Максим Кабир, М. С. Парфенов
Голоса из подвала
Рэй Брэдбери,
Роберт Блох,
Роальд Даль,
Ричард Матесон,
а также
«Сумеречная зона»,
«Калейдоскоп ужасов»,
«Байки из склепа»
и все-все-все —
спасибо за голоса в моей голове
Алеша спускается в подвал
Первый раз он очутился в подвале не по своей воле.
Алеше было шесть лет, и он гостил в деревне у бабушки. Годом ранее родители отдыхали там вместе с ним, но в этот раз оставили одного — отец привез в начале июня, а забрать обещал в августе. Мама сказала Алеше, что он уже достаточно большой и без них не пропадет. Сказала, что свежий воздух и солнце полезны для растущего организма, что им с папой надо уладить кое-какие дела, а бабе Нине с внуком «все веселей будет».
Алеша не возражал, ему и в прошлый раз в деревне понравилось. Особенно хороши были бабушкины пирожки, которые так здорово запивать парным молоком, после чего над губой появляются усы из пенки.
Он отправился к бабе Нине с радостью еще и потому, что тем летом родители вели себя странно, неприятно: папа постоянно ругался, а мама часто плакала или тихонько выла без слез. Какие такие «дела» им нужно уладить, Алеша не знал, но догадывался, что все это — ругань, слезы и «дела» — как-то взаимосвязано. Надеялся, что в деревне сможет переждать, а по возвращении все будет как прежде.
Вот только баба Нина тоже стала странной. Много спала и часами торчала у телевизора, даже если тот не работал — тогда она просто сидела в кресле не мигая, вперившись взглядом в матово-черный экран. Еще она иногда забывала, где что из домашней утвари у нее лежит. А однажды, когда к ним во двор заглянула соседка тетя Клава, соли спросить да утречка доброго пожелать, бабушка вместо ответного привета плюнула соседке под ноги и расхохоталась: на кладбище сходи — дед те отсыплет!
Алеша таким переменам в характере обычно доброй и отзывчивой бабушки удивился, даже расстроился. Но подумал, что, может быть, она просто болеет чем-то — и со временем, когда ей станет лучше, прекратит говорить и делать всякие странные странности. Да и что ему еще оставалось? Лишь скучать и надеяться, что все как-то само собой придет в норму.
В подвал бабушка его заманила хитростью: попросила Алешу принести оттуда горшочек с рассадой. Ты-то, говорит, молодой еще, у тебя-то ножки здоровые, а меня уж коленки вконец измучили. Так ступай, сказала, спустись по лесенке. Там внизу увидишь полочку, на ней — баночки, а за баночками-то как раз и горшочки с ростками. Выбери такой, где желтенький цветочек проклюнулся.
Сам Алеша стылого темного подземелья избегал и мимо дверного проема с ведущими под землю ступеньками старался, гуляя по дому, проскочить пошустрее. Прекрасно знал, что ничего там внизу нет, кроме полок с соленьями да горшками, но все равно боялся. Ему еще в прошлом году казалось, что в любой момент из черноты протянется длинная костлявая рука, схватит за волосы и потащит в пахнущую сыростью и мышиными какашками тьму. Но признаться в своих страхах Алеша никому не мог — ни маме, ни бабушке, ни тем более отцу. Стыдно было.
Стыдно да страшно. Но ведь и бабушке не откажешь! И главное — Алеша помнил, что мама просила бабе Нине во всем помогать. Говорила, что та уже старенькая и слабенькая. Говорила — правда, уже в другой раз, и не Алеше, а папе, но мальчик услышал и запомнил, — что бабушке недолго уже осталось. Чего там «недолго», Алеша умом не совсем понимал, но сердцем чувствовал, что речь о чем-то не очень хорошем.
Поэтому, собравшись с духом и даже на секундочку зажмурившись, он все же шагнул за порог подвальной двери. Спустился немножко, на пару ступенек, оглянулся в нерешительности на дверной проем, сереющий между темными, почти что черными стенами. Посмотрел на бабушку, которая стояла наверху и казалась необычайно высокой, ну прям великаншей. Хотел спросить, где тут свет включается: иначе как же ему сыскать нужный горшочек с желтым цветочком, если в подвале так темно, что зажмуривайся, нет — все без разницы, ничего не видать?
— Попался, воришка, — оскалила баба Нина желтые зубы.
И захлопнула за Алешей дверь.
С жутким ворочающимся звуком опустился в железные пазы толстый засов, отрезая путь наружу. Алеша в темноте закричал, заплакал, побежал к двери, принялся колотить по ней кулачками. Кричал, что никакой он не воришка. А яблоко в саду на земле подобрал, только чтобы девочке Фросе подарить, с которой позавчера познакомился, пока по деревне гулял. И что он завтра же найдет Фросю и попросит вернуть яблоко или купить такое же на рынке, если то уже скушала.
— Не ври мне, мальчик, — проворчала из-за двери баба Нина. Таким же злым голосом она соседку на кладбище за солью посылала. — Яблоки тут ни при чем, тем паче зеленые. А ты — ты специально сюда приехал, чтобы пенсию мою красть и в канаве в деревянный сундук складывать! Или думал, что я совсем уже старая, не соображу?
Алеша по малости лет про какую-то «пенсю» вообще ничего не знал. О чем и пролепетал, заливаясь слезами, в еле заметную белую щелочку между дверью и косяком из трухлявого дерева.
— Брешешь, — прошипела старуха с ненавистью. — Брешешь, сучий сын! Посиди-ка подумай, как врать и воровать в другой раз. Только знай, что зимой я в подвале этом двух бродяг схоронила за досками.
Онемевший от ужаса Алеша так и застыл перед запертым входом. А когда очнулся и снова замолотил руками-ногами по двери — баба Нина уже ушла. Шаркающие шаги, удаляясь, становились все глуше, пока вовсе не стихли, растворившись где-то в глубинах дома.
Алеша остался один, дрожа от страха и холода — здесь, в подвале, лето, видать, совсем никогда не наступало, а царила вечная стылая осень.
Какое-то время он еще пробыл возле дверей, прижимаясь лицом к узенькой щели и тихонечко хныча. Потом, смирившись с тем, что его не выпустят, отвернулся и посмотрел вниз — куда спускались ступеньки. И где, если верить бабушке, лежали спрятанные двое мертвецов.
Алеша представил, как раздвигаются доски настила и меж ними высовываются перепачканные землей пальцы. Снизу как будто даже гнилым пахнуло. Тогда он присел на корточки, обхватил руками колени, сжался в комочек в углу у стены и затих, напряженно всматриваясь в темноту.
Сидел так около часа или даже больше — дрожащий, голодный, зареванный. Прислушивался — к наползающей снизу тишине.
Весь превратился в слух. Слушал, и слушал, и слушал…
Пока не услышал их.
Голоса.
— Здравствуй, мальчик…
— Здравствуй, здравствуй, здравствуй…
Голоса звучали словно бы не в ушах, а внутри его собственной головы. Они не были злыми, они были… никакие. Разные и одинаковые одновременно. И Алеша не мог понять, говорят это дяденьки или тетеньки, дети или старики.
— Здравствуйте, — робко ответил он. — А вы кто — эти самые, кого бабушка тут похоронила?
— Нет, мальчик…
— Нет-нет-нет…
— Никого здесь нет…
— И не было никогда…
— Только мы, мы, мы…
— А мы тут были всегда…
Удивительное дело, но голоса подействовали на Алешу успокаивающе. Пусть он и не мог понять, кто это говорит, но, по крайней мере, в словах не таилось никакой угрозы. Эхо голосов накатывало плавно, как волны на берег, гипнотизировало, убаюкивало. Уставшего и перенервничавшего Алешу потянуло ко сну.
— Мне холодно, — пожаловался он в темноту.
— Бывает и хуже, мальчик…
— Хуже, хуже, сильно хуже…
— Мы расскажем тебе историю… Много теплых-претеплых историй…
— Много, много, много…
— А ты послушай…
— Слушай, слушай, слушай…
И он начал слушать.
