Максим Кабир
Порча
Костров (1)
Двадцатого августа на стене в западной части подвала появился Нечестивый Лик. Двое мужчин прошли по длинному, озаренному гирляндой лампочек, коридору, свернули, позвенев ключами, отворили железную дверь, выкрашенную в желтый канареечный цвет. Наблюдая за манипуляциями тщедушного мужичка в спецовке, Костров размышлял о том, какой дурак выбирал краску. Ею же были превращены в желтые идиотские гармошки батареи центрального отопления.
Мужичок — Игнатьич — споро сбежал в попахивающий плесенью мрак, щелкнул выключателями. Эффекта пришлось подождать. Словно исподволь, зажглась заточенная в решетку лампа. Обрызгала светом цементный пол. За девять лет на должности Костров ни разу не бывал в подвале и, судя по всему, мало что потерял. Душный унылый бункер…
Он спустился по лестнице, фыркая. Великан Тиль выступил из темноты. Макушкой Тиль практически упирался в потолок. Пошел за Костровым следом.
Под вверенной Кострову территорией обнаружилось убегающее на десятки метров пространство, словно фундамент из спрессованной тьмы, которую не способна была разогнать одинокая лампа. Трубы в потрепанной изоляции, морок, вдруг напомнивший сорокапятилетнему Кострову, что в детстве он плакал, если мама гасила ночник. Источником глупых иррациональных страхов был гардероб, и так кстати сбоку от мужчин оказался невесть откуда взявшийся шкаф. Приземистый, с резной дверцей, в чешуйках отслоившейся синей краски.
Костров покосился на рухлядь. Тиль глухо чертыхнулся, поймав темечком паучьи тенета.
Сутулая спина Игнатьича маячила впереди.
Основная часть подвала находилась по правую руку: коленчатые трубы поделили ее на туннели. Слева валялся хлам, сносимый сюда годами: отслужившие свой век парты с нацарапанными именами давно повзрослевших школьников, размокшие картонные коробки, хромой стул.
Прижав к туловищу локти, чтобы не запачкать пиджак, Костров шел оловянным солдатиком за Игнатьичем.
— Да чтоб тебя! — Тиль протаранил очередную паутину.
— Тута вот, — булькнул Игнатьич. Прокуренные легкие сипели.
Он подвинулся, позволяя начальнику рассмотреть.
А смотреть было на что.
Давший течь кран в женском туалете целую ночь цедил мимо раковины воду. Затопило западное крыло, с первого этажа просочилось в оба подвала: в верхний, переделанный под вотчину Тиля, и во второй, самый нижний. Завхоз сетовала на вздувшуюся побелку. А здесь-то и вздуваться было нечему: голый бетон, известь в щелях.
И лицо на стене. От потолка до пола.
— Нечестивый Лик, — торжественно прокомментировал Игнатьич.
Не глядя на разнорабочего, загипнотизированный взором лица, Костров спросил:
— Какой Лик?
— Нечестивый. То бишь гнилостный.
Костров поскоблил ногтями гладко выбритый подбородок. Поймал себя на том, что задирает верхнюю губу. Высоко задирает, демонстрируя резцы и десны. Он сомкнул было, а потом облизал губы. Произнес хмурясь:
— И где ты слов таких нахватался?
— Дык Тамара сказала. Как увидала его. Нечестивый, грит. Скверна, грит.
— А что ж Тамаре Павловне на посту не сидится? Чего это она по подвалам шастает?
— Я виноват, — потупился Игнатьич, — сам ее привел чудо-юдо показать.
Веко Кострова дернулось. За глазными яблоками запекло. Жар нарастал. Померещилось, что если он не зажмурится, глаза вспыхнут ясным пламенем и сгорят.
— Никакое это не чудо-юдо, — мрачно изрек Тиль. — Потеки на стене, херь собачья.
Жар отступил, будто словами Тиль прикрутил газ на печи. В помещении даже стало как-то светлее, а рисунок потерял симметрию и четкость.
— Вот-вот, — живо согласился Костров и зашагал обратно к лестнице. — Люди дело говорят, херь. Ты б, мил-человек, занялся чем-то, ручку вон в учительской подкрутил, вместо того чтоб меня от дел отрывать.
Экскурсия завершилась. Мужчины ушли из подземелья и прихлопнули тьму желтой дверью.
Нечестивый Лик остался в подвале.
Паша (1)
— Может, сходишь, отрегулируешь? — сказала медсестра, прерывая поцелуй.
Они лежали в огромной ванне, предназначенной для купания пациентов, хорошенькая девушка и ее коллега. Вода бурлила, становясь невыносимо горячей.
— Но там же холодно, — закапризничал санитар.
— А здесь тоже может похолодать.
Намек понят. Санитар нехотя выбрался из воды — к кранам и термометрам за стеклянной перегородкой ночной больницы.
Медсестра утиралась полотенцем и не видела, как за ее спиной некто подкрался к мужчине, накинул на шею удавку. Санитар поник.
Медсестра вставляла в волосы заколки, она не подозревала, что убийца в маске, неутомимый, могучий, приближается… кладет ладонь на плечо.
— Ну хватит, Бад. Мне пора возвращаться. Позавтракаешь со мной утром?
Она игриво прикусила указательный палец того, кого принимала за Бада. Оглянулась…
Паша Самотин клацнул по пробелу, и персонажи застыли на экране компьютера. Симпатичная медсестра окоченела в лапище Майкла Майерса.
— Мам? — Самотин прислушался, но единственным звуком было мерное жужжание процессора.
Однако же кто-то окликал его…
Паша встал из-за стола. Полуденное солнце заливало светом бесчисленные корешки книг, фигурки супергероев, столпившиеся на полках, постеры с рок-группами. Последние августовские деньки даровали жару, и племянница бабы Тамары выходила во двор позагорать, подставляла лучам плоский живот, серебрилась пирсингом в пупке. Хотелось бы Паше заговорить, познакомиться с ней — все же соседи, общий штакетник… но девушка выглядела слишком круто и неприступно, а Паша был наглым плейбоем разве что в фантазиях.
— Мам? — повторил он, высовываясь в прихожую.
В доме царила тишина.
Мама, полчаса назад возившаяся у плиты, куда-то испарилась.
«Глюки», — резюмировал Паша, поворачиваясь. Взгляд мазнул по окну. Снаружи на него смотрело чудище с красно-черной мордой и короткими рогами.
Паша выругался.
Чудище хохотнуло, стаскивая маску Дарта Мола, являя плоское несуразное лицо, обрамленное жесткими вихрами. По-своему чудищное, зато родное.
— Руд! Приехал!
Паша ринулся к окну, распахнул створки. Руд — Нестор Руденко — ловко взобрался на подоконник и через мгновение жал Паше руку. За две недели друг загорел и похудел, веснушки изгваздали щеки, нос, приплюснутый после знакомства с кулаком Рязана.
— Накупался? Как море?
— Соленое, жидкое, — Руд говорил с фирменной ленцой, по которой Паша успел соскучиться. Вальяжные манеры, непробиваемое спокойствие, были броней мальчишки, защищающей его субтильное тельце и редкое имя от насмешек ровесников, от тычков. Броня, впрочем, срабатывала не всегда.
— Завел курортный роман?
— Менял баб как перчатки.
— Заливай. — Они дружили с пятого класса — пять лет — и все друг о друге знали. Руд, в отличие от Паши, даже не целовался с девушкой. Да и Пашины поцелуи нельзя было назвать полноценными — так, чмок за гаражами с теперь потолстевшей и подурневшей Ингой… два года назад…
— За санаторием был пляж… — Руд понизил голос. — Нудистский. Я маман говорю: мороженое куплю. А сам — туда по-бырому. Ох, какие там цыпочки, Самотин!
— Что, и без трусов?
— Без ничего! Выбритые, в масле…
— Кто в масле? — Дверь скрипнула, в комнату заглянула Пашина мама.
— Рижские шпроты, — глазом не моргнул Руд. — Драсьте, Лариса Сергеевна.
— Привет, Нестор. С возвращением. Математику подтянул?
— От зубов отскакивает.
— На следующей неделе проверю.
Мальчики синхронно скривились, вывалили языки.
— Вас накормить?
— Не, спасибо.
— Спасибо, мам.
Лариса Сергеевна затворила за собой.
— Ну вот зачем она напомнила? — поник Паша.
Лето пролетело, как и полагается лету — метеором, пулей. До конца каникул оставалось шесть дней. Здравствуй, школа, засиженные мухами парты, бесконечные уроки.
— Ого! — это Руд заприметил обновку, рыжую куклу, сидящую на диване под постером Green Day. У куклы было злобное, иссеченное швами личико и пластиковый нож в кармашке джинсового комбинезона. — Чаки!
— Лимитированная серия, — гордо сказал Паша.
Руд тискал куклу-убийцу, та пищала: «Я славный парень! Славный парень с тесаком!»
— Офигеть! На русском говорит! Где взял?
— Батя заходил.
— О… — Руд кивнул понимающе. — Общался с ним?
— Ну так… парой слов перебросились.
— А с негритяночкой как?
Негритяночка — это племянница бабы Тамары, приезжающая откуда-то из Пскова. Чернокожей она не была, прозвище мальчики дали ей из-за загара. Хотя теперь Руд был загорелее.
— В процессе, — преувеличил Паша.
— Ну ясно. Порнушку смотришь? — Руд ринулся к столу, шлепнул по клавиатуре. Майерс растормозился и ткнул медсестру в кипящую ванну.
— Сиквел «Хеллоуина».
— Сиквелы — отстой. — Руд с Чаки в обнимку плюхнулся на диван.
— А «Крестный отец»? Вторая часть лучше.
— Не видел.
— «Лепрекон»…
— Это — да. Уорвик Дэвис… А я по дороге к тебе встретил нашего лепрекона.
— Курлыка?
— А кого же!
Погоняло Курлык намертво приклеилось к тишайшему Ване Курловичу. Ваню Паша всегда жалел и звал при случае в гости или на футбол. Мамка Вани закладывала за воротник, однажды Паша видел ее, в нижнем белье разгуливающую по улицам. Курлык жил у деда, который работал в школе слесарем и электриком в одном лице. Дед, Игнатьич, тоже пил.