Здесь должен быть я. Потому пора приводить в порядок наше жилье — «у вас невыносимый грязь, папаша, я выведу этот грязь».

18 октября 2016 г.

Сегодня я был в ударе, выпили с папой по два пива в честь моего приезда, и я устроил отцу вечер гитарной музыки. Слушали разные интерпретации гитарной классики, и я толкнул речь. Меня вела какая-то высокая сила, я говорил о флажолетах, пиццикато и особенностях фламенко. Дескать, смотри, папа, как твой сын за почти двадцать лет жизни в Германии окультурился.

Папа послушал-послушал, покивал, а потом говорит: «Ты выпивши лучше ни о чем не рассуждай. Ты, когда руками размахиваешь, становишься на нашего соседа Вадика похож».

А наш общий знакомый из моего раннего детства, сосед дядя Вадик, мало того что сидел по не очень хорошей статье, так еще и человек был очень средний, царство ему небесное, если он его заслуживает, конечно.

Я сказал, что и в Вадике, наверное, было что-то хорошее, и отсел от папы подальше, заявив, что больше о высоком с ним говорить не буду. Потому что он видит грязь, а не звезды. И все ушло в песок. Остался только бедный дядя Вадик. И вообще, папа на домработницу ворчит и на гитаре не занимается. Не хочу, чтобы у меня был такой отец. А другого нет. В детский дом мне поздно идти. Вадик! Я похож на дядю Вадика!

Папа, смущенный, стал ходить по дому, ухватил раздолбанную гитару и стал показывать мне, как он любит на ней заниматься. И сказал, что я совсем на Вадика не похож. Просто я сейчас тоже выпивший. И ничего в песок не ушло.

Но я его еще не простил.

Завтра пойдем есть пирожные в его любимое кафе, и я, вспоминая его вчерашнюю бестактность, буду ронять горькие слезы в крем. А папа будет на меня смотреть и переживать.

И все будет как надо. Гармония — это счастье.

21 октября 2016 г.

— И мы с тобой теперь обязательно пойдем на радиорынок…

Папа пьет чай, как всегда, хитро и, как он, наверное, думает, хищно прищуривая глаз, прикрывая его от торчащей ложечки. На самом деле мне это только кажется. Левый глаз отца уже давно едва отличает свет от тени, а прижмуриваться глазом здоровым — это гарантированно заехать ложкой во второй.

Просто папа столько раз пил при мне чай, по привычке, оставшейся от студенчества, не вынимая ложки из стакана, что я понимаю: в душе он сейчас делает именно так. Хитро прищуривается и, наверное, кажется себе похожим на советского разведчика.

Радиорынок в Симферополе находится в такой заднице, что до дороги к нему руки не дошли даже у Путина, и один отец по таким расколдобинам к нему не пройдет. Тем более всю ночь шел дождь. Меньше всего хочется в воскресное утро шлепать куда-то по грязи. Но отец ждал меня, чтобы утром в выходной сходить на радиорынок. Посмотреть новый пульт для телевизора, ну и вообще…

Поэтому я одеваюсь, жду, пока папа допьет чай, найдет сумку, проверит, взял ли ключи, и, пока будет рыться по карманам, куда-то сунет сумку, а когда найдет, выяснится, что ключей-то и нет. Ты не видел? Они у тебя в руке. А, ну да, конечно. Пошли.

— Быстрей-быстрей, они не ждут!

Торопимся на маршрутку, нас ждет грязь, развороченный тротуар, холодно, но светит яркое солнце конца октября. Уже повод радоваться.

Садимся в микроавтобус и едем.

Отец всегда ходит в велюровой шляпе и затемненных очках. Советские разведчики ходят именно так. Германскую куртку, которую я ему привез в прошлый приезд, уже извозюкал в белой краске. Ничего, замажу чернилами сегодня…

Папа гордо осматривает пассажиров. Сын приехал. Из Германии. Он тоже разведчик.

Маршрутка едет куда-то не туда. Мы ошиблись номером. После короткой схватки в салоне с родным отцом между «Кто виноват?» и «Что делать?» выходим за километр от нужной нам остановки.

— Вот же ж, твою мать.

— Папа, не матерись.

Оглядываюсь. Вся улица в желтой, светящейся от солнца листве, деревья, дома, дорога. Обращаю внимание отца на это, он машет рукой, но бурчать перестает. Папа только внешне разведчик, забывший, какой армии служит, а в душе он поэт.

Идем, внимательно смотрим под ноги, м-да, и здесь Путина не было… Асфальт весьма живописен, но это его единственное достоинство. Нечто подобное я видел в Гамбурге, в замершем зимой канале, там тоже серые льдины друг на друга… Хочу взять отца за руку.

— Пап, ну так удобней.

— Да не трогай ты меня, пошли-пошли, опоздаем.

Папа идет подчеркнуто уверенно и ровно, он у меня крепкий старик, презирающий трость. Настроение прекрасное, задумавшись, я невольно ускоряю шаг. Оглядываюсь. Отца нет.

— Ох, твою мать!

Папа нашел единственный свободный от асфальта кусочек мокрой земли и прилег.

— Папа! Ну ни на минуту нельзя оставить!

— Да как я, сам не пойму…

Поднимаю отца, так, ну, чернила уже не понадобятся. Весь рукав заляпан черной, жирной грязью.

— Шляпу! Где моя шляпа?

Надеваю отлетевшую в кусты шляпу отцу на седую голову. Я идиот. Ну конечно, старый, еще брежневский асфальт — это только для меня живопись, для отца, лишенного бинокулярного зрения, это минное поле. Мне он ничего не сказал, вдруг мы не пойдем на радиорынок. И потом, папа мужик.

— Ударился?

— Да нет, ерунда. Ногой зацепился за что-то.

Идем дальше. Я держу отца за руку, он не вырывается. Что ж теперь, облажался, так не чирикай. Впрочем, на самом деле облажался я.

Люди на нас оглядываются. Длинноволосый мужик в старой байкерской косухе ведет за руку мужика пожилого, в шляпе, одетого в хорошие вещи, но зачем-то покрытые слоем грязи.

Пытаюсь отца обтереть.

— Не трогай! Пусть обсохнет, щеткой потом… Идем-идем. Это пустяк. Вот я однажды упал, носом ударился, кровищи было!

— Нашел чему радоваться.

Мы идем на радиорынок. Быстро находим нужный нам пульт от телевизора. Надо же, в треть цены, от которой рассчитывал папа. Я недоверчиво осматриваю только что купленный пульт. Папа счастлив.

— Максим, где он их берет, как ты думаешь?

— Ворует.

— Да не. Просто, наверное, это уже старая модель телевизора, а на складах остались пульты, вот он их и скупает по дешевке.

Очень может быть. Папа технарь и логик.

— Пойдем другой дорогой, я знаю, как выйти на остановку к гастроному.

Я крепко держу отца за руку, ладонь в ладонь. Похоже на махание после драки кулаками, но дорога и здесь не сказать чтоб ровная.

— Да, пришло время, мне уже одному далеко не гулять…

— Папа, может это… того… тебе уже не надо ходить на работу?

Отец смотрит на меня глазами ребенка, у которого хотят отнять любимую игрушку.

— Ты что! Да я там себя чувствую молодым, там без меня… да эти новые инженеры… вот еще, придумал!

— А если ты опять упадешь?

— Да с чего? Там ровный асфальт, от дверей до дверей на маршрутке…

У отца очень приятная ладонь. Сухая, теплая и гладкая, как старая мебель. У него всегда были красивые руки, не как у меня, крестьянская пятишка. Только… что это? На моей ладони кровь.

— Ну-ка покажи!

— Да ерунда.

Папа разодрал себе руку. И молчит. Он так хотел на радиорынок…

— Папа, блин!

— Не трогай шляпу, пойдем!

Так и есть. Под шляпой обнаруживаю здоровую ссадину над ухом.

— Ого… мать твою налево…

— Не матерись при отце!

То-то он требовал скорее надеть шляпу. Разведчик всегда остается разведчиком.

Уже говорил, что я идиот. Если бы не надежда отца когда-нибудь все-таки увидеть внуков, я б оторвал себе яйца. Сноровку потерял, а с ней и бдительность. Все еще воспринимаю отца молодым. Как с ложечкой в стакане. А ее давно нет, ложечки этой. И глаз почти не видит.

Заходим в автобус. Молодая женщина хочет уступить папе место, он грустнеет.

— Да вы что, девушка, он у меня еще крепкий мужик.

Папа благодарно смотрит на меня и гордо выпрямляется. Из-под шляпы виден край ссадины.

— Ой, а что это у него…

— Это он подрался.

Папа счастлив. Как удачно съездили, и день такой хороший. Солнце. Пульт купили за треть цены. И почти не разбились.

Дома, обработав ссадины отца, чищу щеткой его одежду. Папа сидит ко мне спиной и удовлетворенно пьет чай. Я смотрю на его уже давно белоснежный затылок и чувствую, как он, когда подносит кружку ко рту, как всегда, еще со времен моего детства, прижмуривается.

Невольно улыбаюсь. То, что мы видим глазами, это ерунда. Если б еще не эти расколдобины на асфальте…

22 октября 2016 г.

Когда-нибудь научиться бы относиться к жизни и смерти, как родительские кошка Котася и собака Белка.

О, Макс пришел! Приве-е-ет! Ушел? Ну, значит, так надо, жизнь идет дальше.

И не важно, на сколько пришел и сколько меня не было, вышел за хлебом или вернулся через несколько лет, — рады тебе всегда одинаково. И на сколько ушел, за хлебом или навсегда. Жизнь идет. Утро-вечер. Ты здесь, и они этому рады. Ты уходишь, что ж, значит, пора.

24 октября 2016 г.

Папа сварил компот. Варил он его долго и старательно, с медитативным выражением лица помешивая в кастрюле. Когда компот немного остыл, папа перелил его в банку и накрошил поверх свою гордость — выращенные в кадке лимоны. Потом он долго его хвалил и настаивал, чтобы я выпил еще кружечку.