Подозрение шевельнулось ощетинившимся ежом.

Корней отклонился. Пальчики Оксаны сжали его промежность, настойчиво помассировали.

— Клювы, — сказала она не своим, хрипловатым голосом, — птенцы в гнездах.

Оксана спала. Что не мешало ей поглаживать гениталии Корнея.

Он встречал лунатиков. Каждый пятый воспитанник интерната бродил во сне. Корней подозревал: это потому, что ученики постоянно находятся в социуме и лишены необходимого подросткам уединения. Мальчики вставали среди ночи и прогуливались по коридорам. Их подбирали у столовой или возле библиотеки.

Одутловатые лица, расширенные зрачки.

Гостья Корнея оказалась сомнамбулой.

— Покорми птенцов, — сказала она, стискивая пенис сквозь ткань. Эрекция никуда не пропала. Но эротическое наваждение сгинуло. Корней аккуратно снял ее руку со своих плавок.

— Все в порядке, — произнес он. — Ты спишь.

— Сплю.

— Птенцы покормлены.

— О… — Она повертела головой, будто искала те самые гнезда из сна. Качнулся полог волос.

— Пошли, я отведу тебя в кровать.

Она больше не пыталась его соблазнить. Плечи опали, Оксана послушно последовала через комнату.

«Вот и подводные камни», — подумал он.

Мозг Оксаны пребывал в мире грез. Своенравное тело приняло горизонтальное положение.

— Ты меня испугала, возбудила и удивила, — сказал Корней. Оксана всхрапнула. — И тебе сладких снов.

Он укрыл ее одеялом. Постоял, убеждаясь, что она не намеревается путешествовать. Веки Оксаны смежились. Грудь мерно вздымалась. С разметавшимися по наволочке волосами она походила на пятнадцатилетнюю девчонку.

Корней решил не смущать Оксану, не посвящать ее утром в детали ночного приключения. Пускай история маленького суккуба останется его тайной. А любовью — Корней на это надеялся — они займутся позже и наяву.

Лежа в постели, он наблюдал за Оксаной, пока сон не сморил и улыбка не завяла на его губах.

3.1

Кто-то сидел у Филипа на груди.

Он открыл глаза и попробовал отмахнуться. Тщетно: конечности не двигались. Он не чувствовал рук. Зато чувствовал тяжесть незримого камня. В голове возник четкий образ: полотно Иоганна Фюссли «Ночной кошмар». Героиня картины свесилась с постели, а ее грудную клетку оседлало чудовище, демон.

Филип замычал, напрягся. Результатом усилий были пошевелившиеся пальцы. Максимум, который он выжал из парализованного тела. Мышцы игнорировали мозговой импульс. Не предали лишь веки и глазные яблоки: он поводил взглядом по подрамникам и холстам.

Ночью он гулял по Градчанам, наблюдал за людьми, привалившись к стене Лоретанского монастыря. Дома слушал радио. Уснул на рассвете и, судя по серому мороку в студии, проспал минут тридцать. Рекорд для чертовой недели.

Филипу казалось, что он поднимает пудовую гирю. Воздух выходил со свистом из пересохших губ. Запястья оторвались от простыней. Ступни ожили, сместились вправо и влево. Между ними, в изножье кровати, Филип увидел жену.

Блуждая ночью в тени дворцов, он ощущал себя изгоем, вампиром. Монахи косились вслед, угадывая существо иной природы. Скалились собаки, дергали поводки.

Он проклят, лишен сна, вынужден скитаться в одиночестве до скончания века.

В квартире как в фамильном склепе. В кровати как в гробу. Солнечные лучи сковали плоть, а осиновый кол ужаса пробил ребра и угодил точно в сердце.

Яна парила над паркетом. Развела руки, копируя возносящихся в рай святых с картин эпохи Рафаэля. Она была обнажена. Бородка мокрых рыжих волос пылала на лобке. Соски напряглись.

Несмотря на всю гротескность происходящего, Филип возбудился. Паралич, сковавший мышцы, пощадил его мужское естество.

Очертания Яны двоились. «Изображение» рябило. Она будто плавала в воде, подкрашенной розовым, с клочьями пены на поверхности. Кудри текли вверх, создавая эффект пламени, огненного нимба.

Слеза скатилась по виску Филипа.

«Не бросай меня!» — взмолился он.

Слева, затрещав, включилось само собой радио. Фрэнк Синатра запел Fly Me to the Moon.

Под пушистыми ресницами глаза Яны серебрились. Как монеты или как две луны. Ее рот был распахнут буквой «о», изнутри лился призрачный лунный свет.

«Мы должны были бороться…»

Яна очень редко вспоминала тот период жизни, когда опухоль отняла у нее речь, способность читать и ходить. Три или четыре раза за двадцать лет брака. Ей было столько же — двадцать. Хрупкая девочка, сражающаяся с демоном по имени рак. Филип жалел об одном: что его не было рядом в те страшные дни, что он не держал за руку Яну и не дежурил у больничной койки.

Она пришла в его жизнь излечившейся, зализавшей раны прекрасной рысью.

Но рак посеял зерно. Рак вернулся — она узнала о рецидиве за неделю до смерти. Доктор прогнозировал благополучный исход.

Яна ничего не сказала мужу. Поразительно, виду не подала. Смеялась на пикнике, улыбалась мечтательно, строила планы. А настоящий план был уже окончательно сформирован в ее голове.

Она не захотела повторно вступать в реку, из которой чудом выплыла в молодости. Предпочла операциям, лекарствам, химиотерапии тихий побег под группу The Animals.

«У нас был шанс…»

«Мчи меня к луне, — пел Синатра, — я хочу петь среди звезд».

Под слоем пенной воды мертвая Яна улыбнулась с грустью. Из ее вспоротых запястий струились красные волосы, они колебались, будто трава на речном дне.

Вечная песня любви.

Парящая фигурка Яны раскололась пополам и брызнула серебряной лавой света.

Филип закричал, выпрямляясь на кровати.

От обжигающей вспышки пекло глаза.

Радио замолчало. Призрак исчез. Вместо зыбкого силуэта десятки Ян, написанных бордовой, пунцовой, алой красками, жили на холстах, нежились в лучах солнца.

3.2

— Привет, шеф!

Корней вошел в офис бодрой походкой. Два стаканчика с «эспрессо» грели пальцы.

— Я тебе…

Он осекся. Рабочее место слева пустовало. В кои-то веки Коля Соловьев опоздал на работу. Немыслимый, аномальный случай.

«Заболел? Нет, он бы предупредил меня».

Корней включил компьютер, поднял жалюзи, насыщая помещение солнечным светом.

Утром он приготовил Оксане яичницу, тосты, обжарил и украсил стеблями лука сыр гермелин (она говорила: «гремлин»). Сбегал в китайский магазинчик за молоком.

Оксана, успевшая надеть платье и напудриться, округлившимися глазами рассматривала поднос.

— Это запрещенный прием, — вынесла она вердикт, — ни один мужчина, кроме папы, не подавал мне завтрак.

— Кулинария — мое хобби, — скромно сказал он. — Можешь перевести фразу на чешский?

Она наморщила лоб, жуя салатный листик.

— Vaření je můj… хобби?

— Ты освоила притяжательные местоимения!

— Были хорошие учителя.

— А «хобби» по-чешски koniček. Как «конек», легко запомнить.

— Очень вкусно! — Она уплетала сыр. — Я твоя должница. Мой «коничек» — пироги с вишнями. Так что в следующий раз за мной ужин.

— Договорились! — Идея следующего раза обнадеживала.

На улице, перед тем как расстаться, она чмокнула его в щеку.

— Спасибо за еду и за порядочность.

Подозрение клюнуло: не был ли ночной эксцесс постановкой, проверкой? Обкатав, он отмел эту мысль. Нельзя сымитировать такой бессмысленный взгляд.

Корней запустил браузер, вбил в поисковую строку «сомнамбулизм».

«Психическое расстройство парасомнического спектра, при котором люди совершают какие-либо действия, находясь в состоянии сна».

«Склоняют к сексу», — от себя добавил Корней.

«Случаи сомнамбулизма обычно состоят из простых, присущих конкретному человеку действий, но иногда появляются сообщения о людях, чье поведение во время сна отличается высокой сложностью».

Статью из «Википедии» иллюстрировала картина Джона Эверетта Милле: босоногая девушка в белой сорочке бредет по полю. Да, именно такие глаза были у Оксаны.

«Причина снохождения неизвестна».

«По оценкам, распространенность составляет 4,6 — 10 %».

— Редкий экземпляр… — буркнул Корней.

«Название „лунатизм“ происходит от позднелатинского lunaticus — безумный, от латинского luna — луна. Термин связан с представлениями древних народов о влиянии лунных циклов на психику человека».

— Полнолуние… — шепнул Корней.

В прихожей зазвенели колокольчики, ворсистый ковер зашуршал под подошвами.

— А кто это у нас опаздывает? — спросил Корней.

Но на пороге появился вовсе не Соловьев. Визитер был одет в элегантный костюм цвета морской волны, льняную рубаху с широким воротом и остроносые туфли. Яйцеобразная голова заострялась к ранней лысине. Круглые очки стреляли бликами, отражая свет. Поразительно высокий, мужчина пригнулся, чтобы не удариться макушкой о притолоку.

Корней перешел на чешский:

— Здравствуйте.

Визитер улыбнулся. А Корней онемел.

В интернат Корней Туранцев поступил семиклассником и отучился два года. Два бесконечно тяжелых года. Ему мнилось, что будет неплохо пожить вдали от маминого приятеля. Но фантазии о летнем лагере, днепропетровском Хогвартсе, расшиблись о суровую реальность.

Дети в интернате были хуже, чем третий отчим. Учителя тоже, особенно Анатолий Анатольевич Грач, химик. Обидные клички, пропавшие из тумбочки вещи, жвачка в тетрадках — самое безобидное, что поджидало Корнея.