— Да, сэр, с виду он хорош, — проговорил капрал.

Я невольно повёл ушами: его голос с едкими нотками вселял в меня ужас.

— Этого у него не отнимешь. Однако красота не главное, так ведь, сэр? Хороший конь — это не только хороший экстерьер. Даже не знаю, как бы это сказать…

— Говорите, как вам угодно, капрал, — сказал капитан Николс ледяным тоном. — Но не забывайте, что вы говорите о моём коне и он мне дорог.

— Ладно, скажем так, он слишком самостоятельный. Да-да, именно самостоятельный. На полевых учениях он неплох, очень выносливый — один из лучших, — но в манеже просто наказание. Непокорный и сильный, как чёрт. Сразу видно, что его толком не дрессировали. Что и спрашивать с деревенской лошади? Но, если мы хотим сделать из него настоящего кавалерийского коня, придётся приучить его к дисциплине. Он должен слушаться: всегда и во всём, безоговорочно подчиняться. В бою нужен надёжный конь, а не капризная примадонна.

— По счастью, капрал, война будет идти именно в поле, а не на манеже. Я лично просил вас обучать Джоуи, потому что вы лучший специалист в эскадроне. Но я вынужден вас попросить немного ослабить хватку. Не забывайте, кто он и откуда. С ним легко сладить, если только обращаться помягче. Помягче, капрал. Я не хочу, чтобы он ожесточился. С этим конём я пойду на войну, и, если удача нам улыбнётся, мы вместе вернёмся домой. Он мне очень дорог, капрал. И я был бы очень вам благодарен, если бы вы берегли его, как своего собственного. Меньше чем через неделю мы отплываем во Францию. Мне очень жаль, что времени так мало и я не могу сам с ним заниматься. Но я должен готовить войска: превратить пехоту в кавалерию. Конь — это верный боевой товарищ, капрал, но он не может воевать. А некоторые из моих солдат до сих пор думают, что им хватит сабли. Они полагают, что достаточно помахать саблей — и немцы бегут. Но я вам говорю: если мы хотим выиграть эту войну, нужно хорошенько научиться стрелять.

— Да, сэр, — ответил капрал.

Я уловил в его голосе неожиданную нотку уважения. И в целом он как-то сник и притих. Таким я его ещё не видел.

— И ещё, — добавил капитан Николс, прежде чем покинуть конюшню, — я был бы рад, если бы вы немножко его откормили. Джоуи в последнее время похудел и, я бы даже сказал, осунулся. Через два-три дня будут показательные маневры, и мне хотелось бы, чтобы он предстал во всей красе. Чтобы сразу было видно, что это лучший конь в эскадроне.

В последнюю неделю подготовки я наконец-то начал работать в полную силу. С того вечера капрал Перкинс стал обращаться со мной помягче, реже использовал шпоры и натягивал повод. К тому же мы теперь меньше занимались в манеже и больше на равнине перед лагерем. К тензелю я тоже привык, стал перекатывать его языком, как делал раньше с грызлом. И я начал радоваться хорошему корму, чистке, расчёсыванию. В конце концов, здесь мне уделялось столько внимания, сколько не уделялось никогда раньше. Я всё реже вспоминал о Зоуи и своей прежней жизни на ферме. Но Альберта — его голос, его лицо — я не забыл. Незримый, он был рядом всё то время, пока я старательно тренировался, чтобы в конце концов стать настоящим боевым конём.

Когда капитан Николс пришёл в конюшню, чтобы вывести меня на последние, показательные, маневры, я смирился со своей новой жизнью, даже начал получать от неё удовольствие. Капитан Николс в парадной форме оседлал меня, и мы вместе со всем полком вышли на Солсберскую равнину. Весил он немало, но больше всего досаждали жара и мухи. Мы часами стояли под палящим солнцем и ждали. Наконец, когда солнце почти скрылось за горизонтом, мы выстроились клином и приготовились к атаке — финальному аккорду показательных маневров.

Приказали готовиться к наступлению, и мы шагнули вперёд. Все ждали сигнала. В воздухе чувствовалось напряжение. Оно передавалось от лошади к всаднику, от одного коня к другому, от солдата к солдату. Во мне нарастало предвкушение — такое острое, что я едва мог устоять на месте. Капитан Николс возглавлял свой отряд, а рядом с ним был его друг капитан Джейми Стюарт на незнакомом мне коне — высоком жеребце с чёрной сверкающей шерстью. Когда мы пошли вперёд, я встретился с ним взглядом. Секунду жеребец пристально смотрел на меня. Но тут с шага мы перешли на рысь, потом на лёгкий галоп. Прозвучал сигнал к атаке, и я увидел кончик сабли выше своего правого уха. Капитан Николс подался вперёд и пустил меня галопом. Грохот, клубы пыли, крики людей — от всего этого меня охватил небывалый восторг. Я понёсся вперёд, оставив далеко позади всех, кроме того самого блестящего чёрного коня. Ни капитан Николс, ни Джейми Стюарт не проронили ни слова, но я вдруг почувствовал, что должен прийти первым. Я бросил косой взгляд на соперника и понял, что он тоже решил мне не уступать. Его глаза сверкали, а лоб сосредоточенно наморщился. Когда мы долетели до «врага», наши всадники едва смогли нас остановить. Мы пришли вровень и стали, тяжело дыша, так же как наши капитаны.

— Ну что, Джейми, теперь убедился? — с гордостью проговорил капитан Николс. — Вот об этом коне я тебе и говорил. Я нашёл его в Девоншире. И признай: ещё немного, и твой Топторн бы поотстал.

Мы с Топторном сперва глядели друг на друга настороженно. Он был чуть не на ладонь выше меня — огромный крепкий конь. Держал голову гордо, даже величественно. Я первый раз видел коня, который мог со мной потягаться, но глаза у него были добрые, и я понял: мы с ним поладим.

— Мой Топторн — лучший конь в нашем полку, да и в любом другом тоже, — ответил Джейми Стюарт. — Джоуи резвее, и да, признаю, я не видел ещё такого красавца среди лошадей, которых впрягают в тележку молочника. Но выносливостью мой Топторн его побьёт. Он у меня неутомимый. В нём одном восемь лошадиных сил, вот так!

На обратном пути в лагерь, капитаны спорили о достоинствах своих коней. А мы с Топторном трусили бок о бок, опустив головы, усталые после целого дня на жаре и безумной вечерней скачки. В ту ночь нас поставили в соседние денники, и на следующий день в трюме переоборудованного лайнера, который повёз нас во Францию, на войну, мы опять оказались рядом.

ГЛАВА 6

На корабле царила атмосфера радостного предвкушения. Солдаты сияли, как будто впереди их ждал какой-то весёлый военный пикник. Казалось, ничто в мире их не печалит. Когда они чистили нас и давали еду, они обменивались шутками и смялись. Такими довольными я их никогда раньше не видел. И их настрой пришёлся очень кстати, потому что море было неспокойным, корабль бросало вверх и вниз и многих коней охватил ужас. Некоторые бились, пытаясь вырваться на свободу — туда, где земля не уходит из-под ног. Солдаты успокаивали нас, уговаривали потерпеть.

Как ни странно, не капрал Сэмюэль Перкинс помог мне пережить это плавание, хотя он приходил ко мне, когда море было особенно бурным. Он держал мою голову и гладил меня уверенно и властно, но это ничуть не помогало.

Настоящим утешением для меня стал Топторн. Он опускал голову на дверь денника, я клал свою голову ему на шею, закрывал глаза и старался не замечать, что корабль швыряет из стороны в сторону, а рядом бьются обезумевшие кони.

Но, когда мы пришвартовались, всё стало наоборот. Лошади успокоились, как только почувствовали под копытами твёрдую почву, а солдаты притихли и помрачнели. Бесконечная вереница раненых тянулась к кораблю, отплывавшему назад в Англию. Когда капитан Николс вёл меня по причалу, я заметил, что он всё время оборачивается и смотрит на море, надеясь скрыть слёзы. Раненые — на костылях, на носилках, в каретах «скорой помощи» — были повсюду. На искажённых болью лицах было написано отчаяние. Солдаты старались скрыть свой страх, но в их шутках теперь чувствовалась горечь. Ни окрики сержантов, ни вражеская атака не подействовали бы на них так, как это ужасное зрелище. Здесь они впервые увидели, какова эта война, и, как оказалось, ни один из них не был к этому готов.

Когда мы покинули город и вышли в поля, мрачный дух развеялся, и все снова повеселели. Солдаты пели и перешучивались. Впереди был длинный переход. Два дня скачки в клубах пыли. Каждый час мы останавливались на несколько минут, а вечером разбивали лагерь у деревни, неподалёку от ручья или речушки. О нас хорошо заботились, время от времени вылезали из седла и шли рядом — давали нам отдохнуть. Когда мы останавливались у ручья, нам приносили в вёдрах прозрачную, холодную воду, которая освежала и радовала. Я заметил, что Топторн всегда опускает морду в ведро с водой и, прежде чем начать пить, трясёт головой, осыпая меня сверкающими брызгами.

Ещё на учениях в Англии мы привыкли спать под открытым небом. Но теперь по вечерам спускались осенние туманы, стало холоднее, и мы начинали мёрзнуть. На завтрак и на ужин нам в торбы щедро насыпали овса, и мы с удовольствием его жевали при любой возможности. Как и солдаты, кони учились жить в походных условиях.

С каждым часом пути мы приближались к далёкому грохоту пушек. И по ночам у самого горизонта тут и там сверкали оранжевые сполохи. Во время учений я слышал звук винтовки — он меня ничуть не пугал, но пушечная канонада вселяла ужас. Мне снились кошмары, я то и дело вздрагивал, просыпался, и только присутствие Топторна, его мужество помогали мне успокоиться. Привыкать к войне было трудно, и я не думаю, что справился бы со всеми трудностями, если бы не Топторн. Пушечная канонада, чудовищный рёв и грохот становились громче с каждым днём. Они лишали меня присутствия духа, высасывали из меня силы.

Мы с Топторном шли бок о бок, потому что капитан Николс и капитан Стюарт тоже были неразлучны. И эти двое были не похожи на других бравых вояк. Чем больше я узнавал капитана Николса, тем больше он мне нравился. Он держался в седле так же, как Альберт, крепко сжимая мои бока коленями и приспустив поводья, так что, несмотря на немалый вес, везти его было легко. И после долгого перехода он непременно беседовал со мной, хвалил меня и подбадривал. Это было таким облегчением после несгибаемого, жёсткого капрала Перкинса. Время от времени я его видел издалека и от души жалел его коня.

В отличие от Альберта капитан Николс не пел и не насвистывал, но, так же как мой единственный настоящий хозяин, подолгу разговаривал со мной, когда мы оставались одни. Насколько я понял, никто толком не знал, где враг. Единственное, что было известно: он наступает, мы отступаем. И больше всего опасались, что враг зайдёт с тыла. Мы должны были не допустить, чтобы противник отрезал нас от моря и взял в кольцо нашу армию. Но вот беда, наш эскадрон никак не мог отыскать врага. Только после многих дней безуспешных скитаний по полям мы наконец с ним встретились. Это был мой первый бой, и я его никогда не забуду.

Вся наша колонна оживилась, когда стало известно, что мы обнаружили батальон вражеской пехоты. Они были всего в миле от нас — в чистом поле, невидимые за полосой старых дубов вдоль дороги. Зазвучали приказы: «Вперёд!», «В колонну!», «Сабли наголо!». Все как один обнажили сабли, и сталь вспыхнула на солнце ледяным блеском. «Эскадрон, напра-во!» — И мы вошли под деревья. Капитан Николс крепче сжал меня коленями и приспустил поводья. Он весь напрягся, и я впервые почувствовал, какой он тяжёлый.

— Полегче, Джоуи, — сказал он негромко. — Полегче, дружище. Не входи в раж, и мы выберемся целые и невредимые — обещаю.

Я посмотрел на Топторна. Он приплясывал от нетерпения, готовый к скачке. Я придвинулся к нему поближе. Тут прозвучал сигнал к атаке, и мы вылетели из-под тенистой сени на залитое солнцем поле битвы.

Скрип кожи, позвякивание упряжи, отрывистые приказы — всё потонуло в грохоте копыт и криках солдат, когда мы помчались на врага. Краем глаза я видел блеск сабли капитана Николса, чувствовал, как вонзаются шпоры в мои бока, как он кричит, охваченный жаром атаки. Я видел, как напротив нас солдаты в серой форме вскидывают винтовки, застучал пулемёт, и вдруг мне стало странно легко. Я понял, что остался без всадника, один впереди всего эскадрона. Топторна рядом нет, а сзади — кони и отступать некуда. Остаётся бежать вперёд. Обезумев от ужаса, я понёсся, и пустые стремена колотили меня по бокам. Я домчался до вражеских солдат, и они повернули вспять.

А я всё бежал и бежал, оставляя позади шум битвы. Я остановился только тогда, когда рядом вдруг оказался Топторн. Капитан Стюарт поймал мои поводья и повёл меня назад.

Кто-то сказал, что мы победили. Но в поле лежали лошади — мёртвые и умирающие. Мы потеряли четверть эскадрона. Всё произошло очень быстро. Мы взяли несколько пленных, и теперь они сгрудились под деревьями, а наши солдаты собрались вокруг и восторженно обсуждали подробности минувшей битвы, которую, по правде говоря, мы выиграли случайно.

Я не видел капитана Николса. Без него меня охватила грусть. Он был добрый, мягкий и честный человек. Он обещал обо мне заботиться и сдержал обещание. Позднее я узнал, что по-настоящему хорошие люди попадаются очень редко.

— Он бы тобой гордился, Джоуи, — сказал капитан Стюарт, когда повёл нас с Топторном к стоянке. — Он бы гордился тобой, если бы видел, как ты мчался прямо на врага. Он начал этот бой, а ты его закончил. Он бы тобой гордился.

Ночью, когда мы расположились на ночлег под дубами, Топторн подошёл ко мне. Перед нами была залитая лунным светом равнина. Мне очень хотелось домой. Было тихо, только изредка кто-то кашлял и шуршали по траве часовые. Пушки наконец-то умолкли. Топторн опустился рядом со мной на землю, и мы заснули.

ГЛАВА 7

На следующее утро, сразу после побудки, когда мы завтракали остатками овса из торб, я увидел, как к нам идёт капитан Джейми Стюарт. За ним шагал незнакомый молодой солдат в огромной шинели и фуражке. У этого незнакомца были розовые щёки и детское лицо, и он тут же напомнил мне Альберта. Я почувствовал, что он меня побаивается, — он шёл как-то неуверенно и неохотно.

Капитан Стюарт потрепал Топторна по ушам, погладил его по шелковистой морде, как он обычно делал по утрам, потом ласково похлопал меня по шее и сказал:

— Рядовой Уоррен, вот он. Подойдите сюда, не бойтесь — он не кусается. Это Джоуи. Раньше на нём ездил мой лучший друг, так что ухаживайте за ним хорошенько, ясно? — Он говорил сурово, но в то же время по его голосу было понятно, что он относится к рядовому Уоррену по-доброму. — Кстати, рядовой, я буду всегда рядом с вами, потому что эти кони практически неразлучны. Они самые лучшие лошади во всем эскадроне и отлично это знают. — С этими словами капитан Стюарт шагнул ко мне, откинул мне чёлку со лба и прошептал: — Приглядывай за ним, Джоуи. Он ещё совсем мальчик, а ему уже досталось на этой войне.

В то утро, когда эскадрон продолжил марш, я понял, что больше не смогу идти рядом с Топторном, как раньше, когда на мне сидел капитан Николс. Теперь я вез обычного рядового, одного из тех, которые ехали позади офицеров. Но, когда мы останавливались, чтобы поесть или попить, рядовой Уоррен всегда подводил меня к Топторну, чтобы мы могли хоть немного побыть вместе.

Рядовой Уоррен плохо ездил верхом — я это понял, как только он забрался мне на спину. Он был очень напряжён и при этом болтался в седле, как мешок с картошкой. Не было у него ни опыта и уверенности капрала Сэмюэля Перкинса, ни чуткости и мастерства капитана Николса. Он неловко покачивался в седле и всегда так сильно натягивал поводья, что мне то и дело приходилось вскидывать голову, чтобы хоть немного их ослабить. Зато он был добрым и заботливым хозяином. Он очень хорошо ухаживал за мной, тщательно чистил меня, обрабатывал ссадины и натёртости от седла, которые у меня появлялись очень часто. Так ещё никто обо мне не заботился — с тех пор, как я очутился в армии. Следующие несколько месяцев оказались очень трудными, и, если бы не рядовой Уоррен, я бы вряд ли выжил.

В ту первую военную осень было несколько боев. Но, как и предполагал капитан Николс, нас почти перестали использовать как кавалерию. Теперь мы просто перевозили пехоту. Когда рядом оказывался враг, солдаты спешивались, доставали винтовки из чехлов и отправлялись в бой, а лошадей отводили в укрытие и оставляли под присмотром нескольких рядовых, так что мы толком не видели сражений, только слышали далёкие выстрелы и стрекот пулемётов. Потом солдаты возвращались, и одна-две лошади частенько оказывались без всадников.

Мы постоянно были в пути — всё шли и шли куда-то. Иногда мимо проезжал мотоцикл, вздымая клубы пыли. Тут же слышались отрывистые команды, потом резкие сигналы горнов, эскадрон сворачивал с дороги, и солдаты шли в бой.

Во время этих нескончаемых походов и холодных ночей рядовой Уоррен стал всё чаще разговаривать со мной. Он рассказал, что в том же бою, в котором погиб капитан Николс, застрелили лошадь, на которой он ехал. А всего несколько недель до этого он был самым обычным парнем и учился кузнецкому делу у своего отца. И тут началась война. Он сказал, что не хотел идти на войну. Но сквайр поговорил с его отцом, и тому ничего не оставалось делать, как отправить Уоррена на войну — отец снимал у сквайра дом и кузницу и не мог его ослушаться. Рядовой Уоррен с детства возился с лошадьми и потому записался в кавалерию.

— Знаешь, Джоуи, — сказал он однажды вечером, вычищая мне копыта, — я думал, что вообще больше никогда не смогу сесть на лошадь после того первого боя. Как ни странно, Джоуи, я не боялся выстрелов, нет, совсем не боялся. А вот про то, чтобы снова сесть на лошадь, даже думать не мог. Удивительно, правда? Я ведь собирался в кузнецы и столько возился с лошадьми. Ну, теперь-то я уже не боюсь. Это всё ты, Джоуи. Ты помог мне снова поверить в свои силы. Мне кажется, что теперь я способен на что угодно. Когда я сажусь на тебя, как будто превращаюсь в настоящего рыцаря.

С приходом зимы начались затяжные дожди. Сначала мы были рады — улеглась пыль и пропали мухи. Но скоро все дороги раскисли, и под копытами чавкала грязь. Солдатам приходилось разбивать лагерь прямо под дождём. Все были мокрые — и люди, и лошади. От дождя невозможно было нигде укрыться, и по вечерам мы засыпали, стоя в холодной, липкой грязи. Рядовой Уоррен заботился обо мне изо всех сил. Он старался найти для меня укрытие, а когда удавалось раздобыть сухой соломы, тщательно вытирал меня, чтобы я хоть немного согрелся. И всегда следил, чтобы в моей торбе было достаточно вкусного овса. Неделя сменяла неделю, и вскоре уже все бойцы заметили, как он меня любит и гордится моей стойкостью и терпением. А ещё они заметили, что я тоже его люблю. «Как было бы здорово, — иногда думал я, — если бы он обо мне только заботился, а ездил на мне кто-нибудь другой».

Рядовой Уоррен много говорил о войне. Наш эскадрон, по его рассказам, отправили в запас, в тыл. Судя по всему, обе армии не могли продолжать боевые действия в грязи и решили окопаться и подождать. Землянки постепенно превратились в окопы, а окопы соединились друг с другом, так что от самого моря до Швейцарии протянулась целая сеть окопов и траншей.

— Весной, — сказал он, — нас снова пошлют на передовую, и опять начнутся бои. Мы будем очень нужны армии, потому что кавалерия может пройти там, где не пройдёт пехота, к тому же кавалерия значительно быстрее пехоты и способна добраться туда, где уже нет траншей. Мы покажем пехоте, как воевать, — говорил он. — Но прежде всего нужно пережить зиму, дождаться, когда грязь подсохнет, и тогда кавалерия сможет показать себя.