Майкл Макдауэлл

Элементали

Пролог

В самый разгар унылого полудня среды, в один из последних душных майских дней, горстка скорбящих собралась в церкви Святого Иуды Фаддея в Мобиле, штат Алабама. Кондиционер в небольшом святилище не всегда перекрывал шум перекрестка, и резкие автомобильные гудки вплетались в музыку органа, словно искаженные ноты. Место это было тусклым, влажно прохладным и пахло цветами из холодильника. Позади алтаря сходящимися линиями расположились две дюжины громадных дорогущих букетов. Огромное одеяло серебряных роз, ниспадая, раскинулось поперек голубого гроба, лепестки рассыпались по белой сатиновой обивке. В гробу лежало тело женщины чуть за пятьдесят. Черты ее лица были неподвижными и несколько квадратными, от уголков рта к челюсти шли глубокие борозды. Смерть настигла Мэриэн Сэвидж не в самый счастливый период жизни.

На скамье слева от гроба сидел Дофин Сэвидж, сын усопшей. На нем был темно-синий костюм, плотно облегавший его по прошлогодней мерке, на руке черная шелковая лента, похожая скорее на жгут. Справа от него в черном платье и черной вуали стояла его жена Ли. Ли приподняла подбородок, чтобы видеть профиль мертвой свекрови в голубом гробу. Дофин и Ли унаследуют почти все.

Большая Барбара МакКрэй, мать Ли и лучшая подруга усопшей, сидела на скамье прямо позади и громко плакала. Ее черное шелковое платье поскуливало вместе с хозяйкой, скрючившейся от горя на полированной дубовой скамье. Подле нее с раздражением закатывал глаза от нелепого поведения матери Люкер МакКрэй. Люкер считал, что для покойницы сложно было бы сыскать лучшее место, кроме как в этом гробу. Рядом с Люкером сидела его тринадцатилетняя дочь Индия, которая не знала Мэриэн при жизни. Девочка занимала себя разглядыванием церковных занавесок, чтобы потом воспроизвести орнаменты в вышивке.

По другую сторону центрального прохода сидела единственная дочь усопшей, монахиня. Сестра Мэри-Скот не плакала, но время от времени слышалось слабое постукивание ее четок о деревянную скамью. На несколько скамеек позади монахини сидела Одесса Ред, худая, мрачная чернокожая женщина, которая работала на умершую три десятка лет. На Одессе была крошечная синяя вельветовая шляпка с пером, выкрашенным индийскими чернилами.

Перед началом похоронной церемонии Большая Барбара МакКрэй толкнула дочь и спросила, почему не было печатного приглашения на службу. Ли пожала плечами.

— Дофин сказал, что так лучше. Меньше суеты для всех, поэтому я никому не говорила.

— И никого не пригласила! — воскликнула Большая Барбара.

— Дофин даже заставил носильщиков ждать снаружи, — добавила Ли.

— Может, ты знаешь почему? — потребовала ответа мать.

— Нет, — ответила Ли, не ведающая, но и не заинтересованная. — Почему бы тебе не спросить Дофина, мама? Он сидит рядом с тобой и слышит каждое твое слово.

— Дорогая, я думала, ты знаешь. Я не хочу беспокоить Дофина, ему и так несладко.

— Заткнись, Барбара, — сказал ее сын Люкер. — Ты прекрасно знаешь, почему это закрытые похороны.

— Почему?

— Потому что мы единственные во всем Мобиле, кто пришел бы. Нет смысла рекламировать цирк, если все ненавидят клоуна.

— Но Мэриэн Сэвидж была моей лучшей подругой, — запротестовала Большая Барбара.

Дофин Сэвидж, не слишком внимательно следивший за перебранкой, обернулся и без злости сказал:

— Тише, вы, пожалуйста, священник уже здесь.

Они встали на колени, получили краткое благословение священника, поднялись и спели гимн «Пребудь со мной».

Между второй и третьей строфами Большая Барбара МакКрэй громко вставила: «Это была ее любимая!» Она взглянула на Одессу через проход, и короткий кивок крашеного пера подтвердил ее слова.

Пока другие пели «Аминь», Большая Барбара МакКрэй сказала: «Я уже по ней скучаю!»

Священник прочитал службу по усопшей быстро, но не без симпатии. Дофин Сэвидж поднялся, подошел к краю скамьи, как будто был недостоин занять место поближе к гробу, и произнес краткую речь о своей матери.

— Все, кому посчастливилось по-настоящему узнать маму, были от нее без ума. Я мог бы сказать, что она была счастлива, но увы, это далеко от правды. Ее счастливая жизнь закончилась после того, как умер папа. Она вырастила Мэри-Скот, и Дарнли, и меня, подарив всю любовь мира, даже несмотря на то, что часто приговаривала, что должна была умереть в день, когда папу похоронили. А потом и Дарнли тоже умер. Все знают, как тяжело ей было в последние годы — ведь химиотерапия имеет множество побочных эффектов, и даже тогда нельзя быть уверенным, что она сработает. Конечно, нам всем очень жаль, что мама умерла, но мы не можем сожалеть о том, что ее боль утихла.

Он вздохнул и посмотрел на Мэриэн Сэвидж в гробу. Отвернувшись, продолжил более грустным и мягким тоном.

— Сейчас она в том самом платье, в котором была на нашей с Ли свадьбе. Она говорила, что это самое красивое платье из всех, что у нее были. После приема она сняла его, повесила на вешалку и сказала, что хранила именно для этого момента. Она была бы счастлива увидеть, сколько цветов здесь сегодня, увидеть, насколько она была небезразлична людям. С самого момента ее смерти люди звонили и спрашивали, нужно ли им принести цветы или отправить пожертвование на исследование рака, а Ли и я — кто бы ни взял трубку — говорили: «Ох, пришлите цветы, маму никогда не интересовала благотворительность, но она так надеялась на то, что, когда умрет, в церкви для нее будет множество цветов. Она хотела, чтобы их аромат доходил до небес!»

Большая Барбара МакКрэй энергично закивала и громко прошептала: «Прямо как Мэриэн… прямо как она!»

Дофин продолжал:

— До визита в похоронное бюро я был очень расстроен смертью мамы. Но вчера я вошел туда, увидел ее, и теперь я в порядке. Она выглядит такой счастливой! Такой естественной! Я смотрю на нее и думаю, что она ушла, сидит теперь на небесах и переживает за меня! — Дофин повернулся к гробу и нежно улыбнулся мертвой матери.

Большая Барбара МакКрэй обняла дочь за плечо.

— Ты приложила руку к написанию поминальной речи, Ли?

— Заткнись, Барбара! — сказал Люкер.

— Мэри-Скот, — Дофин обратился к монахине, — хочешь что-нибудь сказать о маме?

Сестра Мэри-Скот покачала головой.

— Бедняжка! — прошептала Большая Барбара. — Могу поклясться, что она просто раздавлена горем.

Повисла тревожная пауза. Священник уставился на Дофина, который все еще стоял у края скамьи. Дофин смотрел на сестру, которая возилась с четками. Органист разглядывал их со своего балкона, будто ожидая сигнала.

— Вот поэтому и нужна распечатанная программка! — прошептала Большая Барбара сыну, посмотрев на него осуждающе. — Когда распечатанной программы нет, никто просто не имеет понятия, что делать дальше. Я могла бы вставить ее в свой памятный альбом.

Сестра Мэри-Скот внезапно поднялась со скамьи.

— Она все-таки собралась говорить? — спросила Большая Барбара с ноткой надежды в голосе, которую все услышали.

Сестра Мэри-Скот не заговорила, но ее подъем определенно был сигналом. Органист, пару раз неуклюже задев ногой по педалям органа, вылез из своего чердака и скрылся за маленькой боковой дверью.

Кивнув Дофину и сестре Мэри-Скот в заговорщическом молчании, священник резко повернулся на каблуках. Его шаги эхом вторили органисту, удаляющемуся из святилища.

Эти двое служащих как будто внезапно решили по исключительной и непреодолимой причине покинуть церемонию до ее завершения. А похороны, конечно же, еще не закончились: не было ни второго гимна, ни благословений, ни постлюдии. Носильщики все еще ждали снаружи храма. Скорбящие остались наедине с телом усопшей.

В крайнем удивлении от такого необъяснимого происшествия Большая Барбара обернулась и громко сказала Одессе, которая сидела в десятке метров от нее:

— Одесса, что они себе позволяют? Куда ушел отец Нэлти? Почему этот мальчик перестал играть на органе — когда ему платят за похороны, он всегда играет, я знаю!

— Миз Барбара… — умоляюще проговорила Одесса.

— Барбара, — тихо сказал Люкер, — отвернись и просто замолчи.

Она начала протестовать, но Дофин с горечью одернул ее:

— Большая Барбара, прошу…

Большая Барбара, любившая своего зятя, застыла на скамье, хоть это и стоило ей усилий.

— Пожалуйста, давайте все вместе помолимся за маму пару минут, — сказал Дофин. Остальные послушно склонили головы.

Краем глаза Индия МакКрэй заметила, как сестра Мэри-Скот достала из-под своего скапулярия [Скапулярий — часть монашеской одежды, длинная широкая лента, надеваемая на плечи.] узкий черный ящик. Она крепко держала его в руках перед собой.

Индия слегка щелкнула длинным накрашенным ногтем тыльную сторону ладони отца. «Что там у нее?» — спросила его шепотом.

Люкер взглянул на монахиню, озадаченно покачал головой и прошептал в ответ: «Не знаю».

Долгие секунды в святилище не было ни единого движения. Неожиданно запустился кондиционер, заглушая уличный шум. Никто не молился. Дофин и Мэри-Скот, потрясенные и явно более всех смущенные, стояли, глядя друг на друга через центральный проход. Ли немного наклонилась и повернулась боком. Положив локоть на спинку скамьи, она приподняла вуаль, чтобы обменяться недоуменными взглядами с матерью. Люкер с дочерью сжали ладони друг друга, выражая свое изумление. Одесса пристально смотрела перед собой, словно от нее не стоило ожидать удивления по поводу того, что происходило на похоронах такой своенравной женщины, как Мэриэн Сэвидж.