Майкл Корита

Холодна река

Посвящается Кристине, которая не позволила мне отказаться от замысла этой книги

Все персонажи и события в этой книге вымышлены. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или мертвыми, случайны и не входили в намерения автора

Часть первая

ИСЦЕЛИТЕЛЬ БОЛЬНЫХ

1

Ищите артефакты желаний. Так сказал однажды профессор социологии на семинаре для первокурсников, и Эрика Шоу зацепила эта фраза. Он записал ее в книжечку, о которой, правда, вскоре забыл. Артефакты желаний. Только изучая их, можно по-настоящему понять покинувших этот свет. Тому, что лежит на поверхности, главным артефактам, порой уделяют излишнее внимание, их склонны переоценивать. Для того чтобы по-настоящему понять человека, следует узнать, чего он хотел. Неважно, удалось ли ему исполнить свои желания, гораздо важнее то, какими они были.

Эрик вспомнил того профессора почти через двадцать лет, когда монтировал видеоролик о похоронах одной старухи. «Видеобиографии» — так пафосно называл он свою работу, которая, по сути, представляла собой просто льстивые слайд-шоу. А ведь когда-то ни сам Эрик, ни кто-либо другой ни за что бы не поверили, что ему уготована такая судьба. Честно говоря, он и сейчас с трудом в это верил. В то, что можно жить, не имея представления о том, какое место в жизни ты занимаешь. Тут хрен поймешь.

Был бы он свежеиспеченным выпускником киношколы, ему не сложно было бы убедить себя, что пока ему просто приходится выживать, но дальше его ожидает успех. Жестокая правда состояла в том, что с того дня, когда Эрик с отличием закончил киношколу, прошло двенадцать лет. Двенадцать лет. И два года — со дня переезда в Чикаго, после главной катастрофы его жизни, которая произошла в Лос-Анджелесе.

На пике карьеры, в тридцать, он постоянно получал самые выгодные заказы, а его работу высоко ценил режиссер с мировым именем. Ныне же Эрик делал видеосъемку выпускных вечеров и свадеб, дней рождения и юбилеев. И похорон. Бесчисленных похорон. Так случилось, что именно похороны стали его коньком. Подобный бизнес держится на устных рекомендациях. Похоже, Эрика чаще всего рекомендовали именно как мастера съемок похорон. Большинство клиентов оставались довольны его работой, но в особом восторге были те, кто хоронил близких. Возможно, где-то на подсознательном уровне работа, связанная с мертвыми, больше его мобилизовывала. Он ощущал особую ответственность, хотя и работал по наитию. К нему словно слетала некая особая муза или в нем пробуждалось какое-то внутреннее чутье, помогавшие ему с честью справляться со своей работой. Вот и теперь, стоя у салона похоронных услуг в пригороде Чикаго, он был в предвкушении. Почти весь предыдущий день — пятнадцать часов без перерыва — он трудился над этим роликом. Выполнял в авральном порядке заказ семьи сорокачетырехлетней женщины, погибшей в автомобильной катастрофе на шоссе имени Дэна Райана. Родственники передали ему фотоальбомы, альбомы с газетными вырезками и стихами. Он должен был осуществить подбор картинок и создать звуковую дорожку. Он отобрал фотографии, добавил домашнее видео, придумал, в каком порядке их расположить, положил видеоряд на музыку и придал всему чувство жизни. Родственники обычно рыдали, временами смеялись, но всегда что-то бормотали и качали головами, вспоминая забытые моменты ушедшей жизни и заново переживая особо торжественные события. А потом Эрику долго благодарно жали руку, повторяя, что он сделал все в точности так, как им хотелось.

Эрик не всегда присутствовал на церемонии, но семья покойной Евы Харельсон попросила его об этом, и он с готовностью согласился: ему очень хотелось видеть реакцию аудитории именно на это свое творение.

Днем раньше, сидя на полу в своей квартире в Дирборне и разбирая стопку фотографий покойной, он и вспомнил своего позабытого профессора и его слова про артефакты желаний. Вооружившись ими как ключом, он заново пересмотрел весь материал, пытаясь отыскать в этой груде хотя бы намек на мечты и желания Евы Харельсон.

Фотографии были на редкость однообразны. Все запечатленные на них явно позировали и деланно улыбались, стараясь выглядеть беззаботно и непринужденно. Вообще материал по Харельсон не сулил быстрого успеха. Ее семья увлекалась скорее фото, чем видео, а это уже плохое начало. В видеозаписях больше динамики, голосов, эмоций. То же ощущение можно создать и с помощью статичных фотографий, но сделать это, конечно, сложнее.

Вначале он собирался сосредоточить внимание на детях Евы — вопреки ощущению, что искать надо что-то еще. В конце концов, у нее остались дети, и такой акцент не могут не оценить родные и близкие. Но вдруг, перебирая пачку совершенно отстойных фоток, он застрял на изображении красного коттеджа. На снимке не было людей, только один простенький треугольный дом-шале, выкрашенный в темно-бордовый цвет. Окна оказались в тени, и через них ничего было не разобрать. С обеих сторон росли сосны.

Глядя на картинку, Эрик почему-то отчетливо понял, что коттедж обращен лицом к озеру. И хотя на снимке не было никаких подтверждений его догадке, он твердо знал, что это так. Дом стоял у озеpa. Если бы можно было раздвинуть рамки фотографии, в кадр попали бы растущие близ сосен другие деревья с разноцветной яркой листвой, и эта листва отразилась бы в озерной воде, по которой шла легкая рябь.

Чем дольше он вглядывался в фотографию, тем больше крепло в нем убеждение, что это место много значило для Евы Харельсон. Он вдруг подумал: «Здесь она занималась любовью… И не с мужем…» Мысль была сумасшедшей. Он отложил фотографию и продолжил перебирать снимки. Но больше ни на одном не увидел этот коттедж. Странно, место, которое любишь, обычно фотографируешь по многу раз…

Когда, потратив еще несколько часов на бессмысленные поиски, Эрик снова взял фотографию дома-шале, в нем проснулась прежняя уверенность. Дом все-таки был чем-то особенным для нее. Священным. И Эрик включил его в подборку, смешал с другими отобранными для фильма фотографиями и только теперь ощутил, что презентация получилась — будто именно это фото было каким-то важным ее звеном.

И вот теперь, хоть Эрик этому и противился, он не мог не признать, что его интересует реакция родственников не на всю его работу, а исключительно на эту фотографию.

Он зашел в зал за десять минут до начала церемонии, занял свое место за dvd-плеером и проектором. Благодаря таблеткам — индералу и ксанаксу — он был вполне спокоен и добродушен. Он сумел убедить своего нового врача, что ему необходимы эти препараты лишь затем, чтобы справиться со стрессом, возникшим после ухода Клер. Но правда заключалась в том, что перед показом своих работ он всегда принимал таблетки. «Профессиональный стресс», — убеждал он себя, стараясь не вспоминать, что когда делал настоящее кино, у него не было никакой потребности в успокоительных препаратах. Теперь от подсел на таблетки от постоянно преследовавшего его страха неудачи — и от холодного прикосновения стыда.

Муж Евы Харельсон, Блейк, мужчина с сухим жестким лицом и густыми темными волосами, в бифокальных очках, поднялся на подиум. Дети покойной сидели в первом ряду. Эрик старался на них не смотреть, он всегда ощущал дискомфорт, когда его работу видели дети покойника.

Блейк Харельсон поблагодарил собравшихся и сообщил, что церемония начнется с небольшого мемориального фильма. Он не назвал Эрика по имени, даже не упомянул о нем, просто кивнул служащему, чтобы выключили свет, и отошел в сторону.

«Настало время для шоу», — подумал Эрик.

Проектор был уже настроен. На экране возникла фотография Евы с детьми, снятая крупным планом. Он начал с наиболее беззаботных фото. Так он делал всегда, если смерть была преждевременной и внезапной, как в этом случае. Музыку он подобрал для начала веселую, и увиденное очень скоро вызвало одобрительные смешки. Среди любимых компакт-дисков, предоставленных семьей, Эрик обнаружил подходящую запись — Ева играла на пианино, аккомпанируя дочери, которая пела на каком-то торжественном вечере. С самого начала музыка и пение пошли не в такт, рассинхронизация становилась все сильнее, и к середине композиции и обе они с трудом сдерживали смех.

Так продолжалось несколько минут. Тихие смешки, всхлипы, поворот головы, слова одобрения. Эрик встал и осмотрелся, мысленно поблагодарив врача за рецепт. Он не мог себе представить более тяжелой ситуации, чем наблюдать за убитыми горем людьми, занятыми просмотром его фильма. Ничего, он еще будет делать настоящее кино… Эта мысль на него тоже давила. И он сгибался под ее тяжестью.

Коттедж появлялся на экране на десятой секунде седьмой минуты, а вся презентация длилась девять минут. Большинство фотографий держались в кадре пять секунд, коттеджу он выделил времени вдвое больше, так сильно его интересовала реакция публики на его догадку.

За несколько секунд до появления коттеджа в саунд-треке поменялась песня. Жизнерадостный отрывок из «Куин» (любимой группы Евы Харельсон) сменил Райан Адамс, исполняющий кавер-версию песни «Уондеруолл» группы «Оазис». Эрик получил от родственников покойной диск «Оазис», которую Ева тоже очень любила, но уже в самом конце работы заменил их версию версией Адамса, которая была медленнее, печальнее и привязчивее. Первые несколько секунд никакой особой реакции он не замечал. Он стоял, пялился на собравшихся, но их лица ничего не выражали, кроме печали и иногда смущения. Прежде чем картинка на экране наконец сменилась, он вдруг увидел, как блондинка в черном платье, сидевшая в третьем ряду с краю, повернулась и посмотрела в его сторону, словно пытаясь найти его взглядом. На экране была уже другая картинка и за кадром звучала другая музыка, а она все сидела и вглядывалась в темноту. Наконец сидевший сзади мужчина что-то сказал, взял ее за руку, и она вновь повернулась к экрану, хотя и с неохотой. У Эрика перехватило дыхание, а шею сдавило. Он не сошел с ума. В той фотографии заключалась какая-то тайна.