Она потянула его за руку. Мимо одурманенных лиц, доброжелательных улыбок и гнетущих форм.

В ванной, на корзине с грязным бельем, дрых перебравший спиртного толстяк.

Филип наблюдал за манипуляциями Вилмы. Она высыпала на ободок раковины щепотку порошка, банковской картой выровняла его в линию.

— Кокаин? — спросил Филип.

— Лекарство. — Она вручила Филипу фиолетовую купюру. — Прошу.

Он помешкал. Склонился и приставил к ноздре «Масарика» [Томаш Гарриг Масарик — чешский социолог и философ, изображен на купюре в пять тысяч крон.]. Прежде ему не доводилось нюхать наркотики.

Спящий толстяк закряхтел на плетеном троне. Филип вдохнул порошок, смел с фаянса гранулы.

Будто фейерверк взорвался за переносицей, искры подожгли хворост в черепной коробке.

— Ух ты! — Он потер нос, блаженно ухмыляясь.

— Я же говорила!

Вилма уже сооружала вторую дорожку.

Вертолет, терроризирующий сознание, улетел. Теперь внутри Филипа извивался искрящийся провод.

— Тебе лучше?

— Лучше, лучше, лучше…

Они вошли в кальянную пелену. Нюх и зрение обострились. Филип видел каждый мазок краски, каждый угорь на щеках богемы. Слышал, как хохочет Калигари, пускай фильм и был немым.

Твари вылезали из рам, ползали у ног. Гибкие, рыхлые, ноздреватые. Минутные стрелки мчались по циферблату. Вилма танцевала под невразумительный микс джаза и стука зубов о стаканчики.

Филип рухнул на софу.

«Дьявол! Зачем я…»

Он заткнул пальцами уши. Сердце будто нашпиливалось на колючку.

— Вилма… противоядие…

Он защелкал пальцами, чтобы привлечь внимание.

Но примолкшим посетителям выставки было не до него. Прервав свои блуждания, гости смотрели куда-то в прихожую. Филип, сосредоточившись, посмотрел туда же.

Толстяк, пять (десять, двадцать?) минут назад спавший в ванной, медленно шел по мастерской. В руках он держал шестилитровую пластиковую бутыль. Жидкость цвета вишни плескалась на половицы. Кто-то заворчал, отскакивая от брызг.

— Что вы делаете? — удивился Сорока. Он встал на пути толстяка.

Жидкость образовывала лужу у ботинок художника.

«Олифа», — подумал Филип. Искры — не все, но большая часть — погасли в голове. Словно костер потушили струей из шланга.

Толстяк икнул. Затряс бутылью. Штанины Сороки потемнели от маслянистой жидкости.

— И что же это будет такое? — спросил Сорока.

— Хрррг! — прорычал довольный толстяк. Щелкнуло колесико зажигалки.

Опережая крики, толстяк засмеялся. Пропитанный олифой реглан вспыхнул, превращая безумца в огненный столб. Искры — теперь настоящие — закружили в воздухе. Затрещали волосы. Сгорающий заживо человек шагнул к Сороке и обнял его.

А мгновение спустя мастерская превратилась в духовку.

Снаружи (4): Голицыно

— Не выключай, пап, — смущенно попросил Саша, когда отец потянулся к ночнику.

Антон Журавлев погладил сына по мягким волосам.

— Ты помнишь, что мы с тобой решили насчет Бабая?

— Помню. Мы решили, что его нет.

— Тогда в чем дело?

Мальчик неопределенно повел плечами и коснулся ссадины на лбу.

— Болит?

— Уже нет. Пап?

— Да?

Мальчик тяжело вздохнул:

— Я бы хотел не видеть снов.

— Глупости. Сны — это прекрасно. Это целый мир.

— Па?

— Да, милый?

— Ты знаешь Песочного человека?

«Ну вот! — ухмыльнулся про себя Антон. — Неделю назад мы с боем выжили из шкафа Бабая, теперь ему на смену пришел новый монстр».

— Если он поселился в твоем шкафу, я буду взымать с него квартплату. Нам и так тесно, без сказочных персонажей.

— Он не в шкафу, а во сне.

— Понятно.

Отец встал с кровати и подошел к книжной полке. Провел взглядом по корешкам детских книг.

— Ага, вот он! — Антон снял с полки увесистый черный томик, на обложке которого значилось: «Гофман. Сказки». — Пожалуй, я заберу у тебя это пока.

— Мне они нравятся.

— Мне тоже. Но некоторые рассказы Гофмана чересчур взрослые. Я верну тебе их через пару месяцев, хорошо?

— Хорошо.

— И запомни, герой, в нашем доме тебе ничего не угрожает. Если тебе приснится какая-нибудь злюка, просто дай ей подзатыльник.

Саша заморгал, соглашаясь. Нижняя часть его лица уже была скрыта одеялом.

— Сколько раз тебя можно поцеловать? — поинтересовался Антон.

— Пять.

— Только пять? Я хотел тысячу пять.

— Ну, па, это же продлится до утра!

Отец засмеялся и поцеловал сына в переносицу разрешенные пять раз.

— Па?

— Да, Саша?

— А если я сделаю что-нибудь плохое во сне, ты будешь ругать меня?

Вопрос застал Антона врасплох.

— Не буду, — произнес он. — Сны — это же понарошку.

— Хорошо, — сказал Саша. — Спокойной ночи, па.

— Спокойной ночи, милый.

— Ами выляли фифисоемо, — сообщила Олеся из ванной комнаты.

— Амумумумумоемо, — передразнил ее Антон.

Олеся выплюнула зубную пасту, прополоскала рот и повторила:

— Я говорю, что Саша выглядит обеспокоенным.

— Немного.

— Он снова спит с включенным светом.

— Знаю. Его монстры должны платить нам за электроэнергию.

— Бабай вернулся?

— Его кузен. Песочный человек.

Олеся вышла из ванной, массируя шею. Волосы забраны в хвост, футболка прикрывает бедра. Спальня наполнилась запахом шампуня и ночного крема.

— Какой человек? — переспросила Олеся.

— Песочный. — Антон похлопал ладонью по томику Гофмана. — Читала?

— Нет.

— Опасно покупать детям книги, не зная их содержания.

— Но там же написано «Сказки»! — испугалась Олеся. — Это что, не для детей? Это порнуха?!

— Не совсем! — засмеялся Антон. — Да не волнуйся ты. Книжка детская, но некоторые сказки уж очень мрачные. Например, «Песочный человек».

— Я видела полнометражный мультфильм. Ему даже «Оскара» вручили.

— «Молчанию ягнят» тоже вручили «Оскара». И не один.

Блестящее от крема личико Олеси напряглось:

— И сильно ли отличается мультфильм от книжки?

— Значительно. Песочный человек — эдакий Фредди Крюгер без полосатого свитера.

— Час от часу не легче.

— Он приходит в детские спаленки и сыплет в глаза малышей специальным песком.

— Чтоб они спали. Знаю.

— Да, но только от песка глаза малышей лопаются, и они слепнут.

— Ты шутишь?

— Нисколько. А еще Песочный человек любит забираться под одеяла и воровать детей. Знаешь зачем?

— Не хочу знать.

— Чтобы отнести их на Луну. Там у него гнездо, а в гнезде сидят его детеныши. Мерзкие существа с клювами. И угадай, зачем им нужны клювы?

— Давай остановимся.

— Правильно! Чтобы выклевывать глаза малышей!

— Черт, Саша все это читал?!

— Успокойся. Тысячи детей это читали.

— Но не все из них после прочтения становятся лунатиками!

— Не думаю, что лунатизм Саши связан с Гофманом. Доктор сказал, что это возрастное и вполне обычное явление. И что единичные случаи не должны нас тревожить.

— Вот как? Да ведь Саша чуть голову себе не разбил!

— Ты преувеличиваешь. Просто стукнулся о шкаф. Перепугал всех Бабаев, что в нем сидели.

— Я тебя ненавижу. — Олеся схватила книгу так, словно это была огромная жаба, и брезгливо бросила в недра тумбочки. — И зачем люди пишут такие гадости?!

— Во всех сказках есть элемент страшного, — голосом профессионального лектора произнес Антон. — В оригинальной версии «Золушки» братьев Гримм злых сестер наказывают, отрубая одной палец, а другой — пятку. У Шарля Перро в «Мальчике-с-пальчик» людоед режет глотки своим детям, в «Красных башмачках» Андерсена девочке ампутируют ноги. А вспомни Синюю Бороду, Серого Волка, ведьму из пряничного домика, живую голову из «Руслана и Людмилы»… Страшные сказки нужны детям, они учат сопереживать, помогают трансформировать негативное в позитивное.

— Отделять добро от зла, — закончила за него Олеся. — Я понимаю. И все равно с глазами — это перебор.

Антон был вынужден согласиться.

— Хочешь, посмотрим кино, — предложил он, заглядывая в ноутбук. В браузере была открыта статья о сомнамбулическом состоянии у детей.

— Нет настроения. Мне завтра в девять к окулисту.

Пластиковая бутылка зашипела, открываясь. Олеся отправила в рот горстку таблеток и запила минералкой.

— С каких пор ты принимаешь снотворное? — вскинул брови Антон.

— Да это так… успокоительное. Последнее время ужасно не высыпаюсь. Кошмары снятся.

— Что снится?

— Не хочу говорить.

Антон не стал расспрашивать, зная, что в течение минуты она все ему выложит. Не успел он выключить ноутбук, как она сказала:

— Представляешь, мне снилось, что я съела Сашу.

— Здорово же ты проголодалась.

— Не смешно, — поежилась Олеся.

— Извини. Но ведь он правда очень сладкий.

— Ты чудовище.

— Не обижайся. Это всего лишь сны. И десять минут назад я говорил ту же фразу нашему сыну.

— Тебе легко рассуждать.

Олеся наклонилась, чтобы поправить подушки. При этом подол футболки задрался, обнажив упругие, как и десять лет назад, ягодицы под полупрозрачными сиреневыми трусиками. Антон смотрел на попку жены с видом, с каким посетители галереи рассматривают картины мастеров эпохи Возрождения.

Олеся сняла линзы и улеглась в постель.

— И через сколько минут ты отрубишься? — спросил Антон, поглаживая ее по ноге.

— На упаковке написано: через пятнадцать.

— Я успею трижды довести тебя до оргазма.