Мбикана молчал.

— К тому же мне совершенно не хочется близко подпускать ваших людей к нашим медикам. Что, если вы начнете сулить им деньги и земли — то, чего наша страна предложить не может? А нам без своих врачей не обойтись. Сейчас только очень богатые граждане могут позволить себе необходимую коллективную хирургию.

— Если вы боитесь, что мы похитим ваших специалистов, можно предпринять соответствующие меры. Например, подписать соглашение…

Вольф наконец-то почувствовал себя в своей стихии. Все сдвинулось с мертвой точки. Если бы они не готовы были заключить сделку, разговор никогда бы не зашел так далеко.

Приближался вечер. Ди Стефано вызвал помощников, а потом отослал их. Дважды он посылал за напитками. Один раз они прервались на ланч. Становилось все жарче, и в конце концов пребывание в комнате сделалось совершенно нестерпимым. Но потом свет за окном померк, и жара начала спадать.

Ди Стефано разложил документы на две стопки, одну протянул Вольфу, а вторую спрятал в ящик стола.

— Еще раз все посмотрю, а потом отдам на растерзание нашим юристам. Вряд ли возникнут трудности. Об окончательном решении сообщу, скажем, через месяц. Двадцать первого сентября. Я буду в Бостоне, но меня там легко найти.

— Через месяц? Но я думал…

— Месяц, — твердо повторил Ди Стефано. — Совет торопить нельзя. Мисс Кори!

На пороге тут же возникла женщина в вуали:

— Да, сэр.

— Выковыряйте-ка Каплана из кабинета. Скажите, у нас тут одного парнишку нужно обслужить по первому классу. Может быть, устроить шоу. Это касается Хопкинса. Надо же ему отрабатывать жалованье.

— Да, сэр.

Женщина мгновенно растворилась.

— Спасибо, — отозвался Вольф. — Но мне не нужно…

— Парень, послушай моего совета: пользуйся любыми доступными привилегиями. Видит бог, их осталось не так много. Велю Каплану через час зайти за тобой в гостиницу.

Каплан оказался худощавым лысеющим мужчиной. Он нервно дергал руками. Чем-то там он занимался в администрации Хопкинса — Вольф так и не понял чем. Каплан же, в свою очередь, не понял, что собой представляет Вольф, и тот, испытывая некоторое злорадство, не стал ничего объяснять, чтоб хоть отчасти расквитаться за украденные документы.

Каплан вел Вольфа по вечерним улицам. Солнце садилось, толпа значительно поредела.

— Мы не станем выходить за пределы электрифицированной зоны, — пояснил Каплан. — Ночью этого делать не стоит. Там полно безухих дженни.

— Безухих дженни?

— Немые. Отбросы разные. Совсем пропащие. Некоторые и днем не вылезают — изменения даже в комбинезоне заметны. Или в чадре, если речь идет о женщине.

Лицо Каплана исказилось, на нем быстро промелькнуло едва заметное похотливое выражение, от которого словно остался липкий след.

— Куда мы идем? — спросил Вольф, быстро меняя тему. Что-то подсказывало: подробностей о Каплановых похождениях лучше не знать.

— Место называется «У Пибоди». Слышали про Дженис Джоплин? Нашу знаменитую певицу?

Вольф кивнул, хотя, разумеется, ничего такого не слышал.

— В этом шоу мы пытаемся воссоздать ее выступления. Женщина по имени Мэгги Горовиц превосходно изображает Дженис. Лучше всех на моей памяти. Билеты достать практически невозможно, но университет Хопкинса на особом положении, потому что… Ага, вот мы и пришли.

По бетонным ступенькам они спустились в подвал грязного кирпичного здания. И очутились в книжном магазине. От неожиданности Вольф на мгновение растерялся. Вокруг нависали полки с книгами и журналами, громоздились ящики, лежали кипы бумаги.

Вольфу хотелось задержаться и покопаться в древних томах — останках далекой культуры, постепенно превращающейся в миф. Но Каплан прошествовал мимо, не удостоив полки даже мимолетным взглядом. Пришлось бежать следом.

Они прошли через второй заваленный книгами зал, потом через коридор. Человек с серым лицом вытянул шишковатую руку и сказал:

— Билеты, пожалуйста.

Каплан отдал ему два чистеньких картонных приглашения, и они вошли в третий зал.

Там располагалось кабаре. Вокруг столиков, на каждом из которых горела свеча, стояли деревянные стулья. Вверх устремлялись потолочные балки, а одну из стен целиком занимал погасший камин. Вторую стену, по всей видимости, снесли, чтобы влезла небольшая сцена. Разнообразные плакаты и памятные вещицы, скопившиеся тут, видимо, за целый век, висели на стенах и болтались на балках, словно какие-то варварские трофеи, добытые в завоеванной империи.

— «У Пибоди» — сугубо местное заведение, — сказал Каплан. — В двадцатом веке во времена сухого закона здесь подпольно торговали спиртным. Тут выпивал сам Генри Луис Менкен. — (Вульф кивнул, хотя имя это слышал первый раз в жизни.) — Снаружи — книжный магазин, а выпивку подавали вот здесь, в задней комнате.

В зале так и веяло прошлым — теми давними временами, когда Америка была сильнейшей в мире державой. Будто вот-вот на пороге появится Теодор Рузвельт или Генри Киссинджер. Вольф пошутил на эту тему, и Каплан самодовольно заулыбался.

— Тогда вам понравится шоу, — сказал он.

Официант принес заказ, но они едва успели пригубить. Сцену осветили два прожектора, разошелся в стороны занавес.

Там стояла девушка. На руках у нее болтались многочисленные браслеты, на шее висели яркие аляповатые ожерелья. На ней было длинное бесформенное цветастое платье и большие черные очки. Сквозь ткань платья отчетливо просвечивали соски. Вольф уставился на них со смесью удивления и ужаса. Сосков было четыре.

Она стояла совершенно неподвижно, а Вольф все пялился: дело было даже не в количестве сосков, а в том, что их подобным образом выставили напоказ. Он уже успел привыкнуть к местным табу.

Девушка запрокинула голову и рассмеялась, потом положила одну руку на бедро, вызывающе вильнула им и поднесла микрофон к губам.

— С год эдак назад, — заговорила она резким скрежещущим голосом, — жила я в домишке в Ньюарке, ну? На третьем этаже. И все-то у меня вроде как ладилось. Но что-то не очень. Не хватало мне… веселья. Улавливаете, о чем я? Ни одно ко мне не захаживало дарование. А дальше по улице жила девица одна, ни кожи ни рожи, но у нее-то с радостями не было никаких проблем. Вот я и говорю себе: Дженис, что с тобой не так? Почему же ей все, а тебе ничего? Решила проверить: что же у нее такого есть, чего нет у меня. Встала однажды спозаранку, выглянула в окошко — смотрю: а девица-то тут как тут! Улавливаете, полдень, а она уже на улице! Вот я и говорю себе: Дженис, золотце, а ты ведь плохо стараешься. Хочешь веселиться — старайся. О да. Старайся получше.

Внезапно словно из ниоткуда зазвучала музыка, и девица затянула:

— Стара-а-айся, ста-а-арайся получше…

Пела она неожиданно хорошо. Ничего подобного Вольф раньше не слышал, но тут же проникся музыкой, почти интуитивно. Это была универсальная песня, понятная всем.

Каплан впился пальцами ему в локоть и зашептал прямо в ухо:

— Видите? Видите?

Вольф нетерпеливо стряхнул его руку — он хотел послушать.

Концерт длился целую вечность, но закончился до невозможности быстро. Взмокший Вольф чувствовал себя совершенно опустошенным. Женщина на сцене словно излучала энергию — танцевала и вышагивала с важным видом, в ее песнях звучала почти нечеловеческая мощь. Вольф не слышал оригинальную Дженис Джоплин, но был уверен: копия идеальна. Это чувствовалось.

Зрители были от нее без ума. Трижды певицу вызывали на бис. В четвертый раз она вышла и, тяжело дыша, прохрипела в микрофон:

— Любимые вы мои, я вас обожаю. Правда обожаю. Но больше не могу. Не могу — и все тут.

Послав слушателям воздушный поцелуй, она ушла со сцены.

Все, и Вольф в том числе, аплодировали стоя. Ему на плечо опустилась чья-то рука, и он раздраженно обернулся.

— Пошли, — сказал раскрасневшийся Каплан и потянул Вольфа прочь от беснующейся толпы — за сцену в маленькую гримерку; туда набилась куча народу, и дверь стояла приоткрытой.

Певица с растрепанными мокрыми волосами смеялась и размахивала руками, в одной из которых была зажата бутылка, явно старинная, с этикеткой «Саузерн комфорт». В ней плескалась какая-то янтарная жидкость.

— Дженис, позвольте вам представить… — начал было Каплан.

— Мэгги, — весело прощебетала она, — Мэгги Горовиц. Я тебе не какая-нибудь там дохлая блюзовая певичка. И не смей об этом забывать.

— Мэгги, это ваш поклонник. Из Африки, — кивнул на Вольфа Каплан.

Мбикана нерешительно выступил вперед, смущенно улыбаясь людям, которым пришлось при этом потесниться.

— Опа! — удивилась Мэгги и глотнула прямо из бутылки. — Будем знакомы, Ас. Что-то ты для африканца светловат.

— Народ моей матери ведет свой род от немецких поселенцев.

Его и отправили сюда еще и поэтому: светлокожего представителя обидчивые американцы восприняли бы лучше. Но об этом Вольф говорить не стал.

— Как тебя величать, Ас?

— Вольф.

— Вольф! — радостно воскликнула Мэгги. — Волчок. Да, золотце, ты похож на сердцееда. Мне бы поостеречься, да? Вскружишь голову и лишишь невинности бедную девушку? — Она подтолкнула его локтем. — Шучу, Ас.

Вольф поражался этой женщине: она была в десятки раз более живой, чем ее соотечественники. По сравнению с ней остальные американцы казались ходячими мертвецами. А еще Вольф ее немножечко боялся.

— Как тебе мои песенки?

— Превосходно. Это было… — Он замолк, не в силах подобрать слова. — В моей стране музыка тише и совсем не такая эмоциональная.

— Ага. Ну, я-то думаю, что пела просто офигительно, Ас. Я в прекрасной форме, лучше не бывало. Каплан, скажи им там, в Хопкинсе. Скажи, я стою вбуханных в меня денег.

— Конечно, — согласился Каплан.

— Будь я проклята. Слушайте, да здесь же как в мертвецкой! Прочь из этой каморки. Вперед! По барам! Устроим вечеринку.

Она вытолкала их из гримерки, по коридору, на улицу, и маленькая шумная толпа отправилась на поиски бара.

— В той стороне есть один, через квартал, — сказала Мэгги. — Айда. Ас, познакомься с Синтией. Греховодница Синтия, Вольф. Мы с ней как сиамские близнецы. Не раз с одним и тем же дарованием прыгали в постель. Да? — проворковала она и ухватила Синтию за зад.

— Мэгги, заканчивай, — улыбнулась та.

Синтия была высокой, стройной и очень красивой.

— Эй, да в этом городишке все, что ли, поперемерли? — Последнее слово Мэгги выкрикнула во все горло, а потом приложила палец к губам, чтобы все услышали эхо. — Ну вот и он.

Она махнула рукой, и все завалились в первый бар.

После третьего Вольф сбился со счета. В какой-то момент он распрощался с честнóй компанией и нетвердым шагом отправился в гостиницу. Последнее, что он помнил, — Мэгги кричала ему вслед:

— Эй, Ас, ну не порти веселье. Ладно, черт тебя дери, завтра только не забудь прийти.

Почти весь день Вольф провалялся в кровати у себя в комнате — пил воду и дремал. Вечером жара начала потихонечку спадать, и похмелье почти прошло. Он вспомнил о полушутливом приглашении Мэгги, но отмел эту идею и вместо концерта отправился в клуб.

В окнах «Ухуру» ярко горел свет, и потому клуб напоминал маяк, возвышающийся посреди темного города. Его завсегдатаи были чиновниками африканской дипломатической службы, а еще сюда в поисках вежливых собеседников захаживали немногочисленные представители торговых компаний (такие, как сам Вольф), которых угнетали ограниченные американские нравы. Клуб де-факто не подчинялся местным законам, ограничивающим использование энергии.

— Мбикана! Сюда, друг мой, позвольте вас угостить, — помахал ему рукой сидящий у стойки консул Ннамди.

Вольф послушно подошел. Как всегда, в «Ухуру» он чувствовал себя белой вороной — из-за цвета кожи. Даже слуги-американцы были здесь темнокожими, в силу то ли уважения, то ли, наоборот, пренебрежения, выказываемого местными властями.

— Говорят, вы весь день провели взаперти с начальником.

Ннамди пил джин с тоником. Вольф этот напиток терпеть не мог, но именно его обычно предпочитали чиновники.

— Мы жаждем грязных подробностей.

Вокруг стали собираться другие завсегдатаи: дипломатическая служба жила слухами. Вольф пересказал им сокращенную версию своих злоключений, и Ннамди зааплодировал:

— Целый день с Паучьим Царем, а вы умудрились сберечь свои яйца. Успешное начало карьеры, друг мой.

— Паучий Царь?

— Вас, конечно же, проинформировали о местной системе автономных регионов и рассказали о том, как страну поделили на части, когда невозможно стало управлять ею централизованно? В этих краях, мой мальчик, нет власти превыше Ди Стефано.

— Бостон, — фыркнула Аджуджи (как и большинство экспатов, она была законченной неудачницей; но, в отличие от этого самого большинства, не умела скрывать это от самой себя). — От подобных дикарей иного ждать нелепо.

— Аджуджи, этих людей вряд ли можно назвать дикарями, — спокойно поправил ее Ннамди. — Вспомните, еще до Катастрофы они отправили человека на Луну.

— Технологии! Всего-навсего голые технологии, точь-в-точь как те, что и уничтожили всех нас. Хотите составить представление о людях — взгляните, как они живут. Эти янки… — она с отвращением выплюнула последнее слово, — купаются в грязи. Грязные улицы, грязные города. В грязи измазаны даже те, кто не изуродован от рождения. И ребенка можно научить убирать за собой. И кто же они после этого?

— Люди, Аджуджи.

— Вздор, Ннамди.

Вольф слушал их спор, испытывая жгучий стыд. Ему с детства внушали, что люди, занимающие высокое положение, должны вести себя благородно. Почти невыносимо было слышать из их уст подобные вульгарности, сталкиваться с такими примитивными предрассудками. Внезапно ему стало действительно невыносимо. Повернувшись к стойке спиной, Вольф вышел из зала.

— Мбикана! Вы не должны… — прокричал ему вслед Ннамди.

— Пусть идет, — довольно отозвалась Аджуджи, — а чего вы от него ожидали. В конце концов, он почти один из них.

Что ж, вполне возможно, так оно и было.

Вольф и сам не знал, куда идет, пока ноги не вынесли его к «У Пибоди». Обойдя здание, он нашел заднюю дверь, схватился за ручку, и она неожиданно легко повернулась. На пороге стоял огромный детина в комбинезоне.

— Да? — весьма недружелюбно произнес он.

— Ой, — смутился Вольф. — Меня просила зайти Мэгги Горовиц.

— Слушай, пилигрим, тут таких вот любителей пробраться за сцену навалом. Я пускаю только тех, кого знаю лично. А вот тебя я не знаю.

Вольф пытался придумать подходящий ответ, но безуспешно. Он уже было собрался повернуться и уйти, когда кто-то сказал:

— Дик, впусти его.

Это была Синтия.

— Заходи, — пригласила она скучающим тоном. — Не стой в дверях.

Охранник подвинулся, и Вольф вошел.

— Спасибо.

— Как сказала бы Мэгги, — отозвалась Синтия, — de nada [De nada (исп.) — пожалуйста, не за что.]. Ну что, пилигрим, гримерка там.

— Вольф, золотце! — завопила Мэгги. — Как поживаешь, Ас? На шоу успел?

— Нет, я…

— А зря. Я была хороша. Чудо как хороша. Сама Дженис и то не сумела бы лучше. Эй, народ! А давайте сбежим, а? Засядем где-нибудь и запилим буги.

В конце концов компания из двадцати человек оккупировала освещенный газовыми рожками бар, расположенный за пределами электрифицированной зоны. Трое музыкантов, прихватившие с собой инструменты, уломали владельца, и тот разрешил им сыграть. Музыка была тягучей и монотонной. Мэгги улыбалась и кивала в такт.

— Как тебе, Ас? Здорово, ну? Мы называем это мертвой музыкой.

— Хорошее название, — покачал головой Вольф.

— Народ, слышали? У нас тут Вольф пошутить изволил. Золотце, для тебя еще не все потеряно. — Она вздохнула. — Не пробирает? Это печально, дорогуша. В те времена играли хорошую музыку, настоящую. А мы — лишь эхо, так-то вот. Играем их старые песни, только и всего. Наши-то и петь не стоит.

— Так вы поэтому участвуете в шоу? — спросил Вольф, которому было страшно любопытно.

— Нет, черт тебя дери, — засмеялась Мэгги. — Я ввязалась, потому что это мой шанс. На меня вышел Ди Стефано…

— Ди Стефано? Начальник?

— Ну, кто-то из его ребят. У них уже все было на мази, не хватало только Дженис. Ну вот они и запустили компьютерный поиск, и выскочило мое имя. Денег предложили. Месяца два ковыряли меня в Хопкинсе. И пожалуйста — вот она я. На пути к славе. — Последнюю фразу она громко пропела, словно потешаясь над собой.

— А зачем вам пришлось связываться с университетом Хопкинса?

— Ты ж не думаешь, что я такой уродилась? Им пришлось все лицо мне перекроить. И голос тоже, благослови их Бог. Сделали его ниже, расширили диапазон, усилили, чтоб высокие ноты держать.

— Не говоря уж о мозговых имплантатах, — добавила Синтия.

— Да-да, имплантаты, чтобы я болтала по-блюзовому и не выпадала из роли. Но этих немного совсем поставили.

Вольф поразился. Он, конечно, знал, что в университете Хопкинса работают отличные специалисты, но чтобы настолько!

— Но какая им с этого выгода?

— Довести меня до ручки, золотце. Не спрашиваю, не знаю и знать не хочу. Вот мой девиз.

— Правительство взялось за социальную инженерию, — встрял бледный длинноволосый парень, сидевший неподалеку. — Вот и мутят что-то странное, а почему — никто не знает. Вопросы им задавать — себе дороже.

— Послушай-ка, Хоук, вернуть Дженис к жизни — вовсе и не странная, а очень даже прекрасная идея, — возразила Мэгги. — Вот бы они и правда ее оживили. Сели бы мы рядышком. Я бы с этой дамой побеседовала по душам.

— Да вы бы глаза друг дружке повыцарапали, — заявила Синтия.

— С чего вдруг?

— Ни ты, ни она добровольно не уступили бы сцену.

— Правда, что ли? — захихикала Мэгги. — Все равно я бы с ней потрепалась. Настоящая звезда, улавливаешь? Не какая-то гребаная подделка, как я.

— А ты, Вольф? — спросил внезапно Хоук. — Куда тебя дальше ведет дорога пилигрима? Послезавтра мы отправляемся в турне. Какие у тебя планы?

— Да, в общем-то, никаких, — отозвался Вольф и рассказал им про свою ситуацию. — Наверное, останусь в Балтиморе, пока не придет пора отправляться на север. Может, съезжу куда-нибудь ненадолго.

— А с нами не хочешь? Будет одна сплошная вечеринка. И через месяц, даже меньше, доберемся до Бостона. Там заканчивается турне.

— Прекрасная мысль, — скривилась Синтия. — Не хватало нам только еще одного белоручки в поезде.

— А что тут плохого? — рассердилась Мэгги.

— Ничего плохого. Просто идея глупая.

— А мне нравится. Ты как, Ас? Поедешь кататься?

— Я… — Вольф запнулся — а почему, собственно, нет? — Да. Я бы с радостью.

— Хорошо. — Мэгги повернулась к Синтии. — А ты, дорогуша, просто ревнуешь.

— О господи, только опять не начинай.

— Ладно, не переживай. Тебе не к лицу. Эй, смотрите, какое там дарование сидит!

— Мэгги, этому самому, как ты его называешь, дарованию еще и восемнадцати нет.

— Зато милашка, — протянула Мэгги, мечтательно глядя на парнишку. — Такой милашка, ну?

За следующие несколько дней Вольф уладил все свои дела и раздобыл аккредитивные письма. Утром в день отъезда он поднялся спозаранку и отправился на Балтиморский вокзал. После короткой беседы охранники пропустили его в огороженное стеной депо.

Там стоял громоздкий паровоз с прицепленными к нему отреставрированными вагонами. На последнем было старинными психоделическими буквами выведено «Pearl» [«Pearl» — посмертный альбом Дженис Джоплин, выпущенный в 1971 г.].