Макс Острогин

Бог калибра 58

Глава 1

Жнец

Я увидел рюкзак. На дороге. Лежал одиноко.

— Может, он все-таки убежал? — спросил Ной. — Скинул груз, оторвался. Бывало ведь…

— По асфальту-то?

— Сбросил рюкзак, опять свернул…

Я помотал головой.

— Нет, он мертв. Ты считал?

Ной кивнул.

— Сколько?

— Три пятьдесят.

— У меня три двести, — сказал я. — Гомер выстрелил где-то на пятьдесят первой минуте. То есть на пятьдесят первой минуте его и догнали. Если бы жнец не приблизился, Гомер бы не стал палить. Так?

— Так, — согласился Ной.

— После выстрела он, конечно, сбросил штуцер, ушло четыре килограмма. Возможно, он пробежал еще метров двести-триста. И все. Гомер мертв.

Ной хлюпнул носом, вытер соплю рукавом.

— Может, мы неправильно считали?

Ной старался заглянуть мне в глаза, ненавижу эту его привычку.

— Я иногда сбиваюсь. — Ной продолжал утираться. — Секунду не за два шага считаю, а за три. Пять минут ведь всего… Могли и просчитаться.

Я никогда не ошибаюсь. То есть не считаю секунду за три шага, всегда за два. Этому меня сам Гомер учил — это ведь жизненно важно, чуть просчитался — и все, вынос. А Ною очень хотелось, чтобы Гомер остался жив. Потому что он виноват, Ной. Руки чесались сказать ему об этом. И по шее. Хотя мне и самому желалось верить, если честно.

— Может, и просчитались. Посмотрим. Надо с торбой разобраться. Дай брезент.

Ной расстелил брезент, я вытряхнул на него содержимое рюкзака.

Три пластиковые бутылки с порохом — самое ценное. В каждой на пятьсот зарядов. Тысяча пятьсот выстрелов. Настоящее сокровище. Одну бутылку Ною, две мне. Потому что я сильнее. Хотя нет, ему нельзя порох доверять, все мне.

Пулелейка. Пулелейка нам совсем ни к чему. Гомер пользовался старым винтовым штуцером, мы гладкоствольными карабинами. Штуцер четыре килограмма, карабин два. Разница. К тому же Гомер был очень удачным — я имею в виду рост и силу. Еще старая генетика. А мы новая. Захудалая. Немочь. Особенно Ной. И не вырастем больше. Так что штуцер нам не уволочь.

— Может, продадим? — спросил жадный Ной.

— Да кому она нужна? У всех свои калибры… и тяжелая еще.

Я столкнул пулелейку с брезента на асфальт.

Запасной нож. В ножнах. Рукоятка красивая, наборная, из дерева и из меди, зверь какой-то вырезан. Лошадь с рогом. Вытянул из ножен. Нож был в желтоватой смазке, я вытер лезвие об рюкзак. На медном кольце вырезано имя.

Кира.

Никаких Кир я не знал, размахнулся, разрубил пулелейку на две блестящие части.

— Ого! — восхитился Ной. — Вот это да! Булат?

Я посмотрел на лезвие, полюбовался узором, оценил на пальце центровку, выкинул в придорожную канаву.

— Булат.

— Ты что! — возмутился Ной. — Им же можно гвозди рубить!

— Ты когда-нибудь рубил гвозди? — спросил я.

Ной промолчал.

— Вот и я не рубил. Он же затупится мгновенно. А просто так его не наточить, точило особое нужно. Ты будешь с собой точило таскать? И точить два дня? И смазку варить?

— Зачем тогда его Гомер держал?

— Откуда я знаю? Может, память какая. Только он почти полкило весит, зачем нам такой нож?

— Не знаю. Острый…

Острый. Такой острый, что не заметишь, как пальцы себе отрежешь. И ржавеет. Абсолютно ненужная вещь. Смазывай его, точи, снова смазывай, да еще сам берегись. А хватит на три удара. Да и ударять кого?

Пули. Почти сотня. Обычные, свинцовые. Тоже ни к чему. У нас хороший запас, и пули, и дробь, и картечь, и пулелейки есть на всякий случай, тяжесть долой. Я собрал пули в горсть и выкинул в кусты.

— Ты что все выкидываешь? — с недовольством спросил Ной. — Все может пригодиться…

— Заткнись лучше, — посоветовал я. — Чем меньше вес — тем шибче скорость, ты это знать должен.

Аптечка. Тут, конечно, я ничего выкидывать не стал. Шприц забрал себе, бинты, батарейки и спирт честно поделили пополам.

Патроны. Две пачки. Пять сорок пять. В зеленой маслянистой коробке.

— О! — застонал Ной. — Патроны! Их тоже выкинешь?!

Я думал. Патроны вещь, конечно, не совсем бесполезная. Да в походе от них особого толку нет. Потому что тяжелые. Каждый грамм веса — это лишние секунды выносливости, лишние сто метров бега. А это решает все. С другой стороны, патроны можно обменять, Гомер говорил, что у Кольца они ценятся. Там люди по подземельям сидят, в дальние походы не ходят, там патроны в цене. Если, конечно, оружие осталось в исправности. Пять сорок пять, частый калибр.

— Давай я понесу, — вызвался Ной. — Патроны. А что, я легко…

Жадность — грех. Так говорил Гомер.

Я снял с пояса складень, вытянул плоскогубцы.

— Нет… — прохныкал Ной. — Не надо.

Свернул с патронов пули, высыпал порох в рожок. Хотел отковырять капсюли, но поопасался.

— Я не могу, — Ной почесал голову. — Ты все не так делаешь, ты…

— Заткнись, — еще раз посоветовал я. — Теперь я старший, теперь ты меня слушайся.

Ной пробормотал что-то недовольное.

Блохоловка. Почти новая. Ной сразу на нее принялся смотреть хищно.

— Интересно, почему он ее не носил? — спросил Ной.

— У него две всегда было, — ответил я. — Одну носил, другая отдыхала. Очень блох не любил, культурный человек…

— Как делить будем?

— По справедливости, как же еще…

Я расстегнул ворот, достал цепочку с блохоловкой. У меня плохая, не очень эффективная, из старых портянок, смазанных жиром. Блохи на нее, конечно же, лезут, но тут же и соскакивают, приходится часто доставать, стряхивать. Другое дело Гомера блохоловка — настоящее произведение искусства, полет разума, что говорить.

Поэтому я свою сразу выкинул подальше, а эту, круглую и хорошую, надел.

Ной надулся.

— А ты что думал? Тебе, что ли? Недостоин ты. Радуйся, что вообще жив. Это из-за тебя Гомер погиб.

— Да я не смог…

— Смог не смог — теперь уже поздно гадать, Гомера не возвернешь. Но что-то мне подсказывает, что он бы вряд ли тебе ее оставил.

— Откуда ты знаешь?

Но я уже закрючил куртку на вороте и вступать в дальнейшие споры о блохоловке был не намерен, я и так ее судьбу уже определил.

Продолжили разбирать рюкзак.

Тюбики. Белые. Разноцветные. Некоторые пустые, я их сразу отшвыривал, своих пустых полторбы, в других были мелкие вещи. Нитки-иголки — оставил, спички — долой, белые шарики — какие-то неизвестные лекарства, попробовали по штуке, капсюли — поделили.

В красном тюбике пиявочный порошок, я его сразу по запаху узнал, полезная вещь. Если вдруг тромб зацепишь, только это и спасает, сразу пол-ложки нужно глотать. Поделили.

В желтом тюбике обнаружился мед. Горький и сладкий одновременно. Мы его съели, сожрали, не подумав, и я вспомнил. Чревоугодие. Тоже грех. Смертельный. То есть смертный. Через чревоугодие, пресыщение плоти своей без удержу многие люди, даже из великих, попрощались с жизнью.

Вот и наш Гомер тоже.

Правда, пресыщал не он, а Ной, но какая здесь разница? Ибо распространяется грех не только на грешника, но и на всех, кто подле, как сыть, как поганый микроб, выедающий мозг. Так все было.

Восьмой день мы продвигались на юг. Сначала через привычный лес, потом начались руины, Гомер так и сказал:

— Запомните, это руины. Настоящие.

Руины были похожи на свалку. Ну, только не совсем, какой-то порядок в этих руинах наблюдался. Квадратного много. Гомер рассказал, что раньше тут стояли города. Только города, никакого леса, никакой воды, вся вода под землей, в трубах. А если надо, то краник открываешь — она и течет. Потом случилась Мгла, и все перемешалось. В окрошку.

У нас, кстати, тоже руины есть, рядом со станицей все-таки город, хотя и маленький. Но нашим руинам с этими не тягаться.

Через руины пробираться оказалось нелегко. К тому же сам Гомер не спешил, все прислушивался да принюхивался, не отрывался от бинокля, сидел много, думал. На Папу поглядывал.

Папа недовольно лежал в своей клетке, бурчал.

Ной дразнил его соломиной, тыкал в нос, Папа ярился, выдвигал сквозь прутья лапу, шипел, старался Ноя загрызть. Это было смешно, но мы не смеялись. Позавчера Иван посмеялся, теперь его нет.

Вообще, Ною нельзя было с нами идти — он же не чувствует ничего, калека, отброс, ему коврики вязать с бабами, траву кроликам собирать… Но сталось так. Вряд ли Ной был рад нашему походу. Особенно на третий день. И на пятый, ближе к вечеру. А на восьмой день нас осталось всего трое: я, Гомер и Ной.

Из шести.

С утра нам попался еж. Пробирались через эти самые руины, а потом вдруг раз — и бор, все деревья сгорелые, но так и растут. И маленькие, и большие. Шагали, как всегда, не спеша, слушали, и вдруг Папа у Гомера на спине зашевелился. Зашевелился, зашевелился, забурчал утробой — верный признак, что впереди еда какая-то, он до еды жаден.

Так и оказалось, прошли еще немного и увидели болотце. Нормальное, не хлябь и не хмарь, камыши вокруг растут, лягушки квакают. Спрятались за кочкой, Гомер стал в бинокль смотреть и увидел ежа. Еж на змей охотился, наверное, думал их семейству своему нести. Много наловил, штук пять, наверное, взял их всех в пасть и поволок. Идет, а змеи болтаются, а тут Папа, мы его специально выставили. Ну, еж Папу увидал, пасть раззявил и прямиком к нему. А Гомер его острогой! С тридцати метров, Гомер мастер острогу метать.