— Безопасность — это хорошо, но я хочу быть полезной, — возразила Элейн. Николь усмехнулась.

— Дениз будет от тебя в восторге.

Остановившись перед дверью какой-то квартиры, она вынула ключ. Николь возилась с замком целую вечность, так что нервы Элейн, которая в волнении ждала встречи с будущими коллегами, зазвенели как натянутая струна. А ведь она и понятия не имела, какая работа ей предстоит. Наконец, тяжелая дверь щелкнула, открываясь, и женщины вошли внутрь.

Конспиративные квартиры, где Элейн останавливалась раньше, обычно представляли собой пустые комнаты с матрасом и несколькими одеялами, но даже здешняя прихожая создавала ощущение обжитого дома — вдоль стены небрежно выстроились несколько пар туфель, в углу примостился потрепанный комод, над которым висело круглое зеркало для того, чтобы, как водится, оглядеть себя перед выходом.

Николь сбросила туфли, тяжело стукнувшие об пол, и сразу оказалась на дюйм ниже; отколола шляпку и положила на комод, не потревожив в прическе ни единого волоска.

Элейн поставила свои туфли рядом и проследовала в центральную комнату. Обстановка соответствовала ожиданиям: окна были завешены полупрозрачными белыми занавесками, а по обе стороны кобальтово-синего диванчика стояли желтые, как масло, кресла. В центре расположился большой стол с печатной машинкой, обрывками бумаги, карандашами и чем-то, похожим на лоскуты шелка. Две женщины, склонившиеся над этой мешаниной, подняли головы, с интересом глядя на вошедших.

Темноволосая окинула Элейн небрежным, неприветливым взглядом. Вторая, со светло-каштановыми кудрями, улыбнулась мягко и застенчиво, чем мгновенно расположила Элейн к себе.

— Это Дениз, — кивнула Николь на темноволосую, а потом на кудрявую: — и Жозетта.

Жозетта обогнула стол и стиснула пальцы Элейн в теплой ладони.

— Мы так рады, что ты присоединишься к нам, Элейн. Уступаю тебе звание новичка.

Она зарумянилась, и по ее зеленым глазам стало понятно, что она подтрунивает исключительно по-доброму.

— Тебя внес в списки Габриэль? — уточнила Дениз, используя конспиративное имя Этьена.

— Oui, — подтвердила Элейн, и Жозетта отпустила ее руку. Дениз медленно кивнула — возможно, в знак одобрения.

— Дениз, ну брось, — попеняла ей Николь, — не пугай девочку в ее первый день на задании.

Дениз фыркнула.

— Если у нее не в порядке нервы, ее испугает и первый попавшийся бош.

— Мои нервы в полном порядке, и немцев я не боюсь, — ответила Элейн, прежде чем Николь или Жозетта успели встать на ее защиту. — Иначе меня бы здесь не было.

Дениз слегка прищурилась, но Элейн не дала этому прямому оценивающему взгляду устрашить себя и вызывающе вздернула подбородок.

— Тогда чего ты там торчишь, вместо того чтобы подойти и изучить шифр? — заметила Дениз и подвинулась, освобождая место для Элейн.

Так началось ее знакомство с шифровальной системой Сопротивления.

Процесс разбивки слов и сборки их заново оказался не из легких. Основой служила поэма столетней давности, чьи слова использовались для создания особого кода, из которого затем строились сообщения. Дело усложнялось и тем, что поэму меняли каждую неделю.

— Не волнуйся, — прошептала Жозетта на ухо Элейн, когда этот запутанный инструктаж закончился. — Я попозже покажу тебе все еще раз.

Элейн в ответ благодарно кивнула.

— Это наш инструмент, — показала Николь на блестящую печатную машинку марки «Ройял», украшенную золотой надписью «Аристократ».

Элейн всмотрелась в глянцевые клавиши, большинство располагалось на местах, к которым она привыкла за время работы секретарем, кроме Q, W, A, Z, X и M.

— Это британская раскладка, — небрежно пояснила Дениз. — Многое из того, чем мы пользуемся в Сопротивлении, нам доставляют британские агенты. В наши курьерские обязанности входят даже встречи с маками — они приходят к черте города и передают гуманитарку, сброшенную с самолетов.

Маки, получившие свое название от кустарника «маквис», в котором они прятались, состояли в основном из юношей, которые не подлежали призыву на начало войны, но которых в последние месяцы было приказано отправлять в принудительные трудовые лагеря в Германии. Многие протестовали против этого закона и предпочитали скрыться в лесах, чем стать рабами нацистов. Эти юноши вспоминали партизанскую тактику предков и использовали преимущества родного ландшафта. И вот, судя по тому, что сообщали новые напарницы Элейн, макам в этом помогали британские службы.

Весь мир стремился свергнуть Гитлера, и Элейн гордилась тем, что может внести свою лепту.

— А для некоторых посланий мы используем шелк, — сказала Жозетта.

Николь взяла со стола клочок бледно-желтой ткани; Элейн заметила, что ее ногти выкрашены в тот же яркий цвет, что и губы. В сочетании с белым свитером и синей юбкой получался запрещенный французский триколор, и не приходилось сомневаться, что такое сочетание было выбрано не случайно, а чтобы продемонстрировать верность своей стране.

Николь сложила уголки ткани и защепила пальцами, так что вышел маленький цветок.

— Из этих кусочков шелка получается милое украшение для шляпки или прически. — Она отпустила цветок, и тот, упав на стол, превратился обратно в квадратик с неровно обрезанными краями. — Но, к сожалению, они все используются для передачи посланий. Шелк можно свернуть очень тонкой трубочкой и вшить в одежду. Еще он быстро сгорает, так что получатель, особенно если опасается слежки, может быстро и легко избавиться от улики.

Элейн продолжала рассматривать печатную машинку.

— А как же ткань остается ровной, когда вы печатаете?

Жозетта продемонстрировала иголку с ниткой.

— Пришиваем к бумаге. — Она взяла у Николь лоскуток, несколькими стежками приметала его к листу бумаги и без труда вставила в машинку.

Внимательно глядя на клавиши, Жозетта перепечатала ряд неровных букв, которые Дениз вычленила из поэмы. Чернила оставляли черные оттиски на деликатной ткани, пока весь шифр не занял свое место. После этого Жозетта вынула бумагу, разрезала нитки, и лоскуток лег на стол, демонстрируя четкие буквы на гладкой поверхности.

— Полагаю, ты умеешь печатать, иначе Габриэль не прислал бы тебя, — произнесла Николь и придвинула к Элейн стул, с которого, уступая ей место, встала Жозетта.

— Я работала секретарем, — кивнула Элейн, опускаясь на все еще теплое сиденье. Хотя она была замужем уже больше пяти лет, за машинкой она сидела не так уж давно. После свадьбы Жозеф не требовал, чтобы Элейн бросила работу, хотя она то и дело ловила презрительные взгляды коллег, которые не понимали подобного каприза. Когда они только переехали в Лион, Жозеф вообще подбивал ее поискать подходящую вакансию — хотя к этому времени Францию уже захлестнул поток беженцев из стран, которые подверглись нападению еще раньше, и все места были заняты.

— Смотри на клавиши, — предостерегла Николь.

Элейн последовала совету, особенное внимание уделяя тем буквам, которые располагались иначе. Странно было ощущать под пальцами привычные гладкие прохладные клавиши — и не иметь возможности отпустить себя и печатать вслепую. В итоге Элейн убрала руки и принялась набивать буквы одним пальцем, как делают новички.

Когда она закончила, Николь вытащила лист и внимательно вчиталась в напечатанное.

— Идеально, — резюмировала она.

Так они трудились остаток дня, постепенно пальцы Элейн привыкали к незнакомой раскладке, когда стук в дверь эхом разнесся по всей комнате. Все женщины напряглись и замерли, глядя друг на друга, явно давая понять, что никто из них не ждал посетителей. Наконец, Дениз встала и вышла в коридор, бесшумно ступая по старым половицам.

Но прежде чем она успела что-то произнести, из-за двери раздалось:

— Sous le pont Mirabeau…

На что Дениз не медля откликнулась:

— …coule la Seine.

«Под мостом Мирабо течет Сена».

Элейн растерянно взглянула на Николь.

— Это пароль из «Моста Мирабо» Аполлинера, — пояснила та. Элейн кивнула, вспомнив и поэму, и историю любви самого поэта, о которой впервые услышала еще в лицее.

Дениз вернулась со стопкой газет.

— А вот и отправления на завтра. — Она сгрузила на стол свою ношу, которая оказалась номерами «Комба», нелегального издания Сопротивления. Взяв один экземпляр, Элейн прочитала первую статью, описывающую события в Виллербане, города в составе Большого Лиона — там мужчины, призванные на принудительные работы, не явились на вокзал в установленное время. Гестапо оцепило этот район и выловило более трехсот мужчин, которые теперь подлежали насильственной отправке в трудовые лагеря.

— С «Комба» предпочитаю работать я, — сказала Дениз. — Жозетте по душе «Кейе темуаньяж кретьен», газета христианских сторонников Сопротивления, а Николь — любительница журнала «Фем франсез», когда удается его достать. А какое издание нравится тебе?

Последний раз Элейн держала в руках нелегальную газету примерно полгода назад. Тогда немцы вернулись в Лион и остались в городе, и Жозеф внезапно потребовал от нее прекратить любую подпольную деятельность. А до этого они читали «Комба» вместе; издание апеллировало и к солдатам, и к интеллигенции, а потому вдвойне к Жозефу, который являлся и тем, и другим, и к Элейн, которая стремилась понять мужа. Так что она ответила: «Комба», вспомнила, как по утрам, потягивая цикорий, они негромко, склонившись друг к другу, обсуждали статьи, и тоска пронзила ее сердце. Как ей не хватает того времени, когда они с Жозефом работали, как единая команда, а не противники!