М. Л. Рио
Если бы мы были злодеями
Акт I
Пролог
Я сижу, прикованный наручниками к столу, и думаю:
«Мне права не дано
Разоблачать перед тобою тайны
Тюрьмы моей; но если б мог я только
Поведать их — я растерзал бы дух твой!..
От ужаса твоя застыла б кровь!..
На голове, как иглы дикобраза
Твои б поднялись волосы, глаза же,
Сверкнув как звезды, вышли б из орбит!» [Вильям Шекспир. «Гамлет, принц Датский» (Пер. А. Соколовского).]
Охранник стоит у двери, наблюдая за мной, как будто ожидает чего-то.
Входит Джозеф Колборн. Он начал седеть, ему почти пятьдесят, хотя я по-прежнему воспринимаю его как мужчину, которому за сорок. Удивительно каждые две недели наблюдать, как он постарел. И он стареет по чуть-чуть таким вот образом в течение десяти лет. Он садится напротив меня, скрещивает руки на груди и говорит:
— Оливер.
— Джо.
— Что ж, слушание по условно-досрочному прошло в твою пользу. Поздравляю.
— Я бы сказал «спасибо», если бы верил, что ты это всерьез.
Он отвечает натянутой тонкогубой улыбкой.
— Кстати, я не считаю, что ты должен здесь находиться.
— Но это вовсе не означает, что ты считаешь меня невиновным.
— Верно. — Он вздыхает и устало, как будто я утомляю его, смотрит на свои часы — те же самые, что он носил, когда мы познакомились.
— А зачем ты тут? — спрашиваю я. — Ужель по той же дежурной причине?
Его брови превращаются в ровную черную линию.
— Надо, мать его, говорить «неужели».
— Можно забрать парня из театра… или что-то вроде того, но…
Он фыркает — удивленно и одновременно раздраженно.
— Да, я полагаю.
— Ну? — спрашиваю я.
— Что ну?
— «Глядишь ты так печально! Если ты
Пришла с дурною вестью — все же мне
Скажи ее с улыбкой!» [Вильям Шекспир. «Ромео и Джульетта» (Пер. А. Соколовского).] — отвечаю я.
И, решившись наконец заслужить его раздражение, добавляю:
— Зачем ты тут? Ты должен был понять, что я ничего тебе не расскажу.
— Вообще-то, — возражает он, — по-моему, сейчас мне удастся заставить тебя передумать.
Я выпрямляюсь на стуле.
— Выкладывай.
— Я ухожу со службы. Продался, принял приглашение поработать в частной охране. Нужно думать об образовании детей.
Какое-то мгновение я просто молча пялюсь на него. Мне всегда казалось, что Колборна скорее убьют как старого свирепого пса, чем что он покинет кабинет шефа полиции.
— Интересно, — говорю я. — И как это должно меня убедить?
— Все, что ты скажешь мне после того, как выйдешь, будет сохранено в тайне.
— Тогда зачем беспокоиться?
Он снова вздыхает, на сей раз тяжело, и морщины на его лице становятся глубже.
— Оливер, меня больше не волнует твое наказание… Кто-то справедливо отбыл срок, а нам в нашей работе редко выпадает удача удовлетвориться хотя бы этим. Но я не хочу уйти на покой и последующие годы своей жизни провести, гадая, что в действительности случилось десять лет тому назад.
Сперва я помалкиваю. Мне нравится сама идея, но я ей не доверяю. Я оглядываюсь на серо-коричневые шлакоблоки, на крошечные черные видеокамеры, глядящие из каждого угла, на охранника с выпяченной нижней челюстью. Я закрываю глаза, глубоко вздыхаю и представляю себе свежесть весеннего Иллинойса. Каково это — выйти на улицу после того, как треть жизни ты задыхался в затхлой тюремной камере?
На выдохе я открываю глаза и обнаруживаю, что Колборн внимательно наблюдает за мной.
— Я не знаю, Джо, — говорю я. — Я выберусь отсюда… так или иначе. И я не хочу возвращаться. Думаю, лучше не будить спящую собаку.
Он жует нижнюю губу, пальцы беспокойно барабанят по столу.
Я хмурюсь в ответ.
— Почему для тебя это так важно?
Пальцы замирают.
— Скажи мне кое-что, Оливер, — спрашивает он, — ты когда-нибудь лежишь на койке в своей камере и таращишься в потолок? Наверное, в такие моменты ты спрашиваешь себя, как ты попал сюда, и не можешь уснуть, потому что все время прокручиваешь в голове тот самый день?
— По ночам такое происходит со мной постоянно, — соглашаюсь я без иронии. — Но есть разница, Джо. Для тебя это был просто-напросто один день, а затем жизнь снова потекла как обычно. Но для нас это был один особенный день, а потом на нас навалились все остальные дни, которые последовали за ним. — Я наклоняюсь вперед, опираясь на локти, и мое лицо оказывается в нескольких дюймах от его: теперь он слышит каждое мое слово, даже когда я говорю тише. — Пожалуй, твое неведение пожирает тебя заживо. Ты не знаешь — кто, не знаешь — как, не знаешь — почему. Но ведь ты и не знал его. Не чувствовал, как он притаился в комнате… как он преследует тебя, стоит над кроватью, пока ты спишь, повторяя: «Залягу в грудь тебе свинцом тяжелым поутру я!» [Вильям Шекспир. «Ричард III» (Пер. А. Соколовского).]
Он щурится, но я замечаю, что в его глазах появляется какое-то странное отвращение, как будто в мгновение ока я стал невыразимо уродлив и ужасен.
— А ты хранил чужие секреты, — говорит он. — Нормального человека это сведет с ума. Зачем ты поступал таким образом?
— Потому что хотел.
— И до сих пор хочешь?
У меня пересыхает во рту. Я облизываю губы и откидываюсь назад, отводя взгляд. Охранник бесстрастно наблюдает за нами, словно мы двое общаемся на чужом для него языке и наш разговор далек и незначителен.
Я думаю о них. Об остальных. О нас. Мы совершали дурные поступки, но они тоже были необходимы… или же так нам просто казалось. Как и в любой другой трагедии, роковой финал был неизбежен. Смогу ли я хоть что-то объяснить Колборну: и незначительные повороты, и предначертанный исход? Я изучаю его бесстрастное открытое лицо, серые глаза, окаймленные птичьими лапками морщин, но, как всегда, ясные и яркие. Сердцу становится тесно в груди. Тайны тяжелы, как свинец, и, глядя на Колборна, я понимаю, что устал нести больше, чем мне причитается, в одиночку.
— Ладно, — говорю я. Горло сжимается, голос деревенеет. — Когда я выйду отсюда, расскажу тебе. Но прежде ты должен понять кое-что.
Он неподвижен.
— Итак, Оливер…
— Первое, это просто история. Верь в нее, если хочешь. Второе, то, что ты услышишь, не должно отразиться ни на мне, ни на ком другом. Никакого повторного риска. И последнее — это не оправдание.
Я жду от него ответа: кивка или слова, — но он лишь моргает, молчаливый и стойкий, как сфинкс.
— Ну, Джо? — спрашиваю я. — Сможешь жить с тем, что я сейчас расскажу?
Он одаривает меня холодной улыбкой.
— Да, думаю, смогу.
Сцена 1
Время действия: сентябрь, 1997 год — мой четвертый и последний год в классическом художественном училище Деллехера. Место действия: Бродуотер, Иллинойс, маленький городок, почти не имеющий значения.
Пока еще стоит теплая осень.
Появляются актеры.
Тогда нас было семеро: яркие, молодые дарования с большим будущим, которое ожидало каждого из нас. И в ту ночь мы не видели перед собой ничего, кроме книг. Мы всегда были окружены словами и поэзией: все яростные страсти мира были заключены в кожу и пергамент. Вот на что я отчасти возлагаю вину за произошедшее. Наши собственные интриги и ошибки по сравнению с этим казались незначительными.
Библиотека Замка представляла собой просторную восьмиугольную комнату со стеллажами по периметру. Она была заставлена роскошной старинной мебелью, в ней царило сонное тепло, поддерживаемое монументальным камином, который горел почти непрерывно, невзирая на довольно-таки высокую температуру на улице.
Итак, каминные часы пробили двенадцать. Мы зашевелились, один за другим, будто семь оживших статуй.
— «Теперь глухая полночь» [Вильям Шекспир. «Гамлет» (Пер. А. Соколовского).], — сказал Ричард.
Он сидел в самом большом кресле (прямо как на троне), скрестив ноги и закинув их на решетку камина. Целых три года он играл исключительно королей и тиранов, что научило его восседать вот так на всяком стуле, будь то на сцене или где-то за ее пределами.
— Завтра к восьми часам мы станем бессмертными, — добавил он (на следующий день у нас намечались пробы) и захлопнул книгу так резко, что в воздух взвилось облачко пыли.
Мередит по-кошачьи свернулась на одном конце дивана — а я улегся, как пес, на другом — и потянулась с тихим, наводящим на размышления стоном.
— Куда собираешься? — Она лениво перекатилась на бок, и ее длинные рыжеватые волосы рассыпались по подлокотнику.
— «Усталый от трудов, спешу я на постель» [Вильям Шекспир. «Сонет 27» (Пер. Н. Гербеля).]. — Ричард.
— Избавь нас. — Филиппа.
— Раннее утро и все такое. — Ричард.
— Можно подумать, ему есть до этого дело. — Александр.
Рен, устроившись на подушке и не обращая внимания на перепалку, спросила:
— Вы вообще-то выбрали себе по фрагменту? Я что-то не могу определиться.
— Как насчет Изабеллы? — спросил я. — Твоя Изабелла прекрасна.
— «Мера» — комедия, дурак, — ответила Мередит. — У нас пробы на «Цезаря».
— А я не понимаю, зачем нам пробы? — донесся из противоположной и самой сумрачной части библиотеки голос Александра.
И Александр, сидевший за тяжелым дубовым столом, потянулся за бутылкой виски «Гленфиддик». Открыл ее, наполнил пустой бокал алкоголем, сделал большой глоток и поморщился, глядя на нас.
