— Есть.

Немцы, тем временем, остановились. У ближайшего к нам мотоцикла один из них оказывал помощь раненому. Водитель показавшегося из-за поворота третьего мотоцикла сразу развернул свою машину и поехал назад. Видимо, собирался доложить старшему начальнику об инциденте. Еще один немец медленно двигался по направлению к позиции бойцов Федорова, стараясь держаться так, чтобы не перекрывать сектор обстрела страхующему его пулеметчику.

Я, наконец-то, получил в руки оружие и три снаряженные обоймы. Пять патронов в винтовке и еще пятнадцать в патронной сумке. Немного, но и за это спасибо.

Вражеские мотоциклисты убедились, что в живых из нападавших никто не остался, и вновь расселись по своим машинам, забрав оружие убитых. Раненого повезли в тыл, а оставшиеся немцы дождались своих товарищей, ездивших на доклад к командиру, и вновь неторопливо покатили по дороге в нашу сторону.

— Отряд, к бою! — наш старший лейтенант не знал сомнений. Врага нужно уничтожать везде, где его встретишь и всеми имеющимися в твоем распоряжении средствами. Такова был парадигма этого жестокого времени. Этому учили уставы, вдалбливали на многочисленных занятиях преподаватели и политработники, пока это понимание не стало неотъемлемой частью бойцов и командиров РККА. Хорошо хоть Федоров осознавал всю важность эффекта внезапности, и приказ отдал достаточно тихо.

— Товарищ старший лейтенант! — решил я все же попытаться предотвратить это безумие, — там, сразу за поворотом, два бронетранспортера с пехотой и еще несколько грузовиков!

— Что-то много ты слишком знаешь, Нагулин! — прошипел старлей, — может, зря я приказал тебе винтовку выдать? Может, скажешь мне еще, откуда они здесь? И где наши части?

— Вы ведь сами все понимаете, товарищ старший лейтенант, — негромко ответил я, сильно опасаясь, что сейчас мне опять прикажут: «Молчать!» Но, видимо, заблаговременное предупреждение о противнике создало мне некий кредит доверия в глазах командира, и он предпочел все же меня дослушать, — Если немцы уже здесь, значит, станция Христиновка ими давно захвачена, а фронт прорван. Наши, видимо, отошли на юг и на север. Впереди канонады не слышно, зато справа и особенно сзади гремит все сильнее.

Конечно, сказал я далеко не все, что знал. Немцы, на которых мы нарвались, были одним из передовых подразделений сто двадцать пятой пехотной дивизии вермахта. Мы так глубоко забрались в мышеловку, в которую превратилась Умань и ее окрестности, что нормальных путей отхода уже не осталось. Прорываться на запад — чистое сумасшествие. Там если кто из наших и есть, то только остатки разгромленных и окруженных частей. Уходить на север, в направлении Киева, смысла тоже нет. Мало того, что там сейчас все забито немецкой пехотой, подтягивающейся вслед за ушедшими вперед к Тальному моторизованными частями, так еще и перспектив у нас, даже если прорвемся, не будет никаких — вляпаемся в новый еще более крупный котел, который тоже уже обозначается со всей определенностью вокруг столицы советской Украины. На востоке нас ждут три отборные немецкие дивизии, две из которых танковые, и ловить нам в этом направлении совершенно нечего. Остается юг, но там мы в лучшем случае найдем окруженные части шестой и двенадцатой армий. Конечно, это гораздо приятнее, чем сразу в плен к немцам, но тоже довольно безрадостно.

— Прекратить панику, боец! — пытаясь убить меня взглядом, произнес старший лейтенант, но где-то в глубине его зрачков я видел неуверенность и даже страх. Понимал командир, что я прав, очень хорошо понимал, но перед подчиненными старался этого не показывать.

— Есть прекратить панику, товарищ старший лейтенант, — ответил я, бросив руку к пилотке, — У нас один путь остался — на юг. Там должны быть наши. Они нам хоть нормальное оружие дадут. А с двумя десятками винтовок против пяти пулеметов мы все равно ничего не навоюем, только зря ляжем здесь все, не нанеся врагу должного урона.

Что-то очень нехорошее увидел я во взглядах старлея и сержанта. Даже и не знаю, чем бы для меня это закончилось, но тут из-за леса, рыча мотором и лязгая гусеницами, выбрался первый «Ганомаг». Я отчетливо видел пулемет, установленный на крыше кабины бронетранспортера и ряды касок над броней.

— С тобой после закончим, — бросил мне Федоров, и, пригнувшись, побежал куда-то на правый фланг, — К бою! Отряд, по немецко-фашистским захватчикам, огонь!

Ну, вот и все. Ладно бы сам под гусеницы бросился, но тут же больше сотни молодых парней, большая часть из которых без оружия! Я перехватил винтовку поудобнее и осмотрелся. Вокруг меня беспорядочно хлопали выстрелы, а безоружные бойцы просто лежали на земле, не высовываясь, чтобы не попасть под град пуль, сыпавшихся на наше невысокое укрытие с двух сторон — от ушедшего вперед мотоциклетного дозора и от выползших из-за леса «Ганомагов». Немецкие пехотинцы уже бодро выпрыгивали из кузовов бронетранспортеров, и занимали позиции в кювете, явно готовясь к атаке.

— Почему не стреляешь, Нагулин!? — взревел у меня над ухом заместитель командира.

— Позицию выбираю, товарищ сержант, — как можно тверже ответил я, — надо пулеметы заткнуть, а то нас всех тут положат.

— Огонь, боец! А то я сам тебя сейчас положу!

— После боя расстреляете, товарищ сержант, а сейчас не мешайте, — зло ответил я и переполз на несколько метров влево, где от недавно простучавшей по насыпи очереди поднялось пыльное облако.

Продолжать испытывать терпение сержанта было просто опасно. Я на секунду прикрыл глаза, чтобы посмотреть на поле боя сверху. Наибольшую угрозу для нас сейчас представляли, как ни странно, не «Ганомаги», а два пулемета на проскочивших мимо нас мотоциклах. Эти немцы находились гораздо ближе к нашей позиции и били по ней куда прицельнее, чем пулеметчики с бронетранспортеров.

Я выбрал в качестве цели ближайший к нам мотоцикл, немного расслабил руки и плечи, вошел в боевой режим и резким движением чуть приподнялся над насыпью. Хлопок моего выстрела потерялся в треске пулеметных очередей и винтовочной пальбы. Я не стал смотреть на результат и сразу опустился за насыпь. Тем не менее, меня заметили, и в рельсы с гулом ударило сразу несколько пуль.

— Один есть, — сообщил я сержанту, еще раз воспользовавшись «видом сверху», — сейчас сменю позицию и заставлю замолчать второго.

— Уверен, что попал? — недоверчиво переспросил Плужников.

— Уверен, — я утвердительно кивнул, — но прямо сейчас проверять не рекомендую. Вот второго успокою, тогда будет безопаснее.

— Не рекомендует он… — начал сержант, но я его уже не слушал, быстро переползая еще дальше влево.

Выстрел! Висок дернуло резкой болью, но я даже не сразу обратил на это внимание. На этот раз появления моей головы над рельсами, похоже, целенаправленно ждали, правда, немного не там, где я на самом деле оказался. Но реакцию немец продемонстрировал отменную. Повезло еще, что в голову мне прилетела не пуля, а выбитый ей из насыпи камешек. Но звоночек для меня прозвенел очень нехороший. Если все время так подставляться под вражеский огонь, мой славный путь на этой планете может закончиться, толком не успев начаться.

— Готово, — кивнул я сержанту.

Пулеметный огонь на нашем фланге стих, и Плужников высунулся из-за насыпи, чтобы оценить обстановку.

— Трое из четырех немцев целы, — сообщил он, сползая обратно. — У пулеметов возятся. Один за мотоциклом лежит, но шевелится — ранен, наверное. А ты говорил, что двоих снял.

— Пулеметы молчат?

— Молчат, — согласился Плужников.

— Оба?

— Оба.

— Значит, я свою задачу выполнил. А теперь, товарищ сержант, у меня созрела разумная инициатива, но мне нужна помощь. Окажете?

Плужников ответить не успел. Нас прервали характерные хлопки выстрелов из немецких пехотных минометов. Глупо было бы надеяться, что передовая часть немецкой пехотной дивизии забудет взять с собой это компактное и весьма эффективное оружие. По штату у немцев такое изделие фирмы «Рейнметалл» имелось в каждом взводе, и сейчас мы имели удовольствие испытывать на себе, каково оно, когда тебе на голову сыплются пятидесятимиллиметровые мины.

— Ложись! — заорал сержант, явно знакомый с этим оружием противника.

Я-то и так лежал, а вот красноармейцы, сбившиеся в плотную группу вдоль насыпи справа от нас, отреагировали на команду не сразу. На первый раз нам повезло, и мины легли с недолетом, но играть в эту рулетку дальше было не просто опасно, а преступно.

— Товарищ сержант! Нужно отводить людей. Иначе всех сейчас нашинкуют! — у нас же даже индивидуальные ячейки не отрыты, не то что окопы, а насыпь от мин не защитит. Вон балка между холмами — неплохой путь для отхода. И лесок там имеется…

— Не было приказа на отход, — отрезал сержант, приподнимаясь над рельсами и стреляя в сторону противника, — Ты что, боец, уставов не знаешь? Противник должен быть смело и стремительно атакован всюду, где он будет обнаружен!

Я мысленно простонал. Если кто здесь и не знал уставов, так это сержант и наш командир. Из-за этой фразы, с бессмысленной беспощадностью вбитой политработниками в головы бойцов и командиров красной армии, уже погибло столько отличных парней, что просто хотелось выть. И ведь никто ни разу не вспомнил, что относится она только к НАСТУПАТЕЛЬНОМУ бою, о чем в полевом уставе РККА от тридцать девятого года совершенно недвусмысленно сказано. А мы чем сейчас занимаемся? Наступаем? Но не затевать же прямо здесь, под минометным обстрелом, военно-теоретический диспут с сержантом НКВД!