Майкл Морли

Гадина

Посвящается Билли — нашему чудесному малышу

ОТ АВТОРА

Меня давно интересовал не лишенный своеобразной романтики таинственный и интригующий мир неаполитанской каморры, что в конце концов и выразилось в написании этой книги. В своем большинстве места, здесь упомянутые, существуют на самом деле, многие события действительно происходили. Некоторые же — согласно законам жанра — являются плодом вымысла.

В моих изысканиях мне помогали обретенные на данном поприще друзья — итальянские карабинеры, — пожелавшие остаться неизвестными, а также лица, непосредственно причастные к деятельности каморры, чьи имена я сам предпочел бы не разглашать. Также я выражаю признательность Гаю Ратти, профессору судебной медицины из Лестерского университета, за оказанную консультационную помощь. Все отклонения от полученных рекомендаций обусловлены лишь стремлением следовать авторскому замыслу.

Благодарю сотрудников редакции, в частности моего редактора Бева Казенса, сделавшего множество ценных замечаний, а также Алекса Кларка, Тома Чикена, Шена Морли Джинса и Элли Смит, внесших свой достойный вклад в то, чтобы рукопись превратилась в книгу. Спасибо Джулии Бауэр за оригинальные идеи и, как всегда, спасибо Джеку Баркли за оказавшиеся столь полезными советы.

Мне весьма повезло с моим агентом и литературным наставником Луиджи Бономи. Многим я также обязан Ники Кеннеди и Сэму Иденборо.

И наконец, моя жена Донна и сын Билли заслуживают отдельного упоминания за поддержку, значение которой я с особой силой прочувствовал в ту нелегкую минуту, когда меня арестовали карабинеры в Кастелло-ди-Чистерна (там я фотографировал их казармы). Фраза «Папу снова арестовали» веселит нас до сих пор.

ПРОЛОГ

Неаполитанский залив

Да, глаза Франчески ди Лауро было невозможно забыть. Гипнотические, почти прозрачные, неуловимого сине-зеленого оттенка, они воспринимались не столько как сочетание эффектов преломления и отражения, сколько как своеобразная голограмма.

Они были устремлены на человека, стоявшего перед ней. Тот же не менее сосредоточенно рассматривал ее обнаженное тело. На безупречной коже Франчески и рассыпавшихся черных волосах играл золотистый отблеск разгорающегося пламени. Они были одни. На природе, среди сосен. Никто их не тревожил. Идеальное уединение.

Только это была не романтическая встреча, а последние моменты ее трагически завершающейся жизни. Огонь, подкравшийся к ногам Франчески, уже поднимался по металлическому столбу, к которому она была привязана. Ветер трепал волосы девушки, а клыки огненного дракона пожирали ее плоть. Франческа отчаянно извивалась, агонизируя в геенне, опалявшей ее облитое керосином тело.

Тот, кто стоял в нескольких шагах от нее, был настолько зачарован ирреально жутким зрелищем этого аутодафе, что, казалось, не ощущал обдававшего его удушливого жара.

По опыту он знал, что на это уйдет время. Восхитительно много времени.

Франческа была привязана за шею, руки и ноги кусками проволоки. Никто не скажет, что он не учился на прошлых ошибках. Так, нетрудно было убедиться, что веревка быстро перегорает, а это вселяет в жертв ложные надежды, побуждая пускаться в бега. Довольно с него экспромтов. На сей раз, судя по всему, никаких промахов.

Несчастную окружала кирпичная кладка, доходившая ей до пояса. И как можно было предположить, тяга развивалась вполне ощутимая, хотя судить об этом было трудно, так как рот пришлось заткнуть тряпкой, чтобы заглушить крики. Иногда ему действительно нравилось их слушать. Слушать, как воздух в последний раз покидает легкие жертвы.

Голова Франчески тяжело упала на грудь. Пламя опалило волосы. Запах горящей плоти, сладкий и жирный, точно от жареной свинины, висел в холодном ночном воздухе. Это вдохновляло его. Он наслаждался, затягиваясь горячим смрадом.

Убийца ждал, прислушиваясь к гулу огня и шипению кальцинируемых тканей, стараясь не пропустить того момента, когда раздастся характерный звук трескающегося черепа.

И вспомнились тут ему жареные каштаны. Ведь так здорово сдирать с них хрустящую, обугленную шелуху.

Драгоценности он снял с нее заблаговременно и теперь поигрывал ими в кармане, перебирая словно четки. Это помогало ему более сосредоточенно наблюдать за бурно разгорающейся на его глазах биохимической реакцией.

Пламя озаряло котлован, на дне которого он стоял. Глубина его составляла почти три метра, ширина — семь, а длина — пятнадцать метров. Его вырыл владелец земли, под фундамент так и не построенного дома. Несбывшиеся мечты. В последнее время его использовали как место для сжигания мусора, заполонившего городские улицы.

Он простоял там до наступления ночи, незаметно сменившей сумерки, а затем, тихонько напевая, взялся за блестящую в лунном свете лопату из нержавейки. Он пел по-английски, с довольно забавным акцентом в духе Дина Мартина:

— Когда луна сводит тебя с ума — вот что такое любовь.

Отделив кости от обгоревшего дерева, серого пепла и еще полыхающих красным отблеском углей, он вонзил лезвие лопаты ей в позвоночник.

— Когда ты танцуешь на улице, ступая по облакам, ты влюблен.

Определенный диссонанс, конечно, вносят звуки металла, дробящего таз ее дымящихся останков.

— Когда ходишь во сне, но знаешь, что не спишь…

Хруст раскроенного черепа.

— Прости меня — сам понимаешь, это любовь, которая ждет тебя в Неаполе.

Осталось лишь пробить грудную клетку и размозжить то, что еще уцелело.

Он осмотрел обугленную землю. Все убеждало его в том, что к нему наконец-то вернулось его былое бесстрастие.

Но расслабляться было еще рано. Дело требовало своего достойного завершения. И он снова принялся рубить. На сей раз в ход пошел маленький топорик.

С него тек пот, когда он выбрался из котлована, таща за собой в двух помятых ведрах то, что было когда-то Франческой. Ее сущность превратилась в раздробленные кости и пепел, который все время сносило ветром, пока он шел к машине.

А вот интересно, осталась бы ее красота с ней в тридцать, сорок, пятьдесят лет? Унаследовали бы дети Франчески эти гипнотические глаза?

Эти мысли забавляли его по дороге к месту, к которому он всегда подъезжал с некоторым замиранием сердца, ибо именно оно служило для предания их всех земле.

И вот снова приходится копать. К тому времени, когда он наконец высыпал останки Франчески в могилу, уже наступил рассвет, окрасивший кроваво-красными отблесками его лицо.

Похлопав по старому ведерку, он вытряхнул остатки праха Франчески, прилипшие к стенкам, и втоптал в землю фрагменты костей, оказавшихся больше, чем хотелось бы.

Погребение завершалось, по мере того как мрачное синее небо начало постепенно розоветь и голубеть на востоке. Он склонил голову, закрыл глаза и медленно начал молиться: «Domine Jesu Christe, Rex Gloriae, libera animas omnium fidelium defunctorum de poenis inferni et de profundo lacu».[Господи Иисус Христос, преславный повелитель, освободи души всех верных усопших от мук ада и бездонного озера (лат.).]

Прежде чем уйти, он помочился на только что засыпанную могилу — отчасти просто в силу физиологической потребности, — а подняв «молнию» на брюках, невольно задумался: прислушается ли Бог к вознесенной ему молитве и поспешит ли освободить душу усопшей от загробной кары и ужасов бездонного озера?

Но не все ли ему равно в конце концов?

Он вернулся к машине, напевая по-итальянски: «Luna rossa lassu, mare azzurro quaqqiu: questo e amore!»[Вверху алая луна, внизу лазурное море: это любовь! (ит.)]