— Человеческое дитя, — заметил Йа-Кхеа, — старший принц, отважный воин. Пошёл в мать телом, в отца душой. Только вот…

Хлопнула дверь. Принц со странной родословной, сопровождаемый своей женой, спустился во двор.

— Это твой подарок? — спросил он, с любопытством разглядывая нас.

Я тоже на него посмотрела. В безобразной драке с аманейе-грибами с меня стащили платок, а плащ я, кажется, потеряла. В распашонке и нелепых здешних штанах, которые я вдруг осознала на себе, знакомиться с особой королевского дома было глупо и неприлично, но я решила не прятать лицо и не опускать глаз.

Принц Тхарайя, Ветер, был уже далеко не юн, а мне с первого взгляда показался почти пожилым — вероятно, из-за лица: безбородого, но небритого и усталого, с морщинками под светло-карими глазами, у губ и между бровей. Он стриг волосы коротко, и в чёлке светила седая прядь, удивительно яркая на вороном фоне. И на мою беду от матери-аглийе его высочество унаследовал хвост: он повиливал им, как рассерженный кот — было очень тяжело отвести от хвоста взгляд.

— Какая ты беленькая, — сказал принц и чуть улыбнулся. Его улыбка оказалась незлой, даже печальной.

Я вдохнула, сделала несколько шагов ему навстречу и, не зная, как полагается кланяться по здешнему этикету, чинила политес в три такта — что, вероятно, забавно выглядело без кринолина. Улыбка принца стала заметнее; Раадрашь хмыкнула.

— Видеть вас — честь для меня, господин, — сказала я, забывшись, и тут же поправилась: — Видеть тебя.

— Глупа как пробка, — сказала Раадрашь, усмехаясь, — нахальна, невоспитанна, но — красивые волосы, правда?

— Господин, — сказала я, — прошу тебя, позволь мне сказать несколько слов.

Аглийе из свиты принца и принцессы тем временем собрались во дворе; кое-кто из дворни выглядывал из зарешеченных окон. Я чувствовала взгляды всем телом, как на парадном приёме.

— Ты просишь позволения? Скажи, — кивнул принц.

— Я прошу у тебя, господин, милости для своего слуги, — сказала я. — Он был верен мне в опасности и беде и сделал всё, что в его силах. Я не могла платить ему ничем, кроме дружбы и покровительства, — а он был предан всем сердцем. Несправедливо наказывать слугу за дерзость госпожи, если кто-то из сильных счёл, что дерзость имела место.

Вокруг стало очень тихо.

— Да она совершенно сумасшедшая, — негромко проговорила Раадрашь, и все это услышали.

Принц Тхарайя поднял одну бровь.

— Почему ты об этом просишь?

— Потому что госпожа Раадрашь пообещала, что скормит его псам, — сказала я. — Может, это была её шутка или угроза, сорвавшаяся в запальчивости, но госпожа — принцесса, а Шуарле — раб, он не может не принять всерьёз эти слова.

Принц, кивая, выслушал меня. Раадрашь дёрнула плечами, развернулась и ушла в покои, захлопнув за собой дверь. Я чувствовала спиной присутствие Шуарле, и сознание необходимости правильных слов придавало мне сил.

— Господин, — продолжала я, — прости мне этот вид. У меня нет другой одежды, той, что выглядит достойно. Всё наше имущество потеряно. Я просто хотела добраться до дома — а это очень далеко — но у меня нет свиты, кроме Шуарле, а горы полны опасностей…

— Я думаю, — сказал принц, — тебе больше ничего не угрожает. И твоему стражу — тоже. Раадрашь высказалась необдуманно, никто не станет убивать его. Считай себя моей гостьей… тебя проводят на тёмную сторону, — и махнул Йа-Кхеа рукой, а потом быстро удалился.

— Пойдём, цветочек, — сказал Йа-Кхеа. — Я покажу, где тут живут женщины.

— Я не цветочек, — поправила я, улыбнувшись. — Моё имя Лиалешь — Яблоня больше, чем Цветок. Шуарле ведь может следовать за мной?

Воин кивнул, и Шуарле взял меня за руку. Его ладонь была холодной и влажной.

Йа-Кхеа проводил нас через обширный зал, окна которого украшали цветные витражи, а стены — мозаики в виде цветущих зарослей и райских птиц, к резной двери, ведущей в покои женщин. Уже около этой двери пахло привычно — лучше, чем на тёмной стороне в доме Вернийе, но всё тем же гераневым и розовым маслом, жасминовой эссенцией и лавандовым мыльным настоем. Угрюмый боец, войдя в этот покой, стал ещё угрюмее и принялся пристально смотреть в пол.

Зато я, войдя и оглядевшись, нашла помещения прекрасными. Здесь, в ароматной тенистой прохладе, я вдруг вспомнила, что дорожную пыль можно смыть, а одежду, покрытую гнусными пятнами грибной слизи, снять и заменить другой, чистой. В этот момент я искренне благодарила принца Тхарайя в душе.

Йа-Кхеа, не входя, распахнул дверь в комнату с высоким сводом и зарешеченным стрельчатым окном. К этому окну неодолимая сила и притянула мой взгляд: за его решёткой ярко светило солнце, а глубоко внизу лежали облака, похожие на взбитый сливочный крем. Под облаками я не разглядела земли.

— Ах, Шуарле! — сказала я восхищённо, подбежав к окну и усевшись на подоконнике. — Как прекрасно жить на такой божественной высоте! Как святые отшельники в горных монастырях!

— Да, — отозвался Шуарле. — Отсюда мы не сбежим, даже если очень захочется…

— Эй, птенец, — окликнул его Йа-Кхеа. — Пойдём-ка со мной, не могу больше тут торчать.

На миг мне стало жутко.

— Шуарле! — пискнула я. — Воин, пожалуйста, не уводи его!

По жёсткому лицу Йа-Кхеа, на котором скулы выглядели, как из камня вырезанные, промелькнул некий светлый блик, похожий на улыбку.

— Госпожа, — сказал он, — тебе нужна одежда, ты сама сказала. И мой господин разгневается, если узнает, что женщину оставили голодной. Твой грозный страж никуда не денется.

Я отпустила их кивком, но радость моя сильно поблекла. Оставшись одна, я принялась изучать комнату. Обстановка, как и в доме Вернийе, выглядела скудно, если сравнивать с женскими покоями севера. Разве что тюфяки на полу заменяла низенькая тахта, застланная шёлком и заваленная подушками разных размеров, а в остальном всё то же: тот же мохнатый ковёр, правда, чистый и прекрасной работы, то же зеркало, правда, громадное, в половину моего роста, и в отличных бронзовых рамах, тот же туалетный столик, правда, на нём красовались не глиняные кувшинчики, а изящные безделушки из серебра и хрусталя с самоцветами — те же резные сундуки. Но в сущности…

Мне отчего-то стало грустно. Только Шуарле, вошедший с корзиной и ворохом одежды, несколько меня утешил.

— Что-то сталось с нашей лошадкой, — вспомнила я, заглядывая в корзину. — Хочешь винных ягод?

Шуарле кивнул, отщипнул часть грозди и присел на постель рядом со мной. Он выглядел хмуро и нахохленно.

— Тебя что-то огорчает? — спросила я.

— Мы — в тюрьме, Лиалешь, — сказал Шуарле, не глядя в мою сторону.

— Мы — в гостях, — возразила я, стараясь быть убедительной. — Его высочество производит впечатление незлого и разумного человека. Его жена — несколько взбалмошная особа, но мы постараемся с ней помириться.

— Взгляни на это, — сказал Шуарле и встряхнул вышитую золотыми облаками шёлковую рубаху. — Я думаю, это шили для любовниц принца.

Я рассмеялась.

— А что его люди должны были предложить мне? То, что шили для него самого? Да я бы могла играть в прятки в его сапогах! — Я отпила отличного густого молока из кувшина, обнаруженного в корзине, и продолжала: — Он любезен с нами. Не стоит думать дурно о человеке, который нам покровительствует.

— Мне показали, где ты можешь искупаться, — сказал Шуарле всё так же мрачно. — И этот солдат, Йа-Кхеа, намекнул, что мне тут рады как слуге с женской половины. По дороге от бассейна я видел человеческих женщин, и думаю, что они жёны или любовницы принца.

— У принца может быть много жён?

Шуарле пожал плечами:

— Почему нет? Но старшая жена — Раадрашь. Нам будет совсем непросто жить с ней под одной крышей — или я вообще не знаю женщин.

— Я думаю, это ненадолго, — сказала я, желая быть рассудительной. — Мы немного погостим в замке Тхарайя и отправимся дальше. А ты должен бы чувствовать благодарность принцу.

— Я не чувствую, — отрезал Шуарле. — Я бы чувствовал благодарность, будь он слепой, слабоумный или восьмидесяти пяти лет от роду.

Я расхохоталась.

— За что ему всё это?

— Только слепой или слабоумный, встретив тебя на пороге, позволит тебе вскоре покинуть его дом, — констатировал Шуарле. — А восьмидесятипятилетний не позволил бы, конечно, но, быть может, стал бы думать о тебе как о любимой внучке.

— Принц и так немолод, — возразила я.

— Ему лет за тридцать, — прикинул Шуарле.

— Да, его высочество стары, — вздохнула я, и Шуарле воздел глаза горе. — Ну, пожалуйста, пожалуйста, не огорчай меня… лучше проводи до бассейна и помоги вымыть волосы, а? Между прочим, кровь сражений и грязь странствий делают тебе честь, но не особенно украшают.

Шуарле не стал спорить дальше. Он сгрёб в охапку мою новую одежду — довольно небрежно, я бы сказала — и открыл для меня дверь в коридор.

Как всегда, я отослала Шуарле, прежде чем раздеться донага. Вероятно, по здешним меркам это было моим личным нелепым предрассудком — но он столько раз показывал мне мужскую природу своей души, что я никак не могла перебороть стыд. Он помог мне отмыть волосы, но купаться я собиралась в одиночестве.