— Не остановило бы, — согласилась Дениз. — Но я гораздо дольше, чем ты, училась сдерживать свои порывы.

Грустно, но в этих обидных словах скрывалась истина: Дениз бестрепетно смотрела в глаза любой опасности, она так давно состояла в Сопротивлении, что руки у нее никогда не дрожали и она не обращала никакого внимания на проходящих мимо нее немцев.

Женщины начали взбираться по крутой лестнице, и разговор утих, поскольку все темы оказались исчерпаны.

Они дошли до района Круа-Рус, где с выщербленных стен домов сползала краска, а из переулков тянуло лежалыми отбросами. Здесь было не так опасно, потому что немцы редко снисходили до патрулирования рабочих районов.

Когда Элейн и Дениз вошли в квартиру, то обнаружили там уже вернувшихся Николь и Жозетту, которые собирали конверты для второй порции посылок.

— Bonjour! — бодро воскликнула Николь. — Еще одна партия, и мы готовы. — Ее взгляд на минуту задержался на Элейн, и она продолжила: — Дениз, может, Жозетта отправится с тобой? А я покажу тут все Элейн.

— Да, я бы хотела получше осмотреть район, — поддержала та.

Они снова наполнили секретные отделения корзинок, и Элейн последовала за Николь на улицу. Сегодняшний наряд Николь повторял вчерашний, только юбка закрывала колено, а блузка в сине-белую полоску подчеркивала тонкую талию. В сочетании с красными губами и маникюром выходила очередная изящная демонстрация французского триколора. И на этот раз выбор цветов — Элейн не сомневалась — был намеренным.

В их группе всегда модно наряжалась именно Николь. Дениз придерживалась практичного стиля и носила простые платья и туфли на плоской подошве. Жозетта во многом разделяла тот же стиль, предпочитая нейтральные оттенки, благодаря которым не привлекала внимания в толпе. Единственным ее украшением был золотой крестик на блестящей цепочке, лежавший чуть пониже ямки на горле. Элейн же одевалась, как положено домохозяйке — чисто и опрятно, несмотря на дефицит мыла. Волосы она завивала и зачесывала назад с боков.

Николь уверенно шагала по улицам, так звонко постукивая по мостовой деревянными каблуками, что Элейн вспомнила песенку «Elle avait des semelles de bois» («Она носила деревянные башмаки»), которую, после того как стало невозможно найти резину и кожу для производства обуви, сочинил Анри Алибер. В прилипчивой мелодии явственно слышался перестук деревянных подошв по вымощенной булыжниками мостовой.

— Не позволяй Дениз так обращаться с тобой, — заметила Николь, поманив Элейн в переулок, где в нише располагался ряд почтовых ящиков. Убедившись, что вокруг никого нет, женщины опустили несколько конвертов в соответствии с адресами. — Она со всеми так себя ведет, — понизив голос, продолжила Николь. — Видимо, у коммунистов так принято.

Элейн удивленно вскинула брови, ощутив, как по спине пробежал холодок. Немцы первым делом собрали и увезли из страны коммунистов, и о них больше никто не слышал, и никто из них назад не вернулся.

— Дениз коммунистка?

Николь кивнула так небрежно, словно этот факт не имел особого значения.

— И пока что ей удается не попадаться. Именно поэтому она тоже состоит в подполье.

То, как открыто Николь сообщала подобные факты, заставило Элейн насторожиться — ее восприятие и чутье за время, проведенное в Сопротивлении, изрядно обострились. Однако прямота Николь после удушающей атмосферы, которую создавала Дениз, казалась глотком свежего воздуха.

Когда они снова вышли на улицу, Элейн поинтересовалась:

— А ты сама?

Николь прикусила губу.

— Мои отец и брат сражались за Францию и попали в плен к бошам; теперь они в трудовом лагере в Германии. Так что чем скорее закончится война, тем быстрее они вернутся домой.

— А что насчет программы освобождения? — Элейн вспомнила многочисленные плакаты, которые она видела примерно год назад, — они призывали француженок поступить на службу к нацистам и тем самым помочь освободить пленных французских солдат. В обмен на трех женщин, согласившихся уехать в Германию, один мужчина мог вернуться во Францию.

После исчезновения Люси, Элейн дала зарок никогда больше не заводить ни с кем дружбы, тем более это становилось все опаснее, а терять близкого друга всегда очень больно. Поэтому, мало с кем общаясь, она не знала ни одной женщины, которая участвовала бы в этой программе. Но теперь, постоянно мучаясь сознанием, что Жозеф находится в тюрьме, она понимала, насколько сильным мог быть соблазн.

Николь усмехнулась, резко и вызывающе.

— Моя сестра вступила в нее. Немцы пообещали, что она будет работать рядом с мужем, но сомневаюсь, что они собирались выполнить это обещание, учитывая, что во Францию возвращают только старых и увечных, а здоровых молодых мужчин не выпустят, пока не закончится война. Поэтому сестра застряла в Германии и работает на бошей.

Это было так в духе нацистов — использовать любовь женщины к своей семье как рычаг давления, чтобы заставить ее собирать оружие и машины, которые помогают и дальше держать оккупированную страну в подчинении.

— Вот, — Николь вручила Элейн стопку конвертов, — их надо отнести туда.

Элейн подняла взгляд, и он заскользил все выше и выше по крутому подъему Монте де ла Гранд Кот, узкой улицы с еще более узкими тротуарами, блестящими после недавнего дождя. Бурые дома тянулись к небу, их плоские фасады разнообразили только арочные проемы окон, оставшиеся от предыдущих времен.

Элейн торопливо уложила конверты в секретное дно корзинки.

* * *

Полдень уже давно миновал, когда она завершила свое задание и спускалась вниз по улице, тщательно следя, чтобы не поскользнуться на влажных булыжниках. Чудесный прохладный ветерок приятно освежал ее лоб, покрытый испариной после приложенных усилий, и приносил облегчение. Живот у нее снова свело от голода, и в сознании, спокойном и пустом после работы, всплыло воспоминание о тарелках с оставленной нацистами едой.

Дениз и Жозетта подошли к книжному магазину почти одновременно с Элейн, когда из соседнего кафе внезапно вышел немецкий офицер, прямой, словно проглотил кочергу, и исполненный сознания собственной важности, и оглядел улицу. Жозетта пискнула и запнулась; хотя она попыталась поймать равновесие и взмахнула руками, мокрый тротуар победил, и она шлепнулась на землю. Ее корзинка стукнулась о булыжники, крышка фальшивого дна откинулась, и оттуда выпал конверт.

Переполох привлек внимание офицера, взгляд его с каждым мигом становился все более цепким.

В мгновение ока Николь выпрыгнула вперед, прикрывая Жозетту, и помахала рукой офицеру.

— Pardon, monsieur!

Он направился к ней уверенным шагом, и подозрительность на его лице уступила место интересу. Николь поплыла к нему, давая растерянной Жозетте время спрятать конверт и стереть с лица выражение затравленного кролика. Офицер пока ничего не замечал.

— Oui, madam? Чем могу вам помочь? — спросил он на ломаном французском.

— У вас найдется прикурить? — Николь вытащила из сумочки плоский серебряный портсигар.

— Конечно. — Офицер вынул из кармана коробок спичек. Николь открыла портсигар и хихикнула.

— А сигареты у вас не найдется? Похоже, у меня пусто.

Если бы падение Жозетты не поставило их всех на грань провала, представление вышло бы уморительным. Офицер тут же протянул Николь оранжевую пачку «Сулима» и зажег сначала ее сигарету, а потом свою.

Николь сложила свои алые губы бантиком и медленно выдохнула клуб серого дыма, произнесла «Merci, monsieur», одарила офицера неотразимой улыбкой и пошла прочь, пока он, не отрываясь, смотрел ей вслед. Во время этой сценки Жозетта взяла себя в руки, поднялась на ноги и в сопровождении Дениз направилась в другой конец улицы. Элейн держалась поодаль, чтобы никто не понял, что они знакомы.

— А, Элейн! Привет, дорогая, — помахала ей Николь, делая вид, что случайно увидела на улице хорошую подругу; она подхватила ее под локоть и увлекла в том же направлении, куда скрылись Дениз и Жозетта. Остановились они только когда завернули за угол — улица уже опустела, поскольку большинство женщин, отстояв очередь за пайками, вернулись по домам. Как раз завтра сама Элейн должна была отправиться за пайком, и эта перспектива ее уже заранее пугала.

Николь глубоко затянулась еще раз, прикрыв глаза от наслаждения, потом выдохнула струю дыма и загасила сигарету о подошву туфли.

— Нельзя тратить такой ценный продукт, — пояснила она. — Я отсылаю, что могу, отцу и брату в Германию. Надеюсь, что… — Она поджала губы, вытащила портсигар, убрала в него обугленную на кончике сигарету и спрятала обратно в сумочку. — Надеюсь, то, что мне удается достать, поможет им дотянуть до конца этой ужасной войны.

— Я в этом уверена, — отозвалась Элейн, хотя ничего не знала о трудовых лагерях, особенно учитывая, что в течение нескольких месяцев Жозеф отказывал ей в доступе к любой информации, хоть сколько-нибудь связанной с Сопротивлением. Но глаза Николь наполнились такой тоской и болью, что Элейн не могла отказать ей в поддержке, пусть и в виде банальной фразы.

Николь закатала рукав и указала на небольшую родинку над сгибом локтя.