Однако аллигатор не желал свободы, а спокойно лежал, как бревно, на террасе, не думая никуда двигаться.

— Ну иди же, иди. — Джильда подтолкнула крокодильчика руками. — Кыш, кыш…

Животное не сдвинулось с места.

— Боже милостивый! — Джильда подняла глаза к небу. — Что надо говорить аллигатору, чтобы он ушел?

Шеридан, качая головой, смотрел на залитую солнцем пустынную площадь и еще раз попробовал открыть запертую дверь мэрии.

— Ты знаешь, что мы сильно рискуем, решившись пожениться в маленьком городишке? — Он еще раз подергал дверь. — Что мы будем делать, если в этом забытом Богом гнезде, нам не удастся найти двух свидетелей?

— Перестань дурачиться. — Джильда, смеясь, схватила его за руку. — Мировой судья обещал, что после обеденного перерыва он приведет с собой двух свидетелей. Ты что, предпочитаешь, чтобы мы поженились в Лос-Анджелесе, чтобы репортеры обломали перья о нашу свадьбу? И это перед премьерой фильма?

— Если рассуждать профессионально, то я берусь собрать столько прессы, сколько ты захочешь. Но наша личная жизнь — табу!

Джильда прикрыла глаза и вспомнила безмятежное время на Ямайке. Как хорошо им было весь этот месяц.

— А что поделывает сейчас наш аллигатор?

— Лежит на солнышке и кушает туристов. — Шеридан снова забарабанил в дверь. — Это напоминает мне эпизод из «Полуденного солнца».

— Но я не чувствую себя Грейс Келли, да и вообще, здесь не попавший под власть бандитов городок на Западном побережье. Просто мы очень далеко от Лос-Анджелеса. И если ты сейчас же не прекратишь брюзжать…

Джильда не успела продолжить, потому что в этот момент появился мировой судья, возвратившийся с обеденного перерыва в сопровождении двух обещанных свидетелей, в присутствии которых он через десять минут объявил Джильду и Шеридана мужем и женой.

— У меня есть для вас свадебный подарок, моя госпожа. — Шеридан церемонно преподнес Джильде шкатулку с букетиком фиалок, выполненных из золота и полудрагоценных камней.

— А это тебе, мой дорогой муж. — Тронутая его подарком, она вручила ему свой.

Высоко подняв брови, Шеридан уставился на механическую птичку, посаженную в изящную золотую клетку.

— Это символическое изображение моей судьбы?

— Да! — Глаза Джильды сузились и не только от жары и солнца, которое заливало площадь перед мэрией, нагоняя сон. — Есть только одна разница — не жди, что я буду покрывать тебя позолотой, как эту бедную птичку.

Шеридан вежливо, как подобает воспитанному кавалеру, пропустил Джильду вперед, входя в гостиничный номер, где прямо сейчас, в полдень, должна была наступить их первая брачная ночь.

— Дорогая моя, ты все такая же очаровательная, как в тот день, когда я в тебя влюбился…

Неделю спустя к их личному счастью присоединилось и счастье профессиональное. На премьеру фильма Шеридана, ставшую событием, ломилась пресса и поклонники кино, чтобы вкусить блеск праздника и посмотреть на звезд. На черном рынке цена билетов на это действо перевалила за двести долларов, так хорошо постарались перед премьерой критики.

— Слава — это очень тонкая штука и очень коварная. — Шеридан скользнул взглядом по рядам зрителей. — Из всех столиц мира сыплются приглашения… Раскрываешь наугад любой журнал или газету и находишь там свое имя… Там напечатано, что ты сделал или сказал… или что ты должен был сказать или сделать… О тебе сплетничают… хочешь ты или нет, но тебя фотографируют и критикуют… Ни одно твое высказывание не остается незамеченным, его разносят, повторяют, искажают и, наконец, печатают. При этом сама мысль давно потеряна. Молва передается из уст в уста. Слухи достигают ураганной силы, ты купаешься в ненависти и любви. Тебя узнают на каждом перекрестке. С бухгалтерской дотошностью регистрируют, какие блюда ты любишь и каких девушек предпочитаешь. На тебя рисуют карикатуры. Наступает момент, когда ты взрываешься. — Уорд сделал небольшую паузу и влюбленными глазами посмотрел на Джильду. — И если судьба окажется к тебе благосклонной, ты покидаешь съемки сериала, который принес тебе бешеный успех, получаешь истинно хорошую роль и обретаешь настоящую любовь.

Раздался гром аплодисментов, когда Шеридан вывел на сцену Джильду и нежно поцеловал ее на глазах у присутствующих. Этим он сказал все, что не смог облечь в слова.

— Нервничаешь? — Джильда нежно сжала его руку.

— Нет, — солгал он, но настолько убежденно, что и сам почти поверил в свою ложь.

— Но ты должен, просто обязан нервничать, Шеридан. — Режиссер Дональд Глэдстоун склонился над актером. Шла церемония вручения «Оскаров». — Актер, представленный на «Оскара» за лучшее исполнение мужской роли, просто не может не нервничать.

Шеридан усмехнулся.

— У меня был бы повод понервничать, если бы меня выдвинули на «Оскара» за лучшее исполнение женской роли. А так… нет причин нервничать и переживать.

— Я знаю, — согласился с ним оператор Соренсен, сидевший в том же ряду. — Внешне человек спокоен, но никто не знает, что творится у него внутри. Он как холодный пудинг на раскаленной плите!

Шеридан прислушался к себе и вскочил с насиженного места, открыв в себе пудинг, положенный на раскаленную плиту.

— Я просто не верю, что получу «Оскара». У меня просто нет шансов. Уж слишком велика конкуренция.

Джильда, улыбнувшись, снова сжала его руку. Она не только знала, что Уорд совершенно искренен, но ощущала, что он действительно чувствует себя как на раскаленной сковороде. Но она знала и кое-что еще…

— Вчера этот вечер по случаю дня рождения сенатора Галлена. — Режиссер Глэдстоун старался успокоить себя пустой болтовней перед объявлением лауреатов «Оскара» в номинации «Лучший исполнитель мужской роли». — Прекрасный вечер! Сливки высшего общества, дом залит светом, розовые шторы, музыка… Вот только все портила полная луна — было не очень темное небо. Надо было, конечно, лучше подобрать время!

— Вполне возможно, — усмехнулся Уорд. Как раз в это время ведущий объявил имена соискателей «Оскара». — Но зато сенатор только недавно сделал себе пластическую операцию — убрал двойной подбородок, подтянул веки. В свои пятьдесят шесть он выглядит прямо-таки как десятилетний мальчуган, правда, несколько старообразный… — Актер с улыбкой раскланялся в благодарность за аплодисменты, прозвучавшие, когда произнесли его имя.

— Победителем стал… — возвысил голос ведущий на сцене.

Джильда склонилась к плечу Шеридана.

— Я жду ребенка… Между прочим, его отец — ты…

Шеридан так резко повернулся к жене, что чуть не упал с кресла. Рот его приоткрылся, но, несмотря на эту сногсшибательную новость, он все-таки услышал, что «Оскара» получил не он, а другой актер.

— Как это здорово! Чудесно! Бесподобно! — почти благоговейно шептал Шеридан.

— Нет, нет, мой мальчик. — Глэдстоун сочувственно взял его за плечо. — Ты не получил «Оскара» за лучшее исполнение мужской роли.

Джильда поцеловала Шеридана.

— Но зато он лучший на свете муж. И кроме того, скоро станет лучшим на свете отцом!

— За это я выпью! — Шеридан с воодушевлением поднял свой бокал с шампанским. По лучшим традициям Голливуда, он извлек шампанское на виду у операторов телевидения из-под своего кресла. Одновременно отнял у Джильды ее бокал. — А вот ты пить не будешь, будущая мать! Самое большее, на что можешь рассчитывать, — пригубить из моего бокала…

— Только не строй из себя слабоумного, папочка, и не забывай, за кем тут последнее слово. — Она забрала свой бокал и сказала: — За нас и за то, чтобы наши дети покорили Голливуд!

Пока Джильда произносила свой тост, Шеридан наклонился и наполнил еще два бокала из бутылки «Дом Периньон», спрятанной под креслом. Извинившись, он вышел в умывальную. Там Уорд обнаружил двух своих соперников, также оставшихся без премии. Один из них, полный отчаяния, бился головой о кафельную стенку, а второй выл, глядя на свое отражение в зеркале над раковиной.

Ночь голливудских страстей по «Оскару»!

Шеридан, напротив, смотрел на все со смехом. Он ободряюще улыбнулся обоим страдальцам. Зачем нужен ему «ОСКАР», если у него есть ДЖИЛЬДА?!