Я проснулась от того, что холодная рука тряхнула меня за плечо, а вторая зажала рот. Открыв глаза, я увидела в тусклом свете едва брезжащего утра абрис лица Шуарле — его глаза светились в полумраке огоньками свечи, золотыми, оранжевыми, а лицо отражало этот свет, как полированный металл. Он был невероятно спокоен.

Я потянулась убрать его ладонь с моих губ, но он отрицательно качнул головой. Убедившись, что я буду молчать, протянул мне плащ и платок. Пока я неловко укутывалась, он пристально следил за спящими рабынями. Я вдруг с лёгкой оторопью заметила у него на коленях длинное лезвие чего-то вроде морского тесака — Шуарле вытер с него кровь, но металл всё равно выглядел тускло от тёмных разводов.

Когда я, наконец, повязала платок, мой друг подал мне руку — и мы выбрались из повозки. Стояло сероватое белёсое утро. Между повозками тлел костёр; у костра, укутанные в одеяла, спали стражники, а несколько поодаль — Биайе, которого можно было легко узнать по толщине и тоненькому похрапыванию. Вокруг была странная местность — каменистая, заросшая чащей незнакомых мне растений, казавшихся в сумерках тёмной косматой массой. Густой туман мешал видеть вдаль. Лошади, и верховые, и упряжные, были распряжены и привязаны к скобам на бортах повозок недоуздками — кроме двух, которые стояли под сёдлами.

— Ты ездишь верхом, Лиалешь? — спросил Шуарле еле слышно. Он всегда звал меня Лиалешь — Цветущая Яблонька.

Я не ездила верхом и покачала головой.

— Тебе придётся, — сказал Шуарле. — Это наш единственный шанс освободиться.

Я истово кивнула. Слава Господу, мелькнуло в моей голове, среди нас есть тот, кто знает, что делает. Шуарле улыбнулся шальной отчаянной улыбкой и указал мне на лошадь. Я изо всех сил попыталась сесть в седло; это, вероятно, было очень смешно. Шуарле, улыбаясь, подсадил меня и придержал стремя. Я думала, что надо скакать очень быстро — но Шуарле, сев верхом, взял мою лошадь за узду, и мы поехали шагом, очень медленно и осторожно.

Стука копыт было почти не слышно на влажной от росы, пружинящей от травы земле.

Когда наши лошади обошли стоящие повозки, я заметила ещё одного стражника; он не лежал, а сидел, прислонившись спиной к колесу. Его поза казалась чрезмерно расслабленной, а голова упала на грудь, залитую чёрным — я догадалась, что он мёртв.

Шуарле взглянул на него, как на камень, и повернул наших лошадей на дорогу. Стук копыт стал чуть слышнее, зато тёмный след, оставляемый на траве, с которой мы сбивали росу, прервался: дорога вся была выбита подковами.

Так, можно сказать, крадучись, мы ехали до тех пор, пока повозки не растаяли в тумане. Потом Шуарле кивнул мне и ударил своего коня пятками по бокам.

Пока лошади шли, я отлично держалась в седле; теперь же, когда они сменили аллюр на довольно-таки быструю рысь, мне стало ужасно неудобно и страшно. Лошадиная спина ходила подо мной ходуном, тёмные тени мелькали вдоль дороги — я изо всех сил ухватилась за повод, но всё равно думала, что сейчас упаду под копыта.

— Лиалешь, — сказал Шуарле, обернувшись, — врасти в седло. Прилипни к нему. Двигайся вместе с лошадью — и ничего не бойся.

Я очень старалась. Шаг лошадей становился всё шире. Дорога плавно пошла вверх; с одной стороны от нас поднималась поросшая зеленью горная стена, с другой был обрыв, наполненный туманом. Я подумала, что в тумане мы можем сорваться вниз, но дорога виднелась отчётливо — чёрная от утренней влаги, заросшая по сторонам какими-то взъерошенными кустами.

Мне показалось, что мы ехали очень долго, но в действительности, я думаю, прошло не более получаса: небо начало потихоньку розоветь, Шуарле придержал своего коня. Бег снова превратился в ленивую рысцу. Я обрадовалась, потому что от напряжения у меня разболелась поясница и затекла спина. Теперь можно было чуть-чуть отпустить окаменевшие мышцы.

— Отдохни, Лиалешь, — сказал Шуарле ласково. — Мы оторвались. Вряд ли нас начнут искать скоро — и уж точно нас не станут искать здесь.

Звук его голоса каким-то образом помог мне осознать, что мы, во-первых, уже на свободе, а во-вторых, подвергаемся смертельной опасности как беглецы. Я улыбнулась Шуарле как можно теплее — в душе я давно посвятила его в рыцари, а в это утро он стал моим камергером и коадъютором, самым доверенным лицом. Я чувствовала себя виноватой перед ним: как я могла в нём усомниться? Мой несчастный друг был отважным и верным мужчиной, несмотря на телесную немощь.

— Меня поражает твоя отвага, Шуарле, — сказала я восхищённо. — Ты убил стражника? Этого огромного мужчину? Воина? Как же тебе удалось?

Шуарле усмехнулся.

— Я не хочу тебе рассказывать, Лиалешь. Это слишком гадко для принцессы. Просто — обманул его, заставил забыть осторожность и перерезал горло его собственным ножом, когда он совсем ни о чём не думал. Потом забрал его сумку.

— Ты очень умён.

— Я наблюдателен, — загадочно сказал Шуарле с довольно жестокой улыбкой. — Гранит иногда уязвимее песка. Я давно знал этого человека и достаточно сильно его ненавидел. Но смирился бы и совладал с собственной ненавистью, если бы не ты.

— Знаешь, — сказала я, — я бы никогда не догадалась, что ты настолько храбрый и сильный.

Шуарле придержал лошадь и взглянул мне в лицо.

— Дело не в силе или храбрости, — сказал он просто. — Дело в том, что я люблю тебя, Лиалешь. У меня нет крыльев, но сердце уцелело.

Я чуть не задохнулась. Он тронул мой локоть:

— Ты отдохнула? Нам надо торопиться.

Мы ехали горными дорогами довольно долго. Утро перешло в день, солнце перевалило через зенит и тени снова начали удлиняться, когда Шуарле сказал:

— Ты, наверное, голодна и устала, Лиалешь?

Я невольно хихикнула.

— Я думала, ты никогда этого не скажешь.

От долгой дороги у меня болело всё тело. Я была не просто голодна: мне казалось, что лучший обед сейчас — это живая индюшка, проглоченная целиком, вместе с перьями. Стоял невозможный зной; мне было ужасно жарко в плаще и платке, а снять их Шуарле не позволял.

— Солнце обожжёт тебя, — сказал он, — а Нут разгневается на нас.

Я только тихо радовалась, что Шуарле прихватил с собой флягу с водой. Он несколько раз давал мне глотнуть — правда, пить всё равно хотелось. Так что его позволение на отдых меня просто осчастливило.

— Хочешь спешиться? — спросил он, и я радостно кивнула.

Мы остановили лошадей в чудесном месте. Горная речка весело текла по камням, распространяя свежий запах воды, низвергаясь водопадом в небольшое озерцо и вновь вытекая оттуда. В зарослях на берегу лошади могли спокойно щипать траву, невидимые с дороги. Я с наслаждением села на упругий мох, покрывающий тёплые валуны сплошь, как зеленовато-седой ковёр.

Шуарле зачерпнул для меня воды из реки. Я наконец-то смогла умыться. Вода в реке была очень холодной, но это приободрило и развеселило меня. Шуарле вынул из седельной сумки лепёшки, вяленые абрикосы и два куска копчёной курицы — еда показалась мне восхитительной.

Я ела и смотрела на своего друга. Его лицо за эту ночь и этот день осунулось, даже глаза запали. Он всё время прислушивался, отламывая кусочки лепёшки — я заметила, что еда его не слишком занимает.

— Ты не спал всю ночь, да? — спросила я. — Наверное, ты очень устал. Тебе нездоровится?

— Я не люблю ездить верхом, — сказал Шуарле. — Но это ничего. Мы уехали далеко. К вечеру мы доберёмся до перевала, а завтра совсем растворимся в горах. Опасность от стражников Вернийе нам вряд ли грозит. Они не станут искать тебя здесь и рисковать собой.

— Это очень опасные места? — спросила я и поёжилась.

— Да, — коротко ответил Шуарле. — Достаточно.

— Ты удивляешь меня, — сказала я, улыбаясь. — Мой милый товарищ не боится того, чего боятся солдаты. Я горжусь дружбой с тобой.

— Они люди, а я — нет, — сказал Шуарле почти весело. — Ими движет любовь к деньгам, а мной — любовь к принцессе. У них нет шансов.

— Погоди. А почему ты не человек?

— Не совсем человек, — поправил Шуарле. — Полукровка. Наполовину сахи-аглийе.

Так я впервые услыхала это слово.

— Птица? Разве бывают ядовитые птицы? И потом — часто ты сам говорил, что у тебя нет крыльев…

— Лиалешь, — сказал Шуарле, — я всё расскажу вечером. Нам надо ехать дальше. Ты отдохнула?

Мне ничего не оставалось, как кивнуть.

После того разговора, даже после упоминания об опасности, мне настолько полегчало, что я принялась глазеть по сторонам. Я потихоньку приноровилась к лошади. Сидя взаперти, я совсем отвыкла от красот Божьего мира — и теперь с наслаждением рассматривала чудные деревья с бледно-молочными, будто восковыми соцветиями и стволом, поросшим густой шерстью, высокую траву, птиц, перепархивающих между камней… Я никогда прежде не бывала в горах. Их каменные громады, то сияющие белыми снегами на вершинах, то зеленеющие, как неизмеримо высокие стены, увитые плющом, поразили моё воображение.

Ровно ничего страшного я не видела.

Шуарле же всё озирался, будто ждал чего-то. Уже на закате, когда самые камни казались розовыми от уходящего солнца, он остановил лошадей у странного места: три каменных столба, высотой в два человеческих роста, торчали у самой тропы, а из-под них бил маленький ключик. Крохотное, как мисочка, водное зеркало кто-то аккуратно обложил позеленевшими камешками.