Во время этой первой беседы, или лекции, сержант Скелли высказал несколько примечательных соображений.

Во-первых, поскольку они всего лишь тошнотики из ВВС, способные только жрать бургеры да наращивать жирок на задницах, у них и мысли не должно возникнуть, что они настоящие солдаты.

Во-вторых, в нынешнем состоянии они представляют угрозу не только для самих себя, на что лично ему глубоко плевать, но также для него и его «яров», а волосок с лобка слабейшего из них стоит больше, чем эти трое, вместе взятые.

В-третьих, все вышеупомянутое его бесит, и он намерен срывать злость на них, а потому постарается прикончить их во время подготовки или, как минимум, добьется того, чтобы они сами всей душой возжелали смерти.

В-четвертых, они, без всяких сомнений, передо́хнут на этом задании, ибо слишком изнеженны и тупы, чтобы выжить, а потому пускай и думать забудут о том, чтобы вернуться в мир и вновь увидеть родных.

В-пятых, если им вздумается обидеть кого-нибудь из монтаньяров или спутаться с их женщинами, то он лично усадит их на муравейник, не пожалев несколько банок клубничного джема из собственного пайка, которым по такому случаю обмажет голых тошнотиков из ВВС.

В-шестых, подготовка начнется завтра в пять ноль-ноль.

Он поинтересовался, есть ли вопросы. Вопросов не было. Трое тошнотиков вернулись в свою казарму, съели паек и со страхом стали ждать рассвета.

Поначалу подготовка сводилась в основном к бегу. Они преодолевали холмы и ручьи, заросли зубчатой осоки и на редкость кусачих колючек, неся на себе груз, с которым им предстояло отправиться на задание, — не только оружие, провиант, боеприпасы, воду и постельные принадлежности, но также переноски с ретрансляторами, «мопсами» и диагностическим оборудованием, необходимым для организации сетей передачи данных. По прикидкам Мардера, на каждого из них приходилось никак не меньше восьмидесяти фунтов [Примерно 36 кг.]. Ласкалья и Хейден несколько раз падали и принимались хныкать, но вопли Скелли и уколы бамбуковым колышком, который он всегда имел при себе, приводили их в чувство. Мардер не плакал, но дважды терял сознание. Скелли был ниже их всех, нес на себе такой же груз плюс дополнительные боеприпасы и при этом нарезал — буквально — круги возле них и словно бы парил над тропой, в то время как рядовые страдали от ужасающей силы тяжести, которая выворачивала им конечности, безжалостно вдавливая экипировку в плоть.

Это было по утрам. Днем и в начале вечера они практиковались в стрельбе. Из всех троих только Хейдену случалось держать в руках винтовку, так что мучения ждали их и здесь. Они палили из обрезанных карабинов «CAR-16» и захваченных у противника «АК-47». Роль мишеней исполняли игральные карты, которые Скелли развешивал вдоль маршрута. (Казалось, у него был неограниченный запас этих карт; рядовые подозревали, что сержант стянул их из какого-то тылового магазина. Уже сейчас они понимали, что спецназ во многом удовлетворяет свои потребности за счет мелких хищений из армейских запасов, а то и откровенного воровства.) Во время этих занятий они двигались по тропе все с тем же грузом на плечах, сжимая в руках непривычное оружие, глаза заливал пот, их осаждали мошки; если им случалось пройти мимо карты, то Скелли, идущий следом, тыкал их колышком под ребра и вопил прямо в уши: «Ты сдох, жопа!»

После стрельбы они играли в прятки. Рядовые удалялись в джунгли, и через какое-то время сержант Скелли шел их искать. А когда находил, колол своей палочкой и в грязных выражениях отзывался об их уровне интеллекта и родословной.

Правда, во время одной из таких тирад Мардер сорвался и выпалил что-то в духе: если сержант еще хотя бы раз ткнет его этой палочкой, то он, Мардер, прострелит ему оба колена и будет каждый день смеяться, вспоминая об этом в военной тюрьме.

Скелли смерил его продолжительным взглядом, затем ухмыльнулся и сказал:

— Ты из Бруклина, да?

— Точняк, сержант, — ответил Мардер.

— И ты считаешь себя охренеть каким умником. Но уясни-ка вот что, рядовой: я прошел хорошую выучку и превосхожу тебя в любом военном искусстве; кроме того, я стою выше тебя в любом мыслимом виде человеческой деятельности — что умственной, что физической. Так что не смей мне больше угрожать, потому что, если еще хоть раз вякнешь, я вырву оружие из твоих дрожащих ручонок и загоню дуло тебе в задницу.

— Позволю себе не согласиться с вами, сержант, — проговорил Мардер. — С пистолетом я вас уделаю на любой дистанции и с любыми мишенями.

После этого, как Мардер и ожидал, Скелли был просто обязан доказать свое превосходство, и они организовали закрытое состязание Лунной Речки по стрельбе, которое вошло в анналы спецсил и с которого начался отсчет их долгой дружбы.

Едва Скелли скрылся из виду, Мардер залез в фургон и принялся за обыск. Он нашел спутниковый телефон Скелли, осмотрел его, включил. На маленьком желтом экранчике появился запрос пароля, так что пришлось его сразу и выключить. В багажном отделении обнаружились тонкий «дипломат» из магниево-титанового сплава и пластиковый футляр под оружие. В футляре хранилась форма из пенопласта, очертания которой примерно соответствовали пистолету «ЗИГ-зауэр P226» калибра 9 мм. Форма пустовала, но тут же лежала коробка пуль со срезанными головками, три обоймы, коробка с патронами для дробовика 410-го калибра, а также матово-черный цилиндр — глушитель «Джемтек Тундра». Мардер убрал футляр на место и тут заметил в дальней части отделения еще один, длинный и очень тяжелый. Достал его, увидел замок и положил обратно. Должно быть, это был дробовик — или сразу несколько.

А вот титановый «дипломат» он все-таки открыл. Там обнаружились ударопрочный ноутбук «Джетак B300» и спутниковый модем «Трейн», подсоединенный к антенне, оба аккуратно уложенные в пенопластовую форму. Мардер извлек и включил компьютер. Тот также запросил пароль. Мардер попробовал «Шлик Ли» и не угадал. Подумав немного, он набрал «Жонг Манг».

На мгновение экран погас, затем на нем возникла фотография. Снимок был темный и зернистый, как будто его сделали на камеру мобильника и увеличили. Обстановка намекала на номер в дешевой гостинице. В кадре виднелся угол кровати, умывальник и светлый прямоугольник — очевидно, окно. Сбоку на столе стоял ноутбук, похожий на «Джетак», — возможно, этот самый. В центре кадра находился смуглый мужчина в белой рубашке, распростершийся на полу рядом с опрокинутым стулом. Огнестрельная рана в голове не оставляла сомнений, что он мертв. Черты лица было не разобрать из-за крови.

Подпись к изображению гласила: «Он пытался сделать то же, что и ты». Пока Мардер таращился на нее, на экране заплясали синие буквы — как бегущая строка в выпуске новостей: «Мардер, засранец! Не ройся в моем барахле!»

Мардер выключил ноутбук и вернул все на место. Судя по всему, чем бы там ни занимался Скелли, в своей работе он пользовался какой-то секретной частью Интернета, и если фотография была не поддельной, то в этом бизнесе не останавливались и перед убийством. Ничего удивительного, подумал Мардер. Он взял из холодильника пива и вернулся в кабину, ожидая возвращения друга.

4

— Хорошо выглядишь, — сказал коп, Мик Кэвэна, когда Стата села в его машину, зеленовато-голубой кабриолет «Кадиллак Эльдорадо» — не самое подходящее авто для Бостона, где бензин стоит под четыре бакса за галлон, но Мик привлекал ее в том числе и этой неполиткорректной расточительностью. Она же и в самом деле хорошо выглядела, поскольку сознательно потрудилась над своим обликом: на ней была кожаная байкерская куртка (со множеством карманов) поверх красной просвечивающей рубашки с крошечными пуговицами, черная обтягивающая юбка по самые икры и затейливо отделанные ковбойские сапоги с посеребренными носами. Также она надела ожерелье из серебра и нефрита, тяжелое и очень старое, которое унаследовала от матери, и пояс с серебряной пряжкой, тоже мамин. Завершали образ круглые очки в толстой красной пластмассовой оправе. Волосы, уложенные при помощи геля, придавали ей вид дружелюбной горгоны. Насколько она знала, с позиций стиля сочетание заучки, панка и ковбоя в одном лице было уникальным. Это отпугивало тех мужчин, которые ей не нравились, и привлекало тех, кому она симпатизировала. Мнение женщин ее не особенно заботило.

Машина тронулась, и Кэвэна спросил:

— Ну так чем бы ты хотела заняться? Во «Флит-центре» сегодня хорошая программа — если что, будешь болеть за мексиканских борцов, а я за ирландских. Развеемся. Или можно сходить в киношку. Весь город к нашим услугам.

— Нет, давай просто заглянем в «Монахэн», накачаемся с твоими дружками-копами, а потом поедем домой и пошалим.

Он даже отвлекся от дороги, чтобы взглянуть на нее. Для него каждый раз было загадкой, серьезно она говорит или нет. Оказалось, серьезно.

— Хорошо, возражений особых нет. Слушай, а сейчас всех студенток так легко завоевать?

— Точно не скажу. Просто я всегда стараюсь действовать оптимально: максимальный результат при минимальных затратах сил. Чем меньше издержек, тем лучше.

— В смысле?

— Ну, если по-простому, надо быстрее переходить к конечному продукту, в нашем случае — взаимному сексуальному удовлетворению и множеству оргазмов.

— А тебе не кажется, что это немножко, э-э-э, цинично?

— То есть не романтично. Нет, не кажется. Вот мои родители были романтичнее некуда. В Мичоакане у них завязался бурный роман, потом они бежали из Мексики, спасаясь от гангстеров. И всю жизнь сходили с ума друг по другу — стихи писали, переглядывались исподтишка. Оба пошли по литературной части. — Она помолчала, уставившись в окно. — И закончилось все нехорошо. А может, это просто реакция. У нас с братом было хреново с английским, зато отлично с математикой, и в итоге мы оба стали инженерами. Наверное, это неизбежно — все стесняются своих родителей. Если они у тебя хиппи, то становишься банкиром, и наоборот.

— Необязательно, — сказал Кэвэна. — У меня отец был копом. Я его считал величайшим человеком на земле.

— Тебе виднее. А чего мы вообще разговариваем о родителях?

Она снова выглянула из окна. Одна из проблем с Кэвэной заключалась в том, что любой разговор превращался в допрос, в перетряхивание прошлого. А ее интересовало не старое, а новое. Был час пик, и они еле ползли по мосту Масс-авеню в сторону Бостона.

— А почему бы тебе не включить сирену с мигалкой? Так мы до бара целый час будем ехать.

— Только если сейчас совершается преступление. Есть хоть одно на примете? Тогда придется общаться. Как работа?

— Ужасно. Полный тупик, никаких идей. А у тебя?

— Преступность еле дышит. Сидим весь день, лопаем пончики, отпускаем сексистские шуточки, поливаем грязью либералов и цветных.

Тут Стата едва не выложила, что у нее на уме, отчего она так раздражена, угрюма и сама на себя не похожа, но все-таки сдержалась. Пожалуй, с ее щекотливой просьбой лучше обратиться позже, после выпивки и уже упомянутых оргазмов. Она понимала, что большинство людей выманивает у других обещания перед сексом, но считала это недостойным.

В отношениях с женщинами Кэвэна был не новичок, но эта отличалась от всех прочих. Не сказать, что он жаловался: в сексе для нее не существовало ограничений — энергичная, едва ли не буйная и отнюдь не тихоня, восхитительная до безумия, просто-таки рог изобилия; мысль о том, что трахаешься с национальным символом, лишь усиливала эротические ощущения. Но потом он всегда чувствовал себя так, будто на нем только что поездили, как на лошадке: сделай то, сделай это, сожми здесь, погладь тут, быстрее, медленнее, немного выше, да, нашел, только сильней, сильней! После вечеров в компании Ла Мардер у него всегда оставались синяки. Не то чтобы Кэвэна возражал, но он был немного романтичней, чем она — и чем показывал сам. А еще он был копом и привык просчитывать людей; с ней ничего не выходило, и от этого ему становилось не по себе.

Теперь они в обнимку лежали на огромной кровати в спальне на втором этаже его домика в Дорчестер-Хайтс. Окно было приоткрыто, и вечерний воздух охлаждал их разгоряченную плоть.

— Кэвэна, можно тебя спросить кое о чем? Как копа?

— Валяй, — небрежно бросил Кэвэна, но в душе содрогнулся. Вряд ли это будет вопрос о том, как в полиции делают то-то и то-то; нет, это будет вопрос типа «кто-то в беде, как мне быть».

Так и оказалось.

— Это насчет моего папы, — сказала она. — Он… кажется, он пропал. Боже, как-то слишком драматично звучит, не думала даже. Просто он ведет себя немножко странно с тех пор, как умерла моя мать.

Кэвэна мог понять его, поскольку видел, что́ стало с его собственным отцом после смерти жены, с которой тот прожил сорок два года.

— Да, это всегда тяжело. Странно — это как?

— Ну, ничего определенного. По сути, он винит себя в ее гибели. Не буду вдаваться в подробности, только он нехорошо себя повел, а она не то чтобы покончила с собой, но вроде того. Скверная история. И вот на днях он позвонил мне и сказал, что отправляется в поездку, а куда именно — не уточнил. И с тех пор я не могу с ним связаться. Звонки переводятся на голосовую почту, на сообщения он не отвечает. Последний раз его телефон был активен в Миссисипи, и тут надо пояснить, что папа вряд ли стал бы отдыхать в тех краях. И вот я подумала, неплохо бы узнать, кому он звонил перед отъездом, — может, что-то прояснится насчет его планов.

— Ну и как бы ты хотела это узнать? — спросил Кэвэна, предвидя ответ.

— Ты мог бы просмотреть список его телефонных разговоров.

— Ага, мог бы. Если б речь шла об опасном преступнике, а у меня был бы судебный ордер.

— А если он в беде? Например, его похитили.

— У тебя есть какие-то доказательства? Твой отец водится с криминальными элементами? Или он сказочно богат?

— Нет, ни то, ни другое. Просто я знаю — что-то тут не так. Он всегда старается быть на связи и очень аккуратен в этом смысле. И никогда не срывается вот так вот просто. Он любит все планировать до последней мелочи. И, кстати, он водится с одним криминальным элементом — точнее, сомнительным типом.

— Правда? И с кем же?

— С человеком по имени Патрик Френсис Скелли. Он служил во Вьетнаме в спецназе, вместе с отцом. После войны он стал заниматься какими-то странными делами — «вопросами безопасности», только в кавычках. Он слегка с прибабахом, и лично я бы не удивилась, если б он оказался наркобароном или торговцем оружием. С него станется впутать папу во что-нибудь. Больше мне ничего в голову не приходит. Его тоже нет дома, на звонки не отвечает.

— Ну, они оба взрослые. И могут уехать куда хотят, никого не извещая.

— Да понимаю я все, Кэвэна! Я и так себя дурой чувствую, что беспокоюсь. Плюс, если верить отцу, Скелли как раз такой человек, которого хорошо иметь рядом в случае опасности. Только я все равно беспокоюсь. Можно что-нибудь сделать, оставаясь в рамках закона?

— Позвони ему сейчас.

— Я же сказала, я уже несколько дней ему звоню каждые два-три часа.

— Ну попробуй, ради меня. Позвони еще разок.

Стата выскользнула из постели, взяла сумку со стула, достала свой «Айфон» и набрала номер отца. На самом деле Кэвэна ничего не ожидал от этого звонка, но так он получал возможность полюбоваться, как его девушка расхаживает по комнате голышом, — а зрелище того стоило.

— Алло? — сказала она, затем последовал короткий разговор на испанском, из которого Кэвэна не понял ни слова — зато догадался, почему Стата кричит в трубку, хотя собеседник уже явно дал отбой.

Наконец она посмотрела на Кэвэну. Лицо ее заметно помрачнело.

— Какой-то пацан. Уверяет, что нашел телефон в мусорном баке в Охинаге. Кто его выбросил, он не видел.

— Что еще за Охинага?

— Уже ищу, — ответила она, копаясь в миниатюрном устройстве. — Это на границе, в штате Чиуауа. Господи, он в Мексику уехал!

— Иди-ка сюда, — поманил он. После недолгих уговоров она снова улеглась рядом с ним и позволила себя обнять.

— А что там с Мексикой?

— Я до конца не уверена. Это романтическая история. Моя мать была красоткой, к тому же высокообразованной, и за ней многие ухаживали. На нее положил глаз сын какого-то важного политикана, и ее отцу пришлось согласиться на брак, иначе… Так уж делали дела в той части Мексики и до сих пор делают, наверное. А тут объявился мой отец, увел маму у того богатея, и они вместе сбежали. Дед очень обиделся и не отвечал потом на мамины письма, а бабушке приходилось тайком выбираться из дома, чтобы поговорить с ней по телефону. Мы никогда не ездили в Мексику, мама больше не видела своих родных, и у меня создалось впечатление, что если отец опять туда сунется, то у него будут серьезные проблемы. Что ему там понадобилось? Я не понимаю.

Какое-то время Кэвэна изучал потолок, поглаживая подвернувшийся под руку участок теплого девичьего тела. Потом он заговорил:

— Ну ладно, есть у меня один знакомый, за ним как раз должок. Работает в телекоммуникационной фирме — пусть она останется безымянной. Иногда он проглядывает для меня списки телефонных переговоров. Я могу попросить его, чтобы проверил твоего папу и этого Скелли. Только серьезно, Стата, — никому ни слова, никогда. И если меня кто-то спросит, то я буду все отрицать; скажу, что соврал, чтобы затащить тебя в постель.

— Но ты не врешь.

— В жизни бы не стал.

— Да, и я же не расплачиваюсь сексом за помощь, правда?

— Я так не думаю, нет.

Она заворочалась, перекинула через него ногу и уселась в позе наездницы.

— Тогда не будешь ли ты так любезен оттрахать меня до беспамятства? Хочу забыть обо всей этой хрени и не вспоминать как можно дольше.

Скелли вернулся с пробежки не особенно потный, но весь в пыли. Мардер поинтересовался, всегда ли он бегает с оружием. Скелли ухмыльнулся, стягивая футболку.

— Так ты все-таки порылся в моем барахле, Мардер. Полагаю, ты забрался достаточно глубоко, чтобы понять, что глубже лезть не стоит.

Он снял с пояса нейлоновую борсетку и положил на стол. Послышался глухой лязг пистолета.

— А то что? — спросил Мардер. — Убьешь меня, что ли?

— Нет, а вот другие могут. В сфере безопасности большая конкуренция. Когда здесь говорят об устранении конкурентов, то это не всегда метафора. Не хочу тебя постоянно спасать.

— Да, мне бы тоже не хотелось так тебя утруждать, — сказал Мардер после паузы, но Скелли уже разделся и залез в крошечную душевую кабину. У Мардера не было желания заводить разговор о том, кто кого спас, поскольку им никак не удавалось согласовать свои воспоминания о тех событиях, и он предпочитал избегать этой темы, даже когда Скелли был трезв.

Когда тот вышел из душа, Мардер сказал:

— Кстати, о пистолетах, я тут думал о нашем состязании в Лунной Речке…

— Неужели? С чего бы это?

— Как я уже говорил, в твоей компании развязываются тайные узлы памяти…

— И еще потому, что ты тогда в первый и последний раз меня хоть в чем-то обставил. Я бы тебя догнал на четвертой колоде, если б Усатый все не остановил.

Мардер считал иначе, но промолчал.

Вообще-то, тот день он помнил довольно ясно. Усатым звался лейтенант, под командованием которого находилось подразделение «зеленых беретов» и их союзников-монтаньяров. Свое прозвище он получил за незаурядные усы, которые отрастил для того, как подозревал Мардер, чтобы в барах его не принимали за несовершеннолетнего. Среди солдат он слыл неплохим офицером — насколько офицер может быть неплохим — и приветствовал любые инициативы, способные укрепить боевой дух. Когда ему рассказали о состязании, он распорядился установить два ряда бамбуковых столбиков на расчищенном участке возле деревни. Между столбиками протянули веревки, а на веревках развесили на проволочных крючках по колоде игральных карт. Мардеру и Скелли предстояло из пистолетов прострелить с десяти метров значки мастей на всех числовых картах, а затем головы у всех картинок. Итого, получалось по 244 мишени на колоду. По правилам стрелок не имел права переходить к следующей карте, пока не поразил все значки (или головы) на текущей. Побеждал тот, кто закончит первым; впрочем, Скелли настоял, что для победы нужно оторваться от противника как минимум на четыре карты. Мардер опережал его на две или три на протяжении четырех колод.