— Значит, это дурные знаки? — спросила она.

— Нет, — сказал я. — Зла они не несут. Но для кикуйю они бесполезны. Это знаки белых людей.

Она протянула мне книгу:

— Прочтешь мне что-нибудь из этих знаков?

— Зачем?

— Хочется знать, какие заклятия у белых.

Я долго смотрел на нее, пытаясь собраться с мыслями, затем согласно кивнул.

— Только одно, — предупредил я. — И более это не повторится.

— Только одно, — согласилась Камари.

Я пролистал книгу, сборник английских стихотворений елизаветинской эпохи, переведенных на суахили, наугад выбрал одно и прочел его Камари:

Приди, любимая моя!
С тобой вкушу блаженство я.
Открыты нам полей простор,
Леса, долины, кручи гор.


Мы сядем у прибрежных скал,
Где птицы дивный мадригал
Слагают в честь уснувших вод
И где пастух стада пасет.


Приди! Я плащ украшу твой
Зеленой миртовой листвой,
Цветы вплету я в шелк волос
И ложе сделаю из роз.


Дам пояс мягкий из плюща,
Янтарь для пуговиц плаща.
С тобой познаю счастье я,
Приди, любимая моя! [Кристофер Марлоу, «Страстный пастух — своей возлюбленной» (классическая пасторальная любовная элегия, опубликована в 1599 г.), сокращенный перевод И. Жданова. — Прим. пер.]

Камари нахмурилась:

— Не понимаю.

— Я же сказал тебе, что не поймешь, — ответил я. — А теперь положи книгу на место и заканчивай уборку. У тебя же есть еще дела в шамба твоего отца помимо здешних.

Она кивнула и нырнула в хижину, чтобы возбужденно выскочить оттуда несколько минут спустя.

— Это же история! — воскликнула она.

— Что?

— Заклинание, которое ты прочел! Я не поняла многих слов, но это история воина, который просит девушку выйти за него замуж! — Она помолчала. — Но ведь ты мог бы сделать ее интереснее, Кориба! В заклинании не упомянуты ни гиена-физи, ни крокодил-мамба, что живет в реке и может съесть воина и его жену. И все же это история! Я-то думала, что это будет заклинание для мундумугу!

— Ты очень умна, раз поняла, что это история, — похвалил ее я.

— Прочти мне еще одну! — радостно попросила Камари.

Я покачал головой:

— Ты помнишь наш уговор? Только одну, и ни слова больше.

Задумавшись, она опустила голову, затем вскинула ее, блеснув глазами.

— Тогда научи меня читать эти заклинания.

— Это противоречит закону кикуйю, — сказал я. — Женщинам не дозволяется читать.

— Почему?

— Долг женщины, — ответил я, — возделывать поля, толочь зерно, поддерживать огонь в очаге, ткать полотно и вынашивать детей своего мужа.

— Но я не женщина, — заметила Камари. — Я маленькая девочка.

— Станешь женщиной, — сказал я, — а женщина не должна читать.

— Научи меня сейчас, а став женщиной, я все забуду.

— Разве орел забывает, как летать, а гиена — как убивать?

— Это несправедливо.

— Да, — согласился я. — Но обоснованно.

— Я не понимаю.

— Тогда давай я тебе все объясню, — сказал я. — Присядь, Камари.

Она села напротив меня в пыли и сосредоточенно наклонилась вперед.

— Много лет тому назад, — начал я, — кикуйю жили в тени Кириньяги, горы, на которой живет Нгаи.

— Я знаю, — сказала она. — А потом пришли европейцы и построили свои города.

— Ты перебиваешь.

— Извини, Кориба, — ответила она, — но я уже знаю эту историю.

— Не всю, — возразил я. — До появления европейцев мы жили в гармонии с землей. Мы пасли скот и возделывали поля, рожали как раз достаточно детей, чтобы заменять тех, кто умирал от старости или хвори, или тех, кто погибал на войне с масаи, вакамба и нанди. Жизнь наша была проста, но полноценна.

— И тут пришли европейцы! — не выдержала Камари.

— И тут пришли европейцы, — согласился я. — И принесли свои обычаи.

— Злые обычаи.

Я покачал головой.

— Для европейцев это — не злые обычаи, — ответил я. — Я-то знаю, потому что учился в европейских университетах. Но их обычаи не годятся для кикуйю, или масаи, или вакамба, или эмбу, или кисии, как, впрочем, и для всех остальных племен. Мы видели одежду, которую они носили, здания, которые они воздвигли, машины, которыми они пользовались, и мы попытались стать европейцами. Но мы — не европейцы, и их пути — не наши пути, они не подходят для нас. Наши города стали переполненными и грязными, наши земли истощались, животные вымирали, вода стала отравленной, и наконец, когда Эвтопический Совет разрешил нам переселиться на планету Кириньяга, мы оставили Кению и прилетели сюда, чтобы жить по старым законам, которые хороши для кикуйю. — Я помолчал. — В давние времена у кикуйю не было письменности и никто не умел читать, а раз мы здесь, на Кириньяге, возрождаем традиции кикуйю, то нашему народу нет нужды учиться читать или писать.

— Но что хорошего в неумении читать? — спросила она.

— То, что никто из кикуйю не умел читать до прихода европейцев, не делает его плохим. Чтение покажет тебе, что можно жить и думать иначе, и тогда жизнь на Кириньяге будет вызывать твое неудовольствие.

— Но ты же читаешь и всем доволен.

— Я — мундумугу, — сказал я. — Я достаточно мудр, чтобы понять, что прочитанное мною — ложь.

— Но ложь не обязательно плоха, — настаивала она. — Ты все время рассказываешь лживые истории.

— Мундумугу никогда не лжет своему народу, — резко возразил я.

— Ты рассказываешь им истории вроде той, про льва и зайца, или другой, о том, как появилась радуга, но это же выдумки.

— Это притчи, — ответил я.

— Что такое притча?

— Особый вид истории.

— Это правдивая история?

— В каком-то смысле.

— Если она правдива лишь отчасти, значит, в ней есть и частичка лжи? — спросила она и продолжила, не дав мне ответить: — Если я могу слушать ложь, почему я не могу ее прочитать?

— Я тебе уже пояснил.

— Это несправедливо, — повторила она.

— Да, — вновь согласился я. — Но это правильно и в будущем послужит лишь благу кикуйю.

— Все равно не понимаю, почему это хорошо для нас, — посетовала она.

— Видишь ли, мы — последние, кто остался. Когда-то кикуйю попытались стать кем-то другими, но превратились не в городских кикуйю, не в плохих кикуйю, не в несчастных кикуйю, а в совершенно новое племя кенийцев. Те из нас, кто улетел на Кириньягу, прибыли сюда для того, чтобы сохранять традиции древности, и если женщины начнут читать, то некоторые станут недовольными, улетят, и в конце концов кикуйю исчезнут совсем.

— Но я не хочу покидать Кириньягу! — запротестовала Камари. — Я хочу, чтобы меня обрезали, хочу рожать детей моему мужу, обрабатывать поля его шамба, а в старости приглядывать за внуками.

— Так ты и должна себя вести.

— Но я также хочу читать о других мирах и других временах.

Я покачал головой:

— Нет.

— Но…

— Думаю, на сегодня разговоров достаточно, — сказал я. — Солнце уже высоко, а ты не закончила свою работу здесь, хотя тебе есть еще что делать в шамба твоего отца, а потом ты должна вернуться сюда.

Без единого слова она поднялась и занялась делами. Закончив, она подхватила клетку и зашагала обратно, к себе в бома.

Я посмотрел ей вслед, затем прошел в хижину, активировал компьютер и обсудил с Техподдержкой небольшие поправки к орбитальным параметрам, ибо на Кириньяге уже месяц стояла жара и сушь. Они дали согласие, и спустя несколько минут я шагал по извилистой тропе к центру деревни. Осторожно опустившись на землю, я разложил принесенные в кисете кости и амулеты, после чего воззвал к Нгаи, моля его остудить Кириньягу легким дождем, который Техподдержка обещала позже к вечеру.

Тут же вокруг меня собрались дети — так случалось всякий раз, когда я спускался в деревню из бома на своем холме.

— Джамбо, Кориба! — кричали они.

— Джамбо, мои храбрые юные воины, — отвечал я, сидя на земле.

— Почему ты пришел к нам этим утром, Кориба? — спросил Ндеми, самый смелый из детей.

— Я пришел, чтобы попросить Нгаи смочить наши поля Его слезами сострадания, — сказал я, — ибо целый месяц у нас не было дождя и посевы могут засохнуть.

— А теперь, раз ты закончил говорить с Нгаи, расскажи нам какую-нибудь историю? — попросил Ндеми.

Я взглянул на небо, прикидывая время дня.

— У меня есть время только на одну, — предупредил я, — потому что потом я должен пойти на поля и обновить заклинания, чтобы пугала продолжали защищать наш урожай.

— Какую историю ты нам расскажешь, Кориба? — спросил другой мальчик.

Я огляделся и увидел Камари, стоящую в стайке девочек.

— Пожалуй, я расскажу вам историю о леопарде и сорокопуте [Небольшие хищные птицы. — Прим. ред.].

— Такой я еще не слыхал! — воскликнул Ндеми.

— Неужели я настолько стар, что у меня нет для вас новых историй? — спросил я, и он потупился. Я подождал, пока все внимание сосредоточится на мне, потом начал: — Жил-был очень умный молодой сорокопут и, поскольку он был очень умен, постоянно задавал вопросы своему отцу.

— Почему мы едим насекомых? — однажды спросил он.

— Потому что мы сорокопуты, а сорокопуты едят именно насекомых, — отвечал отец.

— Но мы же еще и птицы, — возражал молодой сорокопут. — А разве птицы, орлы к примеру, не едят рыбу?

— Нгаи создал сорокопутов не для того, чтобы они ели рыбу, — напомнил ему отец. — Даже если тебе хватит сил поймать и убить рыбу, тебе станет плохо от такой пищи.