являлся, погрузившись в поиски простых чисел или увлекшись строительством самолета. За обеденным столом пустовал мой стул, и кто-то из родителей со вздохом поднимался, откладывал в сторону салфетку и шел меня искать. И они веселились — «потерянный линк, линк на страницу найден», — а я только годы спустя понял, в чем тут соль.

Тем-то и круто домашнее обучение: никакого плана. Если я хотел повозиться в саду, меня предоставляли самому себе до темноты, когда уже невозможно было разглядеть собственных рук. А если я с головой нырял в книгу, мне позволяли дочитать ее до конца, разве что голодные спазмы выдергивали меня из чтения и я спешил набить брюхо. Порой выпадал славный денек, когда родители оба оставались дома и во время завтрака решали на весь день забыть об уроках и устроить вылазку. Вылазки тоже предназначались для моего образования, но для такого ботана, как я, это было чистое наслаждение. Мы ехали на поезде в Лондон и день напролет проводили в сумрачном, пропахшем пылью Музее естественной истории, чувствуя себя карликами на фоне динозавровых скелетов, или же отправлялись в Стратфорд-на-Эйвоне, кормили там лебедей, а потом смотрели спектакль в Королевском Шекспировском театре. Родители на удивление часто водили меня в театр, если учесть, что я назван в честь президента, застреленного в театре, — водили и на пьесы, слишком древние на мой вкус. До сих пор помню первый спектакль, увиденный в Англии, мне тогда было около восьми. Про дворецкого, который словно раб служил такой высокомерной богатой английской семье, а потом вместе с этой семьей оказался на необитаемом острове, и тут все перевернулось вверх тормашками, и он сделался боссом, а это семейство — его рабами. Папа заманил меня на спектакль, сказав, что пьесу написал автор «Питера Пэна», и, хотя я был слишком мал, чтобы разобраться в этом сюжете, на крюк (я не имею в виду Капитана Крюка) я попался.

Счастливые дни поездок или домашних занятий завершались такими же счастливыми вечерами. Мы жили в краснокирпичном викторианском доме в довольно симпатичном оксфордском районе, который (почему — мне этого никто не объяснял) назывался Иерихон. После ужина мы сидели за столом в теплой кухне, стиральная машина гудела, как снижающийся самолет, и слушали одну и ту же передачу по радио. В Англии родителям больше всего нравилась Би-би-си, а у Би-би-си — «Радио-4», а на «Радио-4» — «Диски необитаемого острова». Эту передачу ведет девушка с очень мягким (шотландским?) акцентом, она приглашает в эфир знаменитостей и предлагает выбрать восемь самых любимых музыкальных записей, которые они бы взяли с собой на необитаемый остров, спрашивает, почему именно эти записи, и потом проигрывает их. Знаменитости — не ка-кие-нибудь дурацкие, вроде сестер Кардашьян, а действительно замечательные актеры, и ученые, и политики и так далее. А еще они выбирают по одной книге. Библию и полное собрание сочинений Шекспира дают всем, так что выбрать можно что-то еще. И наконец, дают один предмет роскоши — пианино там или горячую ванну и тому подобное. Когда так рассказываешь, может показаться, что это для сумасшедших, но на самом деле клевая передача. Она уже миллион лет идет, в ней побывали великие люди, даже Стивен Хокинг (и розыгрыши случались, в 1963 году на первое апреля провели всех слушателей: выдумали человека по имени сэр Гарри Уитлон, будто бы он знаменитый альпинист, и актер, изображавший его, рассказывал про экспедиции в горы, выбирал музыку и так далее. Все купились). Идея передачи в том, что выбор музыки расскажет о человеке больше, чем те короткие вопросы-ответы, которые успевают вставлять между записями. И мне это шоу нравилось, потому что в музыкальных вкусах я никогда не чувствовал себя современным ребенком. По мне, вся новейшая музыка — из соцсетей (знаете, вроде как Тейлор Свифт [Тейлор Элисон Свифт (р. 1989) — американская кантри-поп-исполнительница, автор песен и актриса.] на старости лет предлагает свой товар в Инстаграме), а соцсети для меня — страх и ужас, почему — скоро узнаете. Зато «Диски необитаемого острова» открывали мне старую музыку, ту музыку, которую любили мои родители. Настоящие диски, даже пластинки — из винила, эту музыку невозможно загрузить, стримить, загружать в плейер. Безопасная музыка. Прямо для меня.

Итак, днем я учился всему на свете, а по вечерам слушал «Диски необитаемого острова» или сидел в своей комнате и играл — в приставку, в Игры я не играл никогда. Физкультура в мое образование не входила. Никакие виды спорта. Даже прыжки на месте. А потом мне исполнилось тринадцать, и все в одночасье изменилось: было решено отдать меня в школу, потому что в этом возрасте английские дети выбирают себе предметы, которые пойдут в аттестат. По некоторым предметам я уже обгонял своих родителей — не в научно-естественном цикле, разумеется, но в других областях. Не то чтобы родители прижали меня поочередно к груди, восклицая: «Сын мой, ты гений! Больше мы ничему тебя научить не можем!» Но примерно это они имели в виду: мне понадобятся учителя-предметники, специалисты в разных областях. Дальше нужно учиться по программе и получить настоящее образование, а не пару часов того, пару часов сего. А самое главное, по мнению родителей, настала пора меня «социализировать». Они частенько пускали в ход свой бихевиористский жаргон: попросту это означало, что мне следует общаться с другими детьми.

— Ты у нас единственный ребенок, — объясняла мама, — и мы бы счастливы и дальше держать тебя при себе, только мы втроем и больше никого. Но тебе нужны дети твоего возраста.

К этому папа добавил слова, которые я потом не раз вспоминал:

— Нет человека, который был бы как остров.

И вот они подобрали для меня престижную частную школу (на острове, как ни смешно), где для детей оксфордских профессоров, как мои родители, предоставлялись гранты. Так и вышло, что в тринадцать лет я попал в ад на земле под названием школа Осни.

2

Спортофашист

И разумеется, одним из самых первых уроков в Осни оказались Игры. Около полудня первого своего школьного дня я очутился посреди Большого стадиона школы Осни, задница мерзла в спортивной форме: форма была отлично пошита, вот только материал тоньше бумаги, а на дворе хотя и сентябрь, но чуть ли не ноль. В жизни я так не мерз. Спортивная форма школы Осни — это голубые шорты и такая же футболка со школьным значком, его полагается носить на груди справа. Герб школы — деревце, похожее на дуб, посреди острова (три волнистые линии обозначают, как я догадался, воду). Дело в том, что школа стоит на острове Осни посреди реки. От спортивной формы была только одна польза (потому что греть она вовсе не грела): с виду я не отличался от всех остальных, и я понадеялся — если удастся затеряться в толпе одинаково одетых ребят, глядишь, и дотяну до конца урока, не выставив себя полным дураком. Я знал, что в школе Осни играют не в те игры, в которые я легко проигрывал дома, в Штатах — баскетбол там, бейсбол: тут будет целый набор новых игр, чтоб уж мне опозориться по полной. И самое ужасное: Осни — школа совместного обучения, толпа вокруг меня состояла наполовину из девочек. Очень скверно. Почему-то когда поблизости оказывались девочки, я ухитрялся осрамиться пуще обычного. Так что я трясся, прятался за чужими спинами и старался не выделяться.

Но как ни старайся — выглядел-то я не в точности, как все. Волосы были скверно подстрижены, как обычно, — мои родители не признавали парикмахеров, у меня отрастали темные волосы до плеч, но когда челка начинала лезть в глаза, я попросту подрубал свой причесон маникюрными ножницами, и, как правило, слишком коротко, чтобы отделаться на какое-то время. Вид у меня из-за этого был такой, словно меня застигли врасплох и напугали. Мама вечно твердила, какой я красивый, но это я автоматически сбрасывал со счетов: мамы запрограммированы считать своих отпрысков очаровашками. Некоторые плюсы у меня были: довольно чистая кожа для тринадцатилетнего (не слишком пестрый кротик, как видите). И новая пара очков, моя гордость и краса, триста фунтов стоили. В то утро я еще посомневался, надевать ли их на физкультуру (никто больше в очках на Игры не явился), но мне еще не выделили шкафчика, а оставлять их где попало не хотелось, я слишком ими дорожил. Родители купили эти очки, чтобы подсластить пилюлю, когда было решено, что я отправляюсь в школу. Немного великоваты для моего лица, зато оправа черная, матовая, яркие прозрачные стекла, и на одной дужке аккуратными серебряными буквами выведено «Том Форд» [Томас Карлайл Форд (р. 1961) — американский дизайнер и кинорежиссер. Получил широкую известность во время работы в доме моды «Гуччи».]. Насчет школы я тогда вовсе не переживал, — я же не догадывался, что меня ждет! — но очки принял с благодарностью, потому что они и правда крутые. Я не близорук, но очки носить люблю, это — примета моего племени.