— Прочь с дороги! — раздраженно сказал Макс, но заключенный не двинулся с места.

— «Ибо угодно Богу нашему, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» [Первое послание к Тимофею, стих 2:3–4.], — смиренно сказал свидетель Иеговы.

— Я сейчас пытаюсь спасти жизнь ребенку и приказываю вам убраться с моей дороги к чертовой матери!

— Мы должны подчиняться приказам Властителя нашего, а не смертных людей.

— Прочь с дороги!

Долгие недели жизни в Вевельсбурге с ее хитростями, постоянной игрой в прятки, бесконечным ремонтом, который грохотал в голове днем и ночью, переживаниями за Михала и тревогой за Герти — все накопившееся вдруг взорвалось в Максе, и он толкнул этого сморщенного оборванного человека так, что тот полетел на пол.

— Потихоньку осваиваетесь, Фоллер? — Это был фон Кнобельсдорф, который незаметно приблизился сзади.

— Да я…

— Неплохое шоу. Возможно, из вас все-таки выйдет человек СС. Может быть, вы не такой уж и мягкотелый, как о вас говорят. Хотите прикончить этого ублюдка или мне сделать это самому? — Фон Кнобельсдорф расстегнул кобуру.

— Он электрик. А электрики нам нужны.

— Жаль, — разочарованно протянул фон Кнобельсдорф. — Утро для меня выдалось мерзким. Кстати, вернувшись в лабораторию, вы найдете там подарок, который я вам обещал. Позаботьтесь о нем. Я буду к вам наведываться. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер.

Макс вышел во внутренний двор. Брезентовые загородки уже убрали, и теперь стало видно, что двор этот имеет неправильную усеченную форму — с одной стороны он ýже, чем с другой. Леса на крыше здания отбрасывали причудливую тень на камни мостовой. Макс даже подумал, что выглядит это так, будто весь пол изрыт глубокими черными ямами. Он быстро нашел капо, и тот привел ему рабочего, который говорил по-польски.

Человек этот — к счастью, политический заключенный, а не фанатичный проповедник, — прочел записку с отсутствующим выражением лица.

«Меня зовут Михал Вейта. Я не цыган, я поляк из-под Познани. Моя семья принадлежит к среднему классу и зарегистрирована во всех необходимых инстанциях. У нас был фургон, который раньше использовался как домик для игр. Когда пришли немцы, мы сели в него и поехали к чешской границе, но нас взяли в плен части регулярной армии. У нас отобрали все, что было. Я не гомосексуалист. И не коммунист. Меня нужно отпустить. Пожалуйста! Вы можете получить подтверждение того, кто я, у польских властей».

Макс не верил своим ушам. Этот мальчишка попал в Вевельсбург в результате чьей-то нелепой ошибки. Облегчение накатило на него холодной волной. Первым делом нужно вернуться в лабораторию и позвонить по телефону. Необходимо поговорить с начальником концентрационного лагеря Хаасом; следует убедить его в том, что они содержат у себя этого парня незаконно — даже по их собственным извращенным критериям.

Макс открыл дверь в коридор, где недавно встретился с электриком. Того уже не было. Там вообще было пусто, чувствовался лишь горьковатый запах пороха да виднелось кровавое пятно на стене в метре от пола. Макс судорожно сглотнул. Примерно на этой высоте находится голова стоящего на коленях человека. Он попытался защитить заключенного, сказал, что это электрик, но фон Кнобельсдорф с его педантичным вниманием к мельчайшим деталям, видимо, решил все проверить. В голове у Макса мелькнула тревожная мысль: «Михал!» Мальчик до сих пор оставался в лаборатории. Интересно, что именно прислал фон Кнобельсдорф? Что бы это ни было, Макс сомневался, что будет рад это увидеть.

10

Сюрприз от мистера Кроу

Пока забинтованного Ариндона грузили в карету скорой помощи, Кроу курил под кедром. Запах крови до сих пор дразнил его ноздри, а тонкий туман из мельчайших красных частичек, осевший на губах профессора, продолжал ублажать его рецепторы насыщенным, соблазнительным вкусом.

«Это уж слишком», — решил Кроу. Когда он чуял кровь, ему с громадным трудом удавалось сохранять человеческий облик. Сложно было предсказать, что произойдет в следующий раз. И все же Ариндон заговорил с Кроу на языке его праотцов. А это было связующим звеном с его потерянной женой, пусть даже и очень слабым.

Для Кроу важно было выйти из душного здания на свежий воздух, чтобы проветрить мозги и подумать. Не было никаких сомнений в том, что требует от него долг джентльмена: нужно немедленно уехать и как можно тщательнее себя изолировать. Внутри Кроу росло напряжение. Перед глазами стояло видение: прощающаяся с ним молодая женщина, вся в слезах, а в голове у него таилась соблазнительная мысль, что она может еще вернуться, потому что — он был в этом практически уверен — уже делала это прежде и может сделать снова.

Это была не та уверенность, которую обретаешь, изучая что-то, читая книги или даже видя подтверждение собственными глазами. Уверенность Кроу основывалась на столь зыбких вещах, как предчувствия, надежды и интуиция, — однако, тем не менее, это была уверенность. У него не было объяснений устойчивой привязанности к своей жене, но он не мог от этого освободиться, даже если бы захотел.

От кареты скорой помощи отделилась коренастая фигура Балби и направилась в сторону профессора.

— Как там Бриггс? — спросил Кроу.

— С ним все будет нормально. Я сказал ему, чтобы не раскисал, взял себя в руки. Чашка доброго чая — и он снова будет в строю.

Мужчины несколько минут помолчали. Кроу предложил Балби сигарету, и полицейский взял ее. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу и выдыхая табачный дым в прохладный осенний воздух. Ветерок доносил до них деревенские запахи — мокрых листьев и костров. Из-за низких темных туч было сумеречно.

— Это что-то новенькое, — наконец сказал Балби, кивая в сторону скорой помощи.

— Да, — согласился Кроу. — Каннибализм обычно ограничивается поеданием других, и это вполне понятно. Это единичный случай, инспектор, исключение.

В Англии еще не настала эпоха объяснений, откровений, исповедей и излияния души. Балби был до кончиков волос шокирован увиденным и поэтому сделал то, что подсказывало ему воспитание, — перевел разговор на другую тему.

— Думаю, вчера был последний солнечный день в этом году.

— Да, похоже, непогода уже на подходе, — подхватил Кроу.

— Весьма вероятно.

Кроу (который был выше каких бы то ни было потрясений, потому что сам являлся живым потрясением) пребывал в растерянности, не зная, что делать. Оборотень всегда должен в первую очередь думать о себе. Это объяснялось не эгоцентризмом, а чисто практическими соображениями. Существует очень мало ситуаций, которые можно исправить, прокусив кому-нибудь горло, однако, насколько понимал Кроу, они все же имеют место быть.

Здесь, под кедрами, на ветерке, по-прежнему доносившем до него запах крови из этой ужасной больничной камеры, Кроу еще сильнее почувствовал приближение перемен. Это было как ощущение взгляда, направленного ему в затылок. Профессор понятия не имел, сколько времени это может занять, и такая непредсказуемость приводила его в ужас. Всегда ли его проклятие срабатывает одинаково? Всегда ли перерождение длится долго? Не получится ли так, что он вдруг упадет с дивана, а поднимется с пола уже волком, алчущим крови? Кроу как-то видел такое в трейлере к фильму Лона Чейни, и тогда это немало его напугало.

В первый раз, с этим мясом в руках, от начала до конца процесса прошло несколько недель. Или же он ошибается? Нет, вроде бы все так. Призрак… Пробуждение на корабле с трупами… Кроу содрогнулся. Нужно сделать кое-какие приготовления, уйти, но только вот куда?

Австралия с ее бесконечными милями пустующих земель… «Звучит многообещающе», — подумал Кроу. Или Америка, где он был в прошлый раз. Но возможностей в Америке — теперь это США — становилось все меньше. Там еще были места, куда можно было бы отправиться, но где гарантия того, что там ему не попадется случайный автомобилист или какой-нибудь поселенец? Впрочем, идет война, и путешествовать сейчас сложнее. Плаванье — что на восток, что на запад — сопряжено с большими опасностями из-за вражеских подводных лодок. Однако Кроу боялся не торпед, а задержки. Страшно представить, что будет, если голод начнет терзать его в открытом море. Нет, последствия этого представить себе невозможно.

Но сначала Кроу все-таки хотел поговорить с Ариндоном. Форад. Монстр. Это странное заявление было связью с тем, кем он был в прошлом, и с его женой — хоть и очень призрачной связью.

Между мужчинами вновь повисло молчание. Складывалось впечатление, будто они умышленно испытывают на прочность установившееся спокойствие, хотят посмотреть, не нарушит ли его напряженная тема, которую им нужно было обсудить.

Балби первым заговорил о происшедшем:

— Что вы об этом думаете?

— О чем?

— Об этом! — воскликнул инспектор. — Обо всей этой грязной истории.

Кроу поковырял землю носком туфли. «Я должен поскорее уйти», — подумал он. Уйти, как только это можно будет сделать, не вызывая лишних пересудов. И лучший способ осуществить этот план — доказать свою бесполезность здесь.

— Что-то сильно подействовало на сознание Ариндона, — сказал профессор. — Это очевидно.