Отец детей говорил, что ему до смерти наскучили герои, однако Аудун вызывал какие угодно чувства, но только не скуку: он был ужасным, смертельно опасным, почти божественным. Когда он вынес ее из церкви, кругом летали стрелы, горел огонь, крестьяне кричали, а он сохранял неестественное спокойствие, словно скала, в которую бьются волны гнева. Казалось, что для него нет ничего странного в происходящем. «Если где-то существует бог войны, — подумала женщина, — он должен выглядеть так, как Аудун».

Однако ей уже доводилось встречать богов на своем жизненном пути.

Глава 3

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Мать близнецов звали Саитада, она отличалась удивительной красотой; еще ребенком она попала в плен и была продана в рабство, после чего ее стали звать Бадб. Когда девочка подросла, ее хозяин, кузнец, возлег с ней на ложе. Он был человек щедрый и делился рабыней со своими друзьями. В тринадцать она прокляла свою красоту, взяла из горна кусок раскаленного железа и приложила к лицу.

Кузнец был в бешенстве. Он попытался избить ее, однако по непонятной причине не посмел поднять на нее руку. Ему хотелось обнять ее, поцеловать, сказать, что он сейчас все исправит, но он понимал, что девчонка больше не подойдет к нему по доброй воле. Все время, пока кузнец держал ее у себя, он был уверен, что между ними имеется некая связь, — будто, несмотря на все слезы и протесты, на постоянно надутые губы, девчонка питает к нему теплые чувства, словно он что-то для нее значит. Теперь же на ее лице были запечатлены все его преступления, и, будучи трусом, кузнец не смог вынести такого зрелища у себя в доме. Поэтому он просто отвел девушку на рынок. Хотя в голове у нее мутилось от боли, она запомнила то место, где ее поставили рядом с козами и свиньями, среди навоза и вони, чтобы посторонние люди ощупывали, рассматривали ее и назначали цену.

— Возьмем эту, — сказала жена крестьянина, которую в сумерках можно было принять за вставшую на задние копытца свинью. — Вот эта, как мне кажется, подойдет.

Крестьянин, который, несмотря на преклонные годы, так и не нажил ума и не утратил похотливости, пришел в восторг. Если развернуть девчонку правым боком, он сможет насладиться редкой красавицей. Но в следующий миг он поглядел на тот самый глаз и понял, что это попросту невозможно. Ему стало не по себе от собственных развратных мыслей, и он проникся состраданием к девочке.

— Да, — согласился крестьянин, — из нее получится отличная прислуга.

Супруги спросили, как ее зовут, и она, желая позабыть о той опороченной маленькой девочке с красивым лицом, которой была, назвала имя, данное ей при рождении, — Саитада.

Жена крестьянина выбрала девочку из-за чудовищного ожога, опасаясь, что муж окончательно перестанет обращать на нее внимание, если в доме появится хорошенькая служанка. Однако она понимала, что не ожог отпугивает мужчин, потому что мужчина, охваченный вожделением, — животное, которого не смутит никакое уродство. Дело было в налитом кровью глазе, который как будто пронизывал тебя насквозь, выставляя напоказ все твои грехи, — вот он-то и заставит мужа держаться подальше. Ни один мужчина, решила крестьянка, не в силах заглянуть в этот глаз без того, чтобы сейчас же понять: за прегрешения обязательно последует наказание.

Крестьянка была знахаркой, она меняла девочке повязки на ране и делала компрессы с окопником и римской ромашкой. У нее не было собственных детей, и она всячески заботилась о купленной девочке: расчесывала и заплетала ей волосы в косы, сшила миленькое платье и даже выделила для нее настоящую кровать. Саитада была счастлива как никогда раньше, и еще она поклялась, что никогда в жизни не будет спать с мужчинами. И не спала, пока ей не исполнилось семнадцать.

В тот день, когда она решила нарушить клятву, к ним зашел сосед и предупредил, что, как ни странно, в окрестностях появился волк. И зарезал у него ночью три овцы. В местности, где маленькие хозяйства стояли вплотную друг к другу, волки встречались нечасто — их отпугивало скопление людей. Поэтому окрестные жители и не знали толком, как бороться с этими хищниками.

Саитада, крестьянин и его жена загнали всю свою живность в сарай рядом со свинарником и принялись дожидаться наступления ночи, держа наготове собак и копье. Если ты не опытный охотник, попробовать справиться с волком можно двумя способами. Зажечь все факелы и петь песни в надежде, что шум и свет отпугнут зверя. Или же устроить засаду, метнуть в волка копье и убить. Ни тот ни другой способ не дает результата, однако человек успокаивает себя мыслью, что все-таки не бездействует. Если громко петь, волк просто убежит и вернется на следующую ночь. Если сидеть в засаде, волк все равно тебя пересидит: в конце концов ты утомишься и заснешь. Чтобы поймать волка, надо ставить капканы, а этого крестьяне не умеют.

Хозяин предпочел бы лечь спать, ему хотелось побыстрее покончить с делом, поэтому он приказал женщинам сидеть тихо. Однако он сам не мог сидеть тихо, так сильно на него подействовала тяжесть копья в руке. Мужчины, которым не доводилось сражаться, обожают оружие. Им нравится сжимать его в руках, оценивать, насколько хорошо оно сбалансировано, размышлять о том, какие беды оно способно причинить, если они вдруг пустят его в ход. В каждом трусе таится убийца, который только и ждет удачного стечения обстоятельств, чтобы вырваться на свободу, не опасаясь возмездия. Крестьянин принадлежал именно к такому типу мужчин; он сидел, наслаждаясь теплой ночью и раздуваясь от важности из-за копья в руке, и болтал языком, не в силах исполнить собственный приказ.

— Когда я был мальчишкой, говорили, что никто не умеет метать копье лучше меня.

Жена его закатила глаза, потому что слышала эту историю уже тысячу раз — крестьянин обязательно рассказывал ее, когда напивался.

— Ты вроде велел, чтобы мы сидели молча и ждали волка, — проворчала она.

— Я всего лишь хочу сказать, — продолжал крестьянин, — что если бы я родился в знатной семье, из меня получился бы прекрасный воин. Еще в детстве меня тянуло к оружию. Однажды сам эрл заметил меня и сказал, что был бы счастлив, если бы хотя бы половина его воинов стреляла из лука так, как я. Я был очень даже…

Крестьянин вдруг умолк. Между деревьями рядом с домом как будто зажглись два громадных глаза, принадлежащих не волку, а какому-то демону из ада.

Хозяин тут же спрятался за спину девушки-служанки. Саитада даже не вздрогнула, успев повидать в жизни кое-что пострашнее любого волка.

— Это не простой волк, — сказала хозяйка.

— Бей в набат! — велел крестьянин. — Беги за подмогой!

— Сам беги, — возразила его жена, — ты же мужчина.

— Если я сдвинусь с места, он меня заметит, — прошипел крестьянин.

— А если сдвинусь я, он заметит меня, — ответила жена.

— Я обрабатываю землю. Кто будет кормить несчастную Саитаду? — возмутился крестьянин.

— Я позову на помощь, — сказала Саитада.

— Поздно. Волк уже среди вас, — прозвучал у них в ушах чей-то голос.

Все трое оглянулись, но сначала никого не увидели. И вдруг рядом появился молодой человек лет двадцати, такой яркий и сияющий в свете звезд, что они удивились, как же не заметили его раньше. Он был поразительно красив, гибкий и длинноногий. Казалось, будто он притягивает к себе лунный свет, и от каждого движения мышц этот серебристый свет идет рябью, словно вода. Сначала им даже показалось вполне естественным, что пришелец почти голый. На молодом человеке не было ничего, кроме огромной окровавленной волчьей шкуры, наброшенной на плечи, и он небрежно придерживал рукой задние лапы волка, почти не закрывая срам. Волосы у него были огненно-рыжие и торчали во все стороны.

— Клянусь стигматами Христовыми! — выпалил крестьянин. — Я из-за тебя чуть из собственной шкуры не выпрыгнул!

— Ну я же вот выпрыгнул из своей, — заметил молодой человек, разводя в стороны волчьи лапы, которые прикрывали его ниже пояса, а затем снова прижимая их к себе.

— Как ты смеешь появляться в таком виде перед моей женой? — возмутился крестьянин, который отличался редким благочестием, когда это требовалось ему самому.

— Это не волк у тебя за спиной? — поинтересовался странный молодой человек.

— Где? — ахнул крестьянин. — Господи, ну и глазищи!

Крестьянин развернулся, чтобы бежать, но горящие зловещим огоньком глаза были впереди, в лесу, а странный, наводящий жуть юноша — за спиной. Ему некуда было бежать, и, так и не решив, что же делать с собственным телом, крестьянин просто шлепнулся на пол.

— Нет, это не глаза, — сказал юноша, — это просто факелы, которые оставил какой-то добрый путник.

Крестьянин, сощурившись, поглядел в темноту. Теперь он и сам ясно видел: это всего лишь горящие головни.

— Так я и думал, — заявил он.

— Огонь, — произнес серебристый молодой человек. — Вот лучший способ держать волка на расстоянии. — Он дошел до леса и вернулся с двумя горящими головнями. По дороге он успел завязать на поясе волчьи лапы, и шкура больше не спадала.

— Я прикрыл того змея, который искушал Еву, — сообщил юноша.

Затем поднял факелы повыше и оглядел крестьян.

— Хозяин, его свинорылая женушка, а это что за редкостная краса? Неудивительно, что ты, старик, перетрусил, увидев такое лицо.

— Я не перетрусил, я… я просто увидел подходящее укрытие и залег в засаду.

— Похоже, она лучше тебя знает, что волков отпугивает огонь, — продолжал молодой человек, придерживая Саитаду за подбородок и внимательно рассматривая ожог на ее лице.

Саитада даже не поморщилась от его слов, потому что насмешки людей ничего не значили для нее. Юноша осторожно развернул ее к себе нетронутой половиной лица.

— Такая красота — страшная сила, — продолжал он, — ибо от нее не оградит ни один щит, она сразит любого, даже самого могучего воина, как сразила тебя, старик.

— Ты потешаешься надо мной, — сказала Саитада, — но я даже рада, ведь это значит, что ты не захочешь дотронуться до меня.

— Что ты, госпожа! — возразил молодой человек. — Для меня ты прекраснее любой земной женщины! Ведь ты выхватила нить из рук норн и принялась сама наматывать на веретено.

— Как ты красиво говоришь, господин! — сказал крестьянин.

— Какая честь услышать похвалу из уст такого судьи! — поклонился молодой человек.

— Теперь ты и надо мной потешаешься! — возмутился крестьянин, который, как многие старики, предпочитал слышать только те слова, что касаются его непосредственно. — Да я однажды так метнул копье! И оно застряло в грязи будь здоров!

— Не переживай, мамаша, — обратился незнакомец к хозяйке. — Над тобой я посмеюсь, как только закончу беседу с твоим муженьком, хотя, конечно, оставить в покое такой образчик будет нелегко. Считай, мамаша, тебе ничего не грозит, я никогда не наговорюсь с ним.

— Откуда у тебя эта шкура? — спросил крестьянин, голова у которого шла кругом с момента появления странного незнакомца. Правда, до того он немного выпил.

— Я уничтожил ночного гостя, этого лесного бродягу, господина, покрытого шерстью, о крестьянин, повелитель навоза и раб зерна, о, мой ваятель дерьма! Однако волк сорвал с меня одежды, — сообщил незнакомец. — Ты не одолжишь мне свои, чтобы я мог прикрыть ту роскошь, которую священники величают срамом? — Он сделал движение, как будто собирается скинуть с себя волчью шкуру, однако в последний миг остановился.

— Если ты уничтожил волка, а я вижу, что так оно и есть, я одолжу тебе плащ, — пообещал старик. — У меня дома остался один, который служил мне верой и правдой много зим.

— Мне больше нравится дорогой и новый, который сейчас на тебе, — заметил гость. — Он соткан самой умелой рукой, которая когда-либо держала челнок.

— Его соткала я, — сказала Саитада.

— Я знаю, госпожа, — ответил незнакомец и низко поклонился.

— Она не госпожа, а рабыня, — вставил крестьянин.

— Она свободнее, чем ты когда-либо будешь, — возразил юноша. — А теперь отдавай плащ, пока я не содрал с тебя кожу и не завернулся в нее!

Слова незнакомца как будто прожгли крестьянину мозг. Ему показалось, что он жарится в подливе из собственного хвастовства, притворства и слабостей. И он сделал так, как ему велели. Залитый лунным светом молодой человек протянул руку Саитаде, и ей показалось, что вокруг нее затанцевали крохотные искорки света; малюсенькие серебристые шарики размером с маковое зернышко заблестели в мерцающей паутине. Юноша набросил на себя сотканный ею плащ, завернулся в него и запел:

Как пол-луны она прекрасна,
Но гибелью грозит луне.
Погаснет солнце ровно в полдень,
Ведь бродит волк уже во сне.

Последняя строчка ужасно насмешила молодого человека, он разразился хохотом, который Саитада невольно подхватила. Она смеялась, словно ребенок, с которым только что поделились каким-то озорным секретом. Ее смех все звучал и звучал, и ей уже стало казаться, что она никогда не успокоится.

Но затем смех оборвался, осталась только ночная тишина. Все вокруг изменилось, и изменилось навсегда. Саитаде показалось, что она стоит посреди поляны, залитой серебристым светом полной луны.

— Погляди, как прекрасна одежда, сотканная тобой, — сказал молодой человек.

Он стоял перед ней, однако на нем был уже не ее плащ: он превратился в накидку из перьев, которые, казалось, были и не перьями, а языками серебристого пламени или всполохами света. Свет заливал его и поднимал к небесам, вскоре юноша уже висел над землей, не касаясь поляны ногами. Крестьянина и его жены нигде не было видно.

— Тебя никогда никто не любил, — произнес незнакомец.

— Это правда, господин, — ответила Саитада.

— И до этого мгновения ты не знала, что можешь быть любима, — продолжал он.

— Не знала.

— Я могу любить только тебя, — заявил он. — Кто захочет любить князей и героев, которые вечно воюют и убивают?

— Я не знаю ни князей, ни героев, господин.

— Погоди, еще узнаешь, — сказал он. — Только они успеют до смерти тебе надоесть раньше, чем ты узнаешь их как следует. — Он улыбнулся Саитаде. — Ты, радость моя, само совершенство.

— Но не мое лицо, господин.

— Ты сама выбрала несовершенство, что же может быть совершеннее? Ты поняла, что твое несовершенство совершенно и избавилась от него, сделав себя несовершенной, чтобы снова обрести совершенство. Логика совершенно безупречна.

Он опустился на землю, и плащ на нем превратился в ковер из белых перьев, покрывших поляну настоящими сугробами. Саитада легла на эти перья и ее, знавшую до сих пор только солому, поразило, насколько это приятно.

Незнакомец продолжал:

— Они выжимают из себя все силы, чтобы быть лучше других, преуспеть, заставить скальдов воспевать их. Других желаний у них нет. Но что может быть лучше, чем плюнуть на дары богов и восстановить против себя судьбу?

— Я сделала это для того, чтобы они больше не могли наслаждаться мною.

— Они вообще не смогут больше наслаждаться. Хочешь узнать, какая их постигла судьба?

— Только если это была злая судьба.

— Я им отплатил, — проговорил сияющий прекрасный бог. Саитада была твердо уверена, что перед ней не смертный. — Видела бы ты физиономию кузнеца, когда я заговорил с ним из огня и он опрокинул котел с расплавленным свинцом прямо себе на мошонку! Теперь он достает член из штанов только с одной целью. Ты рада?

— Этого недостаточно, — сказала Саитада.

Бог взмахнул рукой, и она увидела кузнеца, спящего в своей постели. Он был бледен, с искаженным от боли лицом, и что-то мешало ей ясно его рассмотреть. Это был дым. Соломенная крыша горела. Кузнец проснулся и попытался спастись бегством, однако его увечье не давало ему пошевелиться. Саитада видела, что кузнеца охватывает ужас по мере того, как разгорается огонь.

Она улыбнулась, наблюдая за бывшим хозяином.

— Ты сама сила, госпожа, сама сила! — произнес бог. — Эльфы поют тебе хвалу, а гномы в своих подземельях в полном отчаянии — они знают, что им никогда не создать ничего, сравнимого с твоей безупречной красотой.

— Мне хотелось бы узнать твое имя, господин, — сказала Саитада.

Ее охватило какое-то странное чувство, до сих пор она не видела ни одного мужчины, от которого бы веяло чем-то подобным. Любовь, исходившая от него, была не отвлеченным понятием, а чем-то настоящим и осязаемым. Наверное, когда-то так ласкала свою маленькую дочку ее давно забытая мать.

— Имя? — переспросил незнакомец. — Имя? Госпожа, как и твое, мое величие не в силах выразить одно-единственное имя. Для начала ты должна получше узнать меня. Должна понять, с чем я борюсь.

Над поляной растекся запах крови и пожарища. Послышался грохот и звон, как будто все звуки кузницы усилились в тысячу раз, металл громыхал о металл, металл ударял по дереву. Саитада интуитивно догадалась — это шум битвы. На краю поляны стоял высокий седой человек с бородой, в широкополой шляпе. Один глаз у него был закрыт повязкой, а у ног лежали два громадных волка, зубы у них были размером с кинжалы. И лицо человека наводило ужас. Саитада уже видела раньше подобные лица. Так выглядят мужчины, когда наблюдают за петушиными боями или науськивают собак вцепиться друг в друга. Такие же лица были у друзей кузнеца, когда они подминали ее под себя, — восторг от творимого насилия и жажда нового насилия.

— Узри Одина, верховного бога, охваченного жаждой, — проговорил незнакомец. — Смотри, как он прозревает, поглощает и правит. Отец, покажи!

Старик ничего не ответил, он так и стоял, застыв, и на его лице отражалась зловещая радость. Молодой бог подошел и дернул старика за нос, однако тот не пошевелился.

— Дай ему волю, и он пожрет целый мир! — сказал незнакомец. — Он узнает все, поглотит любую тайну, чтобы все на свете подчинялось ему. Он настоящий сумасшедший. Он много выпил из источника мудрости, но только воды попали на пламя вечного голода, и у него сварились мозги. Однако он все равно хочет знать больше и больше.

— Я бы забыла, — сказала Саитада.

— Конечно, ты бы забыла. Это единственное разумное решение. Незнание — вот что придает миру его прелесть. Кто знает, отчего сердце поет, когда солнце играет на росе майским утром? А этот извращенец знает. Неужели ты никогда не любил, старина Один, неужели ты отнял бы даже тайные страдания девичьего сердца по рыжеволосому парню и раскинул бы по столу рунами? Неужели вписал бы в схему сами струны души? Что ж, госпожа, кажется, нам стоит воздать должное этой прожорливой росомахе, охочей до знания, этому грязному свину мудрости, этому воистину королевскому куску дерьма.

— Да, господин, — ответила Саитада, хотя и не вполне поняла, о чем он толкует. Она понимала только, что хочет ему угодить.

— Вот к чему мы с тобой стремимся, — продолжал удивительный бродяга. — Но знаешь ли ты о моих несовершенствах, госпожа?

— Я знаю все, что следует знать о несовершенствах людей, — ответила она, — хотя мне кажется, что ты не человек.

— С чего это ты так решила? — удивился он, и огненная луна позеленела, а по поляне затанцевали изумрудные лучи.

Старик в шляпе исчез, вслед за ним исчез первый волк, потом второй: сначала растворилось тело, а затем голова, кроме морды. Под конец язык слизнул зубы и нос, и на поляне стало пусто.