— Ай! — Дэн вяло отмахнулся от Санчи. — Ну это же клево, Саш, как ты не понимаешь! Контакт с инопланетянами! Это же крутизна невероятная! Потом детям можно всю жизнь рассказывать…

— Дети как раз хрен тебе поверят, — ответил Санча. — Дети столько фильмов смотрели, что все эти политические игры им просто не интересны…

Я покачал головой. Прав был и Дэн, и Санча в чем-то прав. Но я, хотя и понимал рассудком, что в их словах может быть истина, не мог принять их. Мне почему-то казалось, что чем проще объяснение — тем оно правдивей и реальней. Прилетели инопланетяне, попросили о помощи — это и есть истина, и не нужно нагружать ее сложными логическими построениями. Все просто. Однако тут же мне подумалось, что как раз на таких простаков вроде меня вся эта затея и рассчитана…

— Пацаны, — сказал я, — ладно, хрен с ним, правда-неправда… Вы лучше скажите, мы какого черта сейчас в военкомат едем, а? Зачем? Нас что, сейчас медкомиссия будет проверять на годность к космическим перелетам? Нас что, в центрифугах сейчас будут крутить?

— Да какие центрифуги! — Санча отмахнулся. — Приедем, нам какой-нибудь штампик шлепнут и скажут: гуляй! Это же все фарс! Представление для простачков!

— Вот ты, Сашок, у нас умный, и тебя не проведешь, — сказал Дэн. — Гриш, — обратился он ко мне, — ты не бойся! И центрифуги будут, и подтягиваться заставят, может, даже на шпагат скажут сесть… Ты все делай! Потому что, брат, это такой шанс! — Он хлопнул меня по плечу. — Полетим в космос! Это же просто фантастика! — И он снова заржал на весь автобус.

Тут мы затормозили, и водитель крикнул:

— Октябрьский военкомат! На выход!

Мы с Дэном и еще тремя нашими мужиками вывалились наружу, а Санча с остальными уехал дальше.

Возле военкомата кучковался народ: курили, трепались. Но смеха нигде не было. Мы зашли в ворота и остановились в нерешительности, переглянулись. Тут сзади нас затормозил еще один автобус — длиннющий, типа междугороднего, не то что наш «пазик». Раздалось протяжное шипение, дверь медленно открыла дыру в салон, откуда на газон сразу же выскочил усатый мужик в камуфляжной куртке. С ходу он начал кричать, читая по списку:

— Анохин! Арканов! Герасимов! Домрачев!..

Из автобуса выходили мужики и становились вдоль тротуара. Всего человек пятнадцать. Разные были: и парни молодые, и в возрасте. Усатый, не сказав больше ни слова, заскочил в салон. Автобус рыкнул дизелем и укатил в клубе черного дыма.

Мужики дружно, чуть не шеренгой прошагали к дверям военкомата.

— Ни фига себе, — произнес Дэн.

— Не то что у нас, — согласился я.

— Мужики! — вдруг обратился к стоящим один из наших парней, он работал у нас мастером. — Что хоть там?

Все глянули на нас.

— Иди, проверяйся, — ответил один. — Либо годен, либо нет…

Больше нам никто ничего не сказал, и мы зашли внутрь.

Народу было много. Пройдя дежурного, мы нашли комнату, где нас записали и выдали обходные листы. Кругом сновали военные, врачи, множество голых особей мужского пола — начиная с юнцов и кончая солидными дядьками с огромными животами.

— Где раздевалка? — спросил Дэн. Ему махнули на второй этаж.

Раздевалка оказалась на лестничной площадке между этажами. Там было тесно, все вешалки были заняты. Куча нашей одежды примостилась в углу подоконника. Гуськом, по противному холоду кафеля, а потом по липкому линолеуму, мы отправились по врачам.

Окулист, ухогорлонос, невропатолог, зубной… Вспомнил я свою юность, еще раз порадовался, что удалось отмазаться от армии. Ну не люблю я, когда загоняют меня в стадо, принуждают ходить в одних трусах по чужим кабинетам и смотрят в зубы, чтобы определить мою цену. Я все ждал каверзных вопросов: типа прыгал ли с парашютом (нет, не прыгал), занимаешься ли спортом (раз в неделю в волейбол играю), развит ли вестибулярный аппарат (да хрен его знает). Но никто ни о чем таком не спрашивал. Спрашивали, есть ли жалобы. Я говорил, что нет. Просили открыть рот, встать на весы, назвать цифры на цветных картинках в книжке. Я послушно открывал, вставал, называл и ждал, когда же все это закончится. Дэн где-то отстал, я увидел, что он застрял у окулиста, и вообще потерял его из вида…

Что удивляло меня — так это то, что никто не смеялся. Обычно всегда найдется пара-тройка весельчаков, которые шутят, комментируют все, что с ними происходит, заигрывают с симпатичными врачихами. Если они еще с друзьями — тогда точно без хохота не обойтись, а сейчас… Ни единой шутки, ничего… Разговаривают, обсуждают — но смеха нет. И парни вроде меня, и мужики — прокуренные, крепкие, знающие, и молодые совсем пацаны лет по двадцать, которым обычно много не надо — готовы хохотать над любым старым анекдотом, — никто не смеялся.

Выйдя от зубного и испытывая острое желание сплюнуть, я вдруг услышал:

— Гришка! Эй!

Я обернулся. Ба! В трусах при полном параде стояли Ромка и Шурик — кореша-одноклассники. Мы деловито пожали друг другу руки.

— Вы что, тоже в космос захотели? — спросил я.

— Ага! — Они засмеялись и почему-то сразу же огляделись.

Ромку я встречал иногда, все-таки работали в одной сфере — проектирование, а Шурика сто лет не видел.

— Вы прошли? — спросил я. — Годные?

— Да мы только приехали, — ответил Шурик. — Тут народу тьма, к каждому врачу очередь… А ты как?

— Да я тоже еще прохожу. — Я махнул рукой на кабинет, где кнопка пришпиливала бумажку «Зубной».

— Что скажете-то? — спросил я, даже не уточняя суть вопроса.

— Что тут скажешь… Хочешь не хочешь — а война! — ответил Шурик спокойно. — Вышел указ — будь готов: стройся… Думаю, сейчас все части под завязку укомплектуют, будут гонять не по-детски, и ближайший год, а то и два о компьютерах можно забыть…

— А ты что, с компьютерами связан? — удивился я.

— Шурик у нас железо починяет, — объяснил Ромка. — Самоделкин…

— Ни фига себе! Здорово!

— Здорово-то здорово, да только боюсь, что конец моему бизнесу, — продолжал Шурик. — При такой ситуации не до компьютеров… Хотя, может, подсуетиться, заключить контракт с вояками, у них же тоже сейчас электроники полно… — Он задумался. А я даже позавидовал — такой парень не пропадет. Он еще, глядишь, и денег на этом заработает. Не то что я — куда послали, туда иду. Вот сейчас пошлют в окопы — пойду как миленький вшей кормить. Вроде и мозгами природа не обделила, и способностями — а все плыву по течению…

— Ну ладно, — вздохнул я, — давайте, пацаны, удачи вам! — Я протянул руку.

— Давай, и тебе удачи!

Только часа через три я получил последнюю подпись врача. Страшно уставший и раздраженный, пошел одеваться. Одежда Дэна лежала нетронутой, похоже, он все еще проверялся. Мне хотелось поскорей домой, залезть под душ, а лучше — в ванну. По идее я еще успевал вернуться на работу, времени оставалось достаточно, но я решил, что хватит с меня на сегодня. В голове возникла идея взять пивка — и я с радостью поддержал эту идею. Пошли вы к дьяволу со своими медкомиссиями и войнами, хотя бы на полдня…

Сдав документы, я встал за последним в комнату, где сидела комиссия. Очередь продвигалась быстро. Я примерно представлял, что меня ожидает. Конечно, никто из нормальных людей в космос не полетит, все это бред. Отправят скорее всего отряд космонавтов да летчиков-испытателей. Может, еще спецназовцев каких-нибудь. А всех остальных, как сказал Шурик, — по частям раскидают. И нет тут никакого коварного плана. Все действительно просто. Прилетели инопланетяне? Замечательно! Чем не повод для усиления военной мощи страны! Порасслабились за последний десяток лет, поразленились, жирка накопили. Ан нет, братцы! Баста! Закончилась сладкая жизнь. Ситуация в мире сами знаете какая, американцы что попало вытворяют. Забыли все, какая мощь была у нашей страны! Но ничего, мы напомним… Всю страну под ружье, военное положение на год — вот вам и тренировка. За это время подчистить страну от ненужного сора, лишние фирмы прижать, собственность, исходя из военных нужд, перераспределить. Напомнить населению, что живет оно не только для того, чтобы аудио-, видеотехнику домой покупать да в Турцию загорать ездить. Возродить силу России, ее имидж супердержавы — вот это достойная цель, пусть даже придется пояса подтянуть. А инопланетяне тут очень даже кстати. И все это значит, что придется тебе, Гришка, ближайший годик, а то и два гимнастерку носить, казармы драить да землю копать… Будь оно все неладно!

— Ивашов! — крикнули из-за двери.

Я зашел внутрь. В длинной комнате, за длиннющим столом сидело шесть человек. В стекла окон лезла зелень, и сквозь нее прорывалось солнце.

— Здрасте, — пробормотал я.

Крупный усатый военный в центре, вроде как полковник, бросил на меня оценивающий взгляд. И судя по всему, оценка его была не высока. Шумно дыша, он сложил большие крупные руки на столе и с любопытством оглядел своих коллег. Сидящий рядом с ним врач в белом халате имел такую же основательную комплекцию. Он быстро листал бумаги, я его не интересовал. Врачиха с краю начала читать:

— Ивашов Григорий Арсенович, восемьдесят первого года рождения, не женат, детей нет, работает…

Я стоял прямо перед ними и кусал губу. Мысли мои были мрачны. Будущие два года в армии представлялись мне очень ярко.

— Что такой мрачный? — так и спросил меня мужчина в костюме, судя по всему, кто-то из районной администрации.

— А есть чему радоваться? — пробурчал я.

— Остряк, что ли? — тут же среагировал еще один военный — чернявый капитан.

— А если и так, то что? — поинтересовался я. Чернявый хотел ответить, так его и подмывало, но

заговорил главный врач, по-прежнему не глядя на меня, — чернявый сразу заткнулся.

— Все нормально, — тяжелым голосом произнес этот громоздкий и, похоже, много повидавший на своем веку человек. — Годен.

Скупые и весомые его слова не позволяли усомниться в вердикте. Я вдруг явственно увидел, как моргнул последний член комиссии — неприметная личность,

сидевшая с краю и как-то отдельно от остальных. Я его не сразу и заметил, такой он был невзрачный и бесцветный. Даже в упор глядя на него, с трудом удавалось дать описание: небольшой рост, небольшое личико, прическа набок, а стоило отвернуться — и он исчезал из памяти напрочь. Однако моргнул он при вердикте врача так заметно, что пару секунд мы даже смотрели друг другу в глаза. Но он тут же отвел взгляд, потух, завял, исчез, — и я про него забыл.

— Ивашов Григорий Арсенович, — начал усатый военный, но вдруг остановился. — Почему Арсенович? — прямо спросил он.

— Папа родился в тех краях. В честь друга назвали, — ответил я. — Только и всего…

Он тут же продолжил:

— Ивашов Григорий Арсенович, вы признаны годным для прохождения военной службы. Нашей Родине грозит опасность, и будете в рядах тех, кто встанет на защиту ее от врага. Вы причисляетесь к команде № 2-17 и 10 июля обязаны прибыть сюда к 8.00 для отправки на сборный пункт. Держите повестку. — Он протянул мне бумажку. Я взял. — Покажете ее завтра на работе, вас оформят, — сказал он. — Сейчас зайдете в одиннадцатый кабинет, там дадут указания. — Помолчал и продолжил: — Со сборного пункта вас отправят в Москву. Там вы будете приведены к присяге и отправлены на планету Ка-148, где поступите в распоряжение объединенного генерального штаба. Вопросы?

Все члены комиссии были очень умными, опытными и понимающими людьми, все давно не молодые. Был среди них один идиот — чернявый капитан, он сидел как на иголках… Остальные терпеливо ждати моего ответа. Ждали одну минуту, две… Времени действительно прошло очень много. Я сосредоточенно моргал, очень старался не выдать волнения и, самое главное, не хотел выглядеть идиотом. Невзрачный человек справа смотрел на меня очень внимательно, но мне было не до него. Я ловил в голове обрывки слов и очень старался что-нибудь сказать. Что-нибудь уместное, нужное, по делу, я все-таки не мальчик, совсем скоро тридцать лет как-никак…

— А в центрифуге вы разве не будете меня проверять? — спросил я.

Усач улыбнулся.

— Нет, сынок, — сказал он. Сказал так по-доброму, что у меня потеплело на сердце. — Ты годен, — повторил он, и я понял, что эта фраза значит намного больше, чем казалось на первый взгляд. — Иди и будь достоин своих отцов.

Я попрощался и вышел.

3

— Любовь Сергеевна! Любовь Сергеевна, это я, Григорий! Да, да! Любовь Сергеевна, тут такие дела… В общем, съезжаю я! Да… Уже все собрал, все увез, когда вам удобно подойти? Завтра можете? Прямо сейчас? Ну, это вообще здорово! Да! Хорошо, я жду!..

Последняя сумка была собрана и ждала меня в прихожей. Я плюхнулся в кресло и с грустью осмотрел пустую квартиру. Всего полгода здесь прожил — помню, как раз под Новый год вселился. И вот, приходится съезжать. Думал наконец обзавестись серьезными отношениями, но опять ничего не получилось. Не складываются у меня серьезные отношения. Получается какое-то ни к чему не обязывающее знакомство и общение — и только. Однако, может, и к лучшему? Что сейчас было бы? Слезы, боль расставания, неопределенное будущее? М-да… А так… Позвонив Наташке и рассказав ей, что ухожу в армию на неопределенный срок, я услышал долгий вздох. «Вот как…» — промолвила она. Решили не встречаться, чтобы не травить душу лишний раз, пожелала она мне удачи и вернуться живым-невредимым. «Целую тебя…» — были последние ее слова.

Когда теперь я снова буду создавать серьезные отношения? После возвращения с планеты Ка-148? Сомневаюсь, что я оттуда вообще вернусь. Даже сомневаюсь, что долечу туда…

Все- таки это невероятно. Я понимал: в руках у меня повестка, целая комиссия серьезных людей признала меня годным, замечательный полковник пожелал мне счастливого пути. Но мозг сопротивлялся и никак не хотел поверить, что скоро я отправлюсь в космос. И мозг можно было понять. Потому как предстояло то, что мозг никогда в жизни не видел, не знал и не ощущал. Мало того, никому из моих предков такого случая не выпадало, даже из генных запасов нельзя было извлечь хоть какую-то информацию. И поэтому мозги артачились и сопротивлялись.

Я достал бумажку, которую мне выдали в одиннадцатом кабинете. Ценные указания. Да уж, действительно ценные. Мелким и вдобавок расплывчатым шрифтом был приведен внушительный список предметов, которые запрещалось с собой брать: начиная с зажигалок и сотовых телефонов, кончая золотыми украшениями и огнестрельным оружием. Список же вещей обязательных состоял всего лишь из пары нательного белья, ложки, кружки, полотенца и туалетных принадлежностей. Не густо. Однако если проявить фантазию, то можно было набрать с собой черт знает чего — ведь кто его знает, чем ты привык в туалете заниматься. Да и пара нательного белья — довольно странное и неопределенное понятие. Также бумажка рекомендовала за три дня до явки на пункт не принимать алкоголь, не употреблять в пищу грибы, сыры, приправы и домашние соленья. Я не слыхал, чтобы такую бредятину нашим призывникам раздавали. Хотя, возможно, это были спецуказания как раз для нас, отправляющихся в космос. В одиннадцатом кабинете человек в гражданском заставил меня расписаться на трех экземплярах подписки о неразглашении сведений, которые мне сообщили. Даже эту бумажку с «бесценными» указаниями я не имел право никому показывать.

Раздался звонок — я побежал открывать. У хозяйки, конечно, были свои ключи, но она тактично соблюдала приличия.

— Ты что же, в армию никак? — спросила она.

— Так точно, Любовь Сергеевна! — бодро ответил я. — Прошел комиссию, годен к строевой!

— Ага, — покивала она, зорким взглядом осматривая квартиру, все ли в порядке. — И что вас, куда?

— Там ясно будет. — Я неопределенно махнул рукой. — Вроде как сначала в Москву, а там поглядят, кого куда…

— Ага, — опять покивала хозяйка.

Она не спеша прошлась по комнате, осмотрела мебель, везде заглянула. Зачем-то выглянула в окно и долго рассматривала, что там. Потом ушла проверять кухню и ванную. Я топтался на месте, ожидая конца досмотра.

Вернувшись, она села на кровать, сложила морщинистые руки в подоле цветастого платья.

— Что же теперь будет, а? — спросила она. — Война… Опять война. Куда страна катится? Мало мы воевали?

Я промолчал. Ответов на вопросы у меня не было.

— Что будет? — снова спросила женщина. — Кому теперь эти квартиры нужны? — Она махнула рукой на свою комнату. — Кто тут жить будет, если всем воевать?

Я опять промолчал.

— А скажи мне, Гриша, — проговорила она, — правду ли говорят, будто вас в космос закинуть хотят, прямо к этим самым истедантам?

Я выдержал взгляд ее умных глаз и честно ответил:

— Правду! — И она поверила. А я добавил, не совсем честно, но уже на полном доверии: — Полетят наши к ним, это точно. Подготовят у нас лучший отряд — и отошлют. Что поделать! Ну а остальные здесь останутся, тут тоже дел невпроворот…

Потоптавшись, я ждал, может, она еще что-нибудь спросит, но она молчала, тоскливо глядя в окно.

— Ну что, Любовь Сергеевна, пойду я, — негромко сказал я. — Я тут денег вон на полку положил, все-таки

прожил сколько в этом месяце… Ключи там же. Может, вернусь когда еще…

Она встала, взяла деньги, пересчитала. Подошла ко мне и сунула их в ладонь.

— Иди, — сказала она и вдруг перекрестила меня.

Я судорожно запихал деньги в карман и подхватил сумку.

— Всего доброго, Любовь Сергеевна! В ответ только хлопнула дверь.

Получив в военкомате направление на планету Ка-148, я окончательно решил на работу сегодня не возвращаться. Позвонил Ольке и сказал, что больше я сегодня не приеду, потому что повязали меня и теперь я рядовой Российских вооруженных сил. Что завтра я приду, но только попрощаться, а послезавтра — прости-прощай! Олька молчала, но оставалось ей только согласиться. Хотя чертеж опоры я так и не доделал, но был уже вне досягаемости любого начальства, начиная с Ольки и кончая самим генеральным директором нашей фирмы.

Оставалось у меня полтора дня на гражданке, и я принялся переезжать с наемной квартиры обратно в родительскую обитель, к сестре Катьке. Вещей за полгода я накопил немало, но большую их часть я без сожаления отправлял в мусор. В итоге два рейса на такси — и я, можно сказать, переехал.

Распрощавшись с хозяйкой, я побрел с сумкой через плечо домой — пешком, благо до родителей было недалеко, три автобусные остановки, а по дворам и того меньше.

Во дворах разливалась безмятежность и тихое спокойствие. Бегала ребятня, на лавочках медитировали доисторические старушки. Царили покой и умиротворение. Ярко светило солнце, но было не жарко. Протащив сумку пять минут, я пожалел, что не взял такси и в третий раз. Лямка натерла плечо, спина покрылась потом. Ничего, сказал я себе, терпи, солдат, тренируйся.

Выйдя на проспект, остановился на перекрестке, ожидая, когда загорится зеленый свет светофора. Вот вспыхнул желтый, за ним зеленый, — а я стоял и не двигался, пораженный.

По проспекту разливалась безмятежность и тихое спокойствие. Царили точно такие же, как во дворах, покой и умиротворение. И это под конец рабочего дня в будни! Даже в самые жаркие выходные, когда полгорода уезжало купаться, а вторая половина собирала клубнику в садах, проспект шумел довольно оживленным движением, не говоря об обычных днях, когда здесь творилось черт знает что. Я огляделся: в обе стороны вдаль простиралась практически пустая улица, буквально с пяток машин — и все. На перекрестке, где я стоял, затормозила «девятка», да с противоположной стороны аллеи стоял «уазик». И народу тоже не было: две тетки переходили дорогу на зеленый, чуть вдали кучковалось человек пять возле магазина «Ткани», две мамаши катили коляски по аллее. Город вымер.