Я широко разинул рот, засунул туда пальцы и несколько раз сказал: «А-а-а». Уна взирала на меня с высоты своего роста, и взгляд у неё был такой понимающий, что мне показалось, общий смысл она уловила. Это меня вдохновило, и я продолжил спектакль. Погладил себя по животу, мыча от удовольствия:

— Ням-ням, вкусно. Еда. Еда.

Слониха, не мигая, смотрела на меня. Она слушала, это видно было, но понимала ли хоть словечко? Вот вопрос так вопрос.

Может, взгляд у неё нисколечко не понимающий, просто добрый. Нет, никак мне до неё не достучаться. Просто руки опускаются. Ладно, попробуем по-другому. Я сбегал на опушку джунглей, оторвал от дерева длинную ветку с листвой и притащил Уне. Надеюсь, это те листья, которые ей по душе. Она понюхала подношение, затем обвила ветку хоботом, оторвала от неё всё нужное и побросала себе в рот.

— Вот молодец, Уна! — радостно крикнул я. — Видишь? Еда. Ням-ням. И мне. Мне тоже. Мне нужна еда. Но только не листья, Уна, листья я не ем.

Слониха жевала и чавкала, не сводя с меня взгляда, и откуда-то из её утробы доносилось довольное бурчание. «Хоть бы это означало, что она поняла», — мысленно молил я. Хоть бы она догадалась накормить меня, как я её. Но Уна затолкала в рот последние листья и принялась ощупывать хоботом мои волосы и уши. Тут я уже не выдержал. Я отпихнул хобот и заорал, задрав голову кверху:

— Ты что, совсем тупая, слонища-дурища? Я есть хочу! Есть! Мне нужно есть!

Я отчаянно заозирался и заметил какие-то красные плоды, похожие на огромную спелую сливу. Они росли высоко на дереве, на другом берегу реки.

— Уна, гляди! Вон там! Вот что мне нужно! Мне туда не забраться. А тебе дотянуться — раз плюнуть. Ты точно сможешь. Пожалуйста, Уна, ну пожалуйста!

Но Уна развернулась и зашагала прочь от реки вглубь джунглей, выискивая хоботом листья. Пока она ест, нет смысла орать на неё, подпрыгивать и шлёпать её по ноге. Ей до всего этого дела нет. Уна изволит обедать, и пусть весь мир подождёт.

К глазам подступили слёзы. Я сморгнул. Но что толку — они снова набегали. Я уселся на берегу, подтянув колени к груди, и разревелся. И плакал я не от жалости к себе, не от грусти. Не от скорби по маме или папе. Я ревел от ярости, от бессилия и от голода тоже. Уткнувшись лицом в ладони, я тихонько завывал, покачиваясь из стороны в сторону.

Когда я поднял взгляд, то увидел хаудах. Он прочно застрял между камнями. И мне его никак оттуда не достать — это и ежу понятно. Без него как я поеду на Уне? А без Уны как отыщу дорогу к людям? Как ни странно, до меня только сейчас начало доходить. Я перестал плакать, попытался успокоиться и собраться с мыслями. Если я не могу ехать на слонихе, а она не может добывать мне пищу, значит спасти меня она тоже не может. Следовательно, пропитание себе я должен добывать сам. И заботиться о себе сам. Спасение в моих руках. Есть же хоть какой-то путь из этих джунглей. Раз я попал сюда, попаду и обратно.

И через несколько минут я уже знал, что делать. Меня осенило при взгляде на реку. И как только мне раньше в голову не пришло? Я пойду вниз по течению. Ведь все реки впадают в море, так? Если идти вдоль берега, по крайней мере, у меня всегда будет вода. А еду добуду себе по пути: ягоды, орехи, коренья. И даже рыбу. Я же могу рыбачить! Да, со слонихой нужно расстаться. Так я и поступлю. Всё, я принял решение. Теперь я иду один.

4

«Тигр, Тигр…»

Но уже через минуту я передумал. Просто кое-что случилось. Я сидел себе одиноко на берегу реки, и вдруг хобот Уны нежно коснулся моей шеи, переполз на плечо. Уна пофыркивала, ощупывая меня. Хобот обвился вокруг моей груди; слониха потянула меня — мягко, но настойчиво. Она разворачивала меня лицом к себе. Она смотрела с высоты своего роста, укоризненно кряхтя, словно догадывалась, что я затеял.

Потом Уна опустилась на передние колени. Я сначала подумал, что она просто утомилась, пока резвилась в реке, а теперь хочет прилечь рядом и вздремнуть. Она и правда прилегла, только спать вовсе не собиралась. Она вытянула хобот, обхватила меня за пояс и подтянула к себе поближе. Я всё никак не мог сообразить, что́ она делает.

И тут до меня дошло. Вот я балда недогадливая! Уна приглашает взобраться на неё, вот что. Легонько подтолкнув, она приподняла меня и подстраховывала, пока я не ухватился за шею и не устроился между двумя буграми на голове. Только теперь я увидел, что Унина голова — это не один купол, а пара.

Поддерживая меня хоботом, слониха поднялась и выпрямилась на всех четырёх ногах. Но хаудаха у меня теперь не было, а значит, не было и поручня. Я испуганно ухватился за слоновью шею и обнаружил прямо перед носом у себя хобот. Уна предлагала замену хаудаху. Она знала: мне нужно за что-то цепляться. И уж я вцепился так вцепился — не за страх, а за совесть. А вдруг она сейчас отнимет хобот, что тогда? И для верности я приклеился к Униной шее коленками и пятками.

Но, как выяснилось, ноги у меня слишком короткие и слишком широко их приходится раскидывать — толком не приклеишься. Если я лишусь хобота — а рано или поздно я его лишусь, — мне придётся самому как-то удерживать равновесие. И что со мной будет, когда Уна тронется с места? А если ей вздумается пуститься бегом, тогда вовсе пиши пропало.

И вот Уна пошла. К счастью, шагала она очень осторожно. Неспешной поступью мы двигались через джунгли, огибая деревья, и её хобот служил мне надёжной опорой. Я держался за него крепко-крепко, особенно поначалу, потому что вздрагивал при каждом шаге, хоть Уна и несла меня совсем медленно.

Мало-помалу я освоился и почувствовал себя увереннее. Вроде бы еду себе, не падаю, и всё хорошо. Я потихоньку подстраивался под ритм Униных шагов. И она тоже под меня всё время подстраивалась — это я точно мог сказать, она учила меня, помогала не упасть. Совсем немного времени прошло, а я уже начал привыкать и даже снова получал удовольствие от езды на Уне. Я глазел на попугаев, а те с карканьем, клёкотом и клохтаньем носились в мареве зелёной листвы и солнечных лучей.

Через некоторое время я решился отнять от хобота одну руку. Потом обе. Но Уна не опустила хобот и правильно сделала, потому что рано я загордился. Стоило мне самонадеянно расслабиться, как я соскальзывал со слоновьей шеи — и так было не однажды и не дважды. Но каждый раз слониха вовремя меня подхватывала. Это вселяло в меня уверенность: даже если я зазеваюсь, Уна меня спасёт.

В общем, вскоре я перестал бояться, что свалюсь. И тогда опять явился голод — ещё злее, ещё неистовее, чем прежде, он буравил изнутри мой желудок. Через какое-то время на меня навалилась непреодолимая слабость. Силы покидали меня всё быстрее и быстрее. Я приказывал себе не отвлекаться, твердил, что нельзя отпускать хобот. Перед глазами у меня всё плыло. Сейчас я потеряю сознание и соскользну вниз. Я с трудом различал сон и явь. Мне казалось, лечу на самолёте с мамой, я заснул рядом с ней и мне снится сон: я еду на слоне по песчаному пляжу, а мама бежит рядом и фотографирует меня и велит мне улыбаться и махать.

Конец ознакомительного фрагмента