Курловичу пришлось несладко. Горшинские гопники мутузили его чаще прочих.

— Курлык сказал, школу затопило. Вроде канашку прорвало.

— Кто-нибудь утонул?

— Ага. Костров. В дерьме.

Они смеялись, а ветер проникал в форточку, принося запахи полыни, гудрона, умирающего лета.

— Ты не поверишь, — сказал Руд, — но я хочу в школу.

— Перегрелся?

— Не, серьезно. Всех мудаков отправили в ПТУ. Ни Рязана больше, ни Желудя. На класс — пятнадцать калек, из них девять — девчонки. Вон даже Ахметова, старая «бэ», на пенсию ушла.

— А кто вместо нее литературу будет вести?

— Новенькая какая-то. Короче, братан, заживем, как у бога за этим самым, — Руд прервался на полуслове, встрепенулся. — Ба! Дырявая башка! Я ж тебе сувенир принес!

— Невесту для Чаки?

— Почти. — Руд вынул из кармана курительную трубку. Вручил другу.

— С побережий Крыма. Чистый орех.

— На фига? Я же не курю.

— Баран! Ты — писатель. Все писатели курят трубку.

— Аллен Карр не курит.

— Я знаю только Джимми Карра. Кстати, как поживает Пардус?

Пардусом звали овчарку Паши, умершую в прошлом году — настоящая трагедия для и без того уменьшившейся семьи Самотиных. Но Руд имел в виду, конечно, героя Пашиного рассказа, которому автор подарил имя любимца.

Руд был единственным, кто прочел рукопись, — искренне хвалил и затребовал писать продолжение.

— Ты ж не любишь сиквелы.

— А это не сиквел, — возразил друг, — это сериал. Второй эпизод.

— Уболтал. — Паша извлек из ящика тонкую стопку листов с распечатанным текстом.

— А секс там будет?

— Прочитай — узнаешь.

— Вот бы, — сказал Руд, надавливая на живот Чаки, заставляя его говорить, — вот бы новая училка была секс-бомбой.

Марина (1)

Марина Крамер приходила сюда в третий раз, но никак не могла расшифровать, какие чувства рождает в ней эта школа. Смятение? Иррациональную ностальгию? Или вовсе не было никаких чувств, по крайней мере тех, что она себе насочиняла. Ничего, кроме понятного и обычного волнения вчерашней студентки, готовой приступить к обязанностям педагога.

Марина разочаровалась, увидев здание на холме впервые. Бурная фантазия рисовала подлатанный, стонущий на ветру особняк позапрошлого столетия, конюшни, переформатированные в спортзал, учительскую во флигеле.

Но школа оказалась самой обычной советской постройкой, довольно большой для города на семнадцать тысяч жителей. Двухэтажная, напоминающая вилку. Два зубца — крылья. Ухоженный газон внутреннего дворика. Рядышком стадион, турники…

Костров, директор, импозантный мужчина с проседью в окладистой бороде и аккуратной прическе, долго жал руку, говорил, как им повезло, что Марину направили именно в Горшин.

«Сработаемся», — говорил он.

И все же обидно, что без флигеля и конюшен…

Вестибюль средней общеобразовательной школы номер один тонул в вечных сумерках. Фотографии медалистов, российский флаг, герань в кадках. Вахтерша, Тамара Павловна, листала глянцевый журнал на посту. За ее спиной уходила вверх широкая лестница. По ступенькам спускалась стройная женщина средних лет. В строгой блузе и юбке-карандаше, с косой, заплетенной сложным бубликом.

— Крамер? Русслит?

— Прибыла в ваше распоряжение! — Марина по-военному отдала честь и заулыбалась.

— Вольно. — Женщина приблизилась, водрузила на нос очки. — Я, как и вы, рядовая. Ольга Викторовна Кузнецова, учу обормотов истории отечественной и зарубежной.

— Очень приятно.

«На ее уроках дети сидят тише воды», — оценила Марина.

Ольга Викторовна коснулась пальцем подбородка новенькой. Покивала.

— А вы — красотка. Бедные наши мальчики.

— Я… — Марина стушевалась.

— Да не краснейте. У нас тут все учителя — красотки. Так что вы нам подходите.

— И мужчины? — сострила Марина.

— Мужчин у нас, дорогая моя, раз-два и обчелся. Костров, слесарь… а, и еще ИЗО. Но, между нами, девочками, там надо разбираться.

Марина засмеялась. Кузнецова ей понравилась. Если повезет — станет ее первой подругой здесь. Старшей подругой и наставницей…

— Костров вам школу показывал?

— Не успел.

— Так я и думала. Вечно в хлопотах. Идемте, проведу экскурсию.

Кузнецова взяла Марину под локоть.

— Школа, как видите, большая. Даже чересчур. Сегодня все в Москву уезжают, набор мизерный. Комбинат загибается, трудоустроиться сложно. В девяностые у меня было три девятых класса. Три! А сейчас — один!

— Вы так давно здесь работаете.

— Страшно сказать — двадцать восемь лет. Как вы, после института, необстрелянной девчонкой пришла. Ничего, обстреляли. И мама моя, царствие небесное, здесь до шестидесяти семи здоровье гробила. У нас это наследственное.

Марина зацепилась мысленно за маму Ольги Викторовны. Попыталась подсчитать, но математика давалась со скрежетом. Гуманитарий, она и таблицу умножения вымела из памяти, освобождая пространство для поэзии Серебряного века.

— Спортзал. — Кузнецова отворила дверь в огромное помещение: добрых шесть метров до потолка, окна во всю стену. — Маты весной закупили, мячи. Спонсор у нас — Тухватуллин, директор мебельной фабрики. Костров на него чуть ли не молится. Вы в сентябре познакомитесь с его сынком, седьмой класс. И если у вас с ним не будет трудностей, я съем килограмм мела.

Марина вспомнила практику, проблемного подростка, с которым, пройдя через трения и скандалы, они стали добрыми приятелями — до сих пор при случае переписываются в социальных сетях.

— Библиотека, — сказала Кузнецова у запертой стеклянной двери. — По совместительству краеведческий музей. Ну это вы отдельно исследуете, когда выйдет Люба Кострова, библиотекарь. Там, вы знаете, директорская. Актовый зал, над ним — столовая, действительно неплохая. Только не заказывайте гороховый суп — дрянь.

Они перешли в восточное крыло. Слева тянулись кабинеты. Информатика, химия, физика.

— Вашу предшественницу, Ахметову, дети недолюбливали. Признаться, подавала она материал скучно, суконно. Уж до чего мне нравится Лермонтов, а на ее открытом уроке — уснула.

— Я постараюсь вас не усыпить, — живо отозвалась Марина. Хотелось верить, что она умеет захватить аудиторию, внушить собственную зачарованность классиками, преподать с неожиданной стороны…

— Педагоги у нас — штучный товар, все в одном экземпляре. Коллектив крохотный. Двадцать пять человек — считая уборщицу и поварих.

— А если кто заболеет?

— Болеть не нужно.

Они уперлись в тупик — в мужской туалет — и пошли обратно, через вестибюль с сонной вахтершей — в западное крыло, зеркальное отражение восточного.

— Не хочу вас пугать, — сказала Ольга Викторовна, — но школа держится на соплях. Слухи, что нас расформируют, циркулируют с нулевых. Часть кабинетов пустует. Постоянный недобор. В восьмом году на юге возвели микрорайон, Стекляшку.

Марина кивнула, вспомнив кружок высоток за автовокзалом.

— При микрорайоне построили школу. Компьютеры — не чета нашим ящикам. Пластик. Все с иголочки. Малышей отдали им. И родители, конечно, предпочитают сдавать детей в новую школу. Там углубленный английский, индивидуальный подход. Это мы — закостенелые. Когда педагог болеет, ученики бегут заниматься в Стекляшку. Костров договорился о смежных уроках. Он вообще молодец.

Женский туалет в конце крыла был закрыт на ремонт.

— Позавчера кран прохудился. Крыло плавало — воды по щиколотку. Затопило кабинет труда и подсобку внизу.

Снаружи щебетали птицы. Окна в рассохшихся рамах… отклеившийся плинтус.

«Да уж, — подумала Марина, — не первый сорт».

Мысль все же вышла ласковой — так умиляются старому псу.

На лестнице Кузнецова спросила:

— Вы из Владимира, верно?

— Из Владимирской области. Город Судогда. Во Владимире я закончила университет.

— Значит, вам не привыкать к захолустью.

— Мне есть чем себя занять. К тому же, мои предки отсюда.

— Правда? — Ольга Викторовна вскинула тонкую бровь.

— Прабабушка жила в Горшине в начале века. Потом уехала в Санкт-Петербург.

Ольга Викторовна окинула спутницу уважительным взглядом.

— Сегодняшняя молодежь корнями не интересуется совсем.

— Бабуля была помешана на составлении семейного древа.

— Стало быть, вы специально выбрали именно нас?

— Не совсем. Но я увидела название поселка среди вариантов и тут же согласилась.

«Вот сейчас, — шепнул внутренний голос, — пока не перевели разговор».

Марина прочистила горло.

— Ольга Викторовна, а школа старая?

— Как посмотреть.

Они шли по пустому коридору между окнами и запертыми дверями. Попискивал паркет.

— Горшинской школе весной исполнилось сто лет. Но от прежнего здания сохранились лишь фундамент и теплица. В свою очередь, то кирпичное здание было еще старее — до революции оно принадлежало Стопфольдам, местной аристократии. Как вы знаете, Советы с аристократией не нянчились.

Перед взором Марины проявилась фотография, бережно хранящаяся в семейном архиве: особняк на холме, выпуклые угловые ризалиты, черепичная крыша, треугольный фронтон, купола круглых башенок. У крыльца — усатый молодой франт опирается на трость, свободной рукой касается полей шляпы…