— А ты сам когда-нибудь ел рыбу? — спросил молодой сорокопут.

— Нет, — сказал его отец.

— Так откуда ты знаешь, что будет потом?

В тот же день, пролетая над рекой, сорокопут увидел маленькую рыбешку. Он поймал ее и съел, а потом целую неделю чувствовал недомогание.

— Ты получил хороший урок? — спросил его отец, когда молодой сорокопут поправился.

— Я научился не есть рыбу, — согласился сорокопут, — но хочу задать тебе другой вопрос.

— Какой? — спросил отец.

— Почему сорокопуты самые трусливые из птиц? — осведомился сорокопут. — Едва появятся лев или леопард, и мы взлетаем на верхушки деревьев и сидим там, пока они не уйдут.

— Львы и леопарды съели бы нас, если бы могли, — ответил его отец. — А потому мы должны убегать от них.

— Но они не едят страусов, а страусы тоже птицы, — заявил умный молодой сорокопут. — Если они нападают на страуса, тот убивает их ударом ноги.

— Ты не страус, — ответил отец, устав спорить с ним.

— Но я — птица, и страус — птица, и я научусь бить лапкой, как страус, — заявил молодой умный сорокопут и всю следующую неделю тренировал удар на насекомых и тонких веточках, что попадались у него на пути.

И вот как-то днем он наткнулся на чуи-леопарда. Когда леопард приблизился, молодой сорокопут не взлетел на дерево, а храбро остался на земле, не желая отступать.

— Ты очень храбр, чтобы встречать меня вот так, — сказал леопард.

— Я очень умная птица и не боюсь тебя, — сказал сорокопут. — Я научился брыкаться, как страус, так что, если ты подойдешь ближе, я ударю тебя, и ты умрешь.

— Я стар и больше не могу охотиться, — услышал он в ответ. — Я готов встретить смерть. Подойди и ударь меня, положи конец моим страданиям.

Молодой сорокопут подошел и ударил леопарда прямо по морде. Леопард лишь рассмеялся, раскрыл пасть и проглотил умного молодого сорокопута.

— Что за глупая птица, — засмеялся леопард. — Это же надо, выдавать себя за кого-то еще! Если б он улетел, как положено сорокопутам, я бы остался сегодня голодным. Но он вообразил себя тем, кем его отродясь не замышляли, и просто угодил мне в желудок. Полагаю, все-таки он был не слишком умен.

Я остановился и посмотрел прямо на Камари.

— Это все? — спросила одна из девочек.

— Все, — сказал я.

— А почему сорокопут решил, что он способен стать страусом? — спросил кто-то из ребятишек поменьше.

— Может быть, Камари расскажет тебе.

Все дети повернулись к Камари, которая, помолчав, ответила:

— Одно дело хотеть стать страусом, другое — знать то, что знает страус, — сказала она, глядя мне прямо в глаза. — Беда не в том, что сорокопут стремился узнать что-то новое. Для него плохо, что он думал, будто может стать страусом.

Наступила тишина, дети обдумывали ответ.

— Это так, Кориба? — наконец спросил Ндеми.

— Нет, — ответил я. — Ибо, узнав все, что знает страус, сорокопут тут же забыл бы о том, что он сорокопут. Вы должны всегда помнить, кто вы такие, и избыток знаний может заставить вас забыть об этом.

— Ты расскажешь нам еще одну историю? — спросила маленькая девочка.

— Не сейчас, — я поднялся. — Но вечером, когда я приду в деревню, чтобы выпить помбе и посмотреть на танцы, я, возможно, расскажу вам историю о слоне-самце и маленьком мудром мальчике кикуйю. Неужели, — добавил я, — дома у вас нет никаких дел?

Дети разбежались, кто по шамба, кто на пастбища, а я заглянул в хижину Джумы, чтобы дать ему мазь для суставов, которые всегда болели у него перед дождем. Я зашел к Коиннаге и выпил с ним помбе, после чего обсудил деревенские дела с советом старейшин. Наконец я поднялся к себе в бома, чтобы вздремнуть в самое жаркое время дня, благо дождь должен был пойти лишь через несколько часов.

Камари уже поджидала меня. Она собрала хворост, принесла воды, а когда я вошел в бома, насыпáла зерно в кормушки козам.

— Как себя чувствует твоя птица? — спросил я, взглянув на карликового сокола, клетка которого аккуратно стояла в тени хижины.

— Он пьет, но ничего не ест, — с тревогой произнесла она. — И все время смотрит в небо.

— Для него есть кое-что поважнее еды, — сказал я.

— Я все сделала, — сказала она. — Могу я идти домой, Кориба?

Я кивнул, и она ушла, пока я расстилал одеяло в хижине.

Всю следующую неделю она приходила дважды в день, утром и после полудня. Затем, на восьмой день, со слезами на глазах она сообщила, что ее карликовый сокол умер.

— Я же предупреждал тебя, что так оно и будет, — мягко заметил я. — Птица, парившая в вышине, на земле жить не сможет.

— Все птицы умирают, если не могут больше летать? — спросила она.

— Почти все, — сказал я. — Некоторым нравится безопасность клетки, но большинство умирает от разбитого сердца, ибо, коснувшись неба, они не могут смириться с тем, что их лишили дара летать.

— Зачем же тогда мы мастерим клетки, если птицам в них плохо?

— Потому что птицы скрашивают жизнь нам, — ответил я.

Она помолчала и сказала:

— Я сдержу слово и буду прибираться у тебя в хижине и бома, носить тебе хворост и воду, хотя моя птица умерла.

Я кивнул.

— Так мы и договаривались, — сказал я.

Следующие три недели она приходила дважды в день. Затем, на двадцать девятый день в полдень, после того как она закончила утренние труды и вернулась в шамба своей семьи, ко мне в бома поднялся Нджоро, ее отец.

— Джамбо, Кориба, — приветствовал он меня, но на лице его читалась тревога.

— Джамбо, Нджоро, — ответил я, не поднимаясь ему навстречу. — Что привело тебя ко мне?

— Я — бедняк, Кориба, — сказал он, присев на корточки напротив меня. — У меня только одна жена, и она не родила мне сыновей, а лишь двух дочерей. Земли у меня в шамба не так много, как у соседей, и в прошлом году гиены задрали трех моих коров.

Я не мог понять, к чему он клонит, а потому просто смотрел на него, ожидая продолжения.

— При всей моей бедности, — продолжил он, — меня утешало одно — мысль о выкупе, который я в старости получу за каждую из дочерей-невест. — Он помедлил. — Я всегда следовал нашим традициям. И заслужил это право.

— И я того же мнения, — ответил я.

— Тогда почему ты готовишь Камари как мундумугу? — спросил он требовательно. — Всем известно, что мундумугу дает обет безбрачия.

— Камари сказала тебе, что станет мундумугу? — переспросил я.

Он покачал головой:

— Нет. Она совсем перестала разговаривать с матерью и со мной после того, как стала ходить к тебе в бома.

— Тогда ты ошибаешься, — сказал я. — Женщина не может стать мундумугу. С чего ты взял, что я готовлю ее себе на смену?

Он порылся в складках кикои и вытащил кусочек выделанной шкуры антилопы гну. На ней было углем нацарапано:

Я КАМАРИ

Я ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ ЖИВУ НА СВЕТЕ

Я ДЕВОЧКА

— Это письмо, — осуждающе сказал он. — Женщины не умеют писать. Писать умеют только мундумугу и великие вожди, такие, как Коиннаге.

— Оставь это мне, Нджоро, — я взял у него кусок кожи, — и пришли Камари ко мне в бома.

— Я хотел, чтобы она до вечера сегодня поработала в шамба.

— Сейчас же, — сказал я.

Вздохнув, он кивнул:

— Я пришлю ее, Кориба. — Он помолчал. — Ты уверен, что она не станет мундумугу?

— Даю тебе слово. — И я поплевал на ладони, чтобы доказать свою искренность.

Успокоившись, он ушел к себе в бома, а несколько минут спустя по тропе взбежала Камари.

— Джамбо, Кориба, — сказала девочка.

— Джамбо, Камари, — ответил я, — я очень тобой недоволен.

— Разве я собрала сегодня мало хвороста? — спросила она.

— Ты собрала столько хвороста, сколько нужно.

— Разве тыквы не наполнены водой?

— Тыквы полны воды.

— Так в чем же я провинилась? — Она с отсутствующим видом оттолкнула одну из коз.

— Ты нарушила данное мне обещание.

— Это неправда, — возразила она, — я прихожу сюда дважды в день утром и после полудня, хотя птичка и умерла.

— Ты обещала больше не заглядывать в книги, — сказал я.

— Я не заглядывала в книги с того дня, как ты запретил мне это делать.

— Тогда объясни, что это такое? — Я протянул ей кусок кожи со словами.

— Нечего тут объяснять, — пожала она плечами. — Это писала я.

— Если ты не заглядывала в книги, то как ты могла научиться писать?

— С помощью твоего магического ящика, — сказала она. — Ты не запрещал мне заглядывать в него.

— Моего магического ящика? — нахмурился я.

— Ящика, который оживает и светится многими цветами.

— Ты имеешь в виду мой компьютер? — удивился я.

— Это твой магический ящик, — повторила Камари.

— И он научил тебя читать и писать?

— Я научилась сама, но только чуть-чуть, — печально ответила Камари. — Я словно сорокопут в твоей истории, я вовсе не так умна, как мне это казалось. Читать и писать очень трудно.

— Я говорил, что тебе нельзя учиться читать, — сказал я, сопротивляясь желанию похвалить ее выдающееся достижение, но ведь она нарушила закон.

Камари покачала головой.

— Ты сказал, что я не должна заглядывать в твои книги, — упрямо повторила она.

— Я говорил тебе, что женщинам не положено читать, — сказал я. — Ты ослушалась меня. За это ты будешь наказана. — Я выдержал паузу. — Ты будешь прибираться у меня еще три месяца, и ты должна принести мне двух зайцев и двух грызунов, которых ты поймаешь сама. Поняла?