На верхней площадке стоял хозяин дома, несмотря на довольно прохладную погоду и поднявшийся резкий ветер, в пуловере цвета топленого молока и светло-голубых вытертых джинсах.

Остановившись, журналистка сделала пару снимков дома, так, чтобы в кадре оказался и его хозяин, и поспешила к лестнице.

Поднимаясь, Татьяна еще раз поразилась военной выправке и ощущению доброжелательной спокойной силы, исходившей от Вяземского.

— Здравствуйте. Насколько я понимаю, это вы звонили с утра Николаю, — сказал он, на европейский манер протягивая Татьяне руку.

— Ваши сотрудники хорошо информируют босса, — ответила она, отвечая на рукопожатие. — Да, я Татьяна Береснева, корреспондент журнала «Москва и Подмосковье». Спасибо, что согласились на интервью.

— Вы не поверите, Татьяна, но я сам не понимаю, почему это сделал, — неожиданно рассмеялся Вяземский, и сделал приглашающий жест. — Однако, не стоит стоять на ветру. Пойдемте, я напою вас хорошим чаем, и мы побеседуем. Только давайте договоримся — внутри дома не фотографировать. В парке, пожалуйста, а вот в доме — не надо.

Девушка молча кивнула и убрала фотоаппарат в сумку.

Внутренний интерьер дома запомнился Татьяне как единое, светлое, пахнущее деревом, и чем-то еще, неуловимым, но очень уютным, пространство. Конечно, были в нем и комнаты, и коридоры, и широкая лестница, ведущая на балкон второго этажа, но все это она вспомнила уже потом, возвращаясь по ночному шоссе домой.

А тогда — ощущение удивительной цельности и доброжелательности вокруг, любезный хозяин, короткая прогулка по коридору, одна из стен которого, полностью стеклянная, выходила в запущенный и от этого еще более очаровательный, парк.

Вяземский открыл дверь, пропуская гостью вперед:

— Проходите, присаживайтесь. Так хотите чаю?

Татьяна кивнула в ответ.

Тогда подождите минутку, я сейчас распоряжусь.

Войдя в кабинет, Таня, осматриваясь, остановилась на пороге.

Высокие потолки с лепниной, большое, во всю стену, окно, также выходящее в парк, стены полностью заставлены книжными шкафами.

В глубине комнаты массивный рабочий стол темного дерева. На столе, несколько неуместный, выбивающийся из общего стиля, ноутбук.

У окна журнальный столик и пара кресел.

Татьяна село в одно из них, достала диктофон и, проверив, поставила на середину стола.

Открылась дверь, и в кабинет вошел Вяземский. Быстро прошел к окну, остановился за креслом, скрестив руки, оперся ими о спинку кресла.

— Итак, вы хотите взять у меня интервью. Зачем?

Татьяна даже растерялась слегка, но виду не показала:

— Ян Александрович, вы представитель старинного русского рода, всю жизнь прожили за границей, имеете успешный бизнес. Ваше возвращение…

Вяземский досадливо поморщился:

— Татьяна, а если без этих дежурных фраз?

И она, не раздумывая, выпалила:

— Да за квартиру мне платить надо! А когда стала собирать материал о вас — стало интересно.

— Что именно интересно? — склонив голову к плечу, ехидно глянул на нее собеседник.

— Вы. Какой вы. Почему вас назвали Яном. Как вы жили, — пожала плечами журналистка.

— Послушайте, — возмутилась она, — это же вы у маня интервью уже берете!

Улыбнувшись, Ян сел в кресло:

— Прошу меня простить, это уже профессиональное.

Татьяна решила перехватить инициативу. Включив диктофон, спросила:

— В каком смысле, профессиональное?

— Я же руковожу компанией, которая занимается системами охраны. Вы представляете, сколько вопросов приходится выяснить, прежде чем удается выработать наиболее подходящую для клиента схему? А если вспомнить о том, что многие просто параноидально относятся к вопросам сохранности своих секретов… — и Вяземский выразительно махнул рукой.

— Неужели вы сами проводите такие вот встречи? Разве для этого нет специалистов компании?

— Вы должны знать, что есть клиенты разного уровня. И потом — если я не понимаю специфики работы компании, как я могу ей управлять?

— Логично, — позволила себе улыбнуться Татьяна.

В дверь негромко постучали и, дождавшись громкого «Да-да, входите», молодой человек в строгом деловом костюме вкатил сервировочный столик с чайником, двумя чашками, вазочкой с печеньем и аккуратными маленькими баночками с вареньем.

— Алексей, оставьте столик возле нас, пожалуйста. Вы свободны, я сам поухаживаю за нашей гостьей.

И, уже обращаясь к Татьяне:

— Искренне советую, попробуйте вот это, черничное. Совершенно бесподобное лакомство.

Налив Татьяне крепкого черного чаю, Вяземский наполнил свою чашку, сделал небольшой глоток, и, воровато глянув на дверь, сцапал со столика банку малинового варенья.

Запустив в нее ложку, объяснил недоуменно смотревшей гостье:

— Алексей, кроме всех прочих его талантов, еще и мой тренер. И к моим маленьким слабостям относится крайне неодобрительно. А я малиновое варенье люблю — словами не описать.

Отправив ложку варенья в рот, блаженно закатил глаза, а потом указал на диктофон:

— Процитируете это, подам в суд и докажу, что ничего не было.

— Хорошо-хорошо, никакого варенья, — рассмеялась Таня. — Тогда вы мне расскажете, почему вас назвали Яном.

— На самом деле никакой тайны. Моя мама — полячка. Вообще, это длинная и грустная, в общем-то, история. Мой отец безумно влюбился в сотрудницу посольства Польши в США. Отец к тому времени был уже очень немолод, давно вдовец, а вот моя будущая мама — молодая красавица, замужем. По каким причинам она не могла развестись официально — не знаю, но им пришлось бежать. Отец был не слишком состоятелен, но, продал все свое имущество в Штатах, выправил маме фальшивые документы, и они сбежали сначала в Мексику, а потом в Эквадор. Там я и родился. Собственно говоря, я незаконнорожденный. Как в старину говорили — бастард.

Вяземский надолго замолчал и Татьяна, не выдержав, спросила:

— А, а потом, что?

— А потом они погибли. Оба. Мне было три года. Так что, — он грустно улыбнулся, — своих родителей я узнавал по рассказам дяди. Двоюродный брат отца, осевший в Южной Америке еще до Второй Мировой. Замечательный старик, воспитывал меня буквально как родного сына, которого у него никогда не было. А родители — они поехали отдохнуть в горы, машина сорвалась с серпантина… Нашли их спустя два дня. Дядя говорил, что полицейские сказали — оба погибли сразу, не мучились.

— Простите, — поморщился Ян, — не будем больше об этом. Не самая приятная тема. Давайте я лучше расскажу вам о том, как я купил эту усадьбу! А потом мы вместе пообедаем и погуляем по парку. Я еще ничего в нем не менял, и даже не знаю, хочу ли это делать. В этой запущенности есть что-то притягательное.

Таня кивнула и поставила диктофон рядом с чашкой Вяземского.

Незаметно пролетело полтора часа. Вяземский увлеченно рассказывал о своих хождениях по инстанциям, о том, как он, с пеной у рта доказывал, что восстановление исторического облика усадьбы никак невозможно без изменений в одной! Ровно одной разрушенной каменной стене… Как нанимал исследователей, обнаруживших в архивах саратовского энтузиаста-историка снимки усадьбы, как по крупицам выискивал он в воспоминаниях стариков-эмигрантов упоминания о внутренней отделке Алёхово-Пущино и составлял эскизы интерьеров.

Но все это оказалось цветочками по сравнению с тем, что последовало, когда началось строительство!

Вяземский рассказывал настолько живо, с такими красочными подробностями и точными деталями, давал настолько меткие и точные характеристики людям, что Татьяна спросила, не занимался ли он когда-нибудь журналистикой, или писательским ремеслом.

Ян в притворном ужасе откинулся в кресле:

— Упаси Боже! Да я и в школе терпеть сочинения терпеть не мог. Читать — да, читать люблю. Но вот писать самому — увольте.

А потом они гуляли по парку, угадывали где когда-то проходили аллеи, спорили, была ли на месте вон того бугорка, рядом с беседкой, разбита клумба, и стоит ли полностью менять беседку или попробовать отреставрировать то, что есть.

Поднявшись по выщербленным ступеням, Таня села на круговую скамью. Камень вытягивал тепло, но вставать не хотелось. Казалось, вошедший полностью отгораживался от внешнего мира, оставляя за порогом беседки всю суету, все мелкие заботы, казавшиеся такими важными в городе.

Обернувшись, она вздрогнула от неожиданности. Рядом с гостеприимным хозяином стоял высокий широкоплечий человек с необыкновенно белыми волосами. Заметив испуг Татьяны, он учтиво поклонился и что-то прошептал на ухо Вяземскому, после чего отступил на пару шагов и словно растворился между деревьями.

— Это начальник службы безопасности, Олаф Сигурдсон, — объяснил Ян. — Он напугал вас?

— Скорее, удивил. Он появился так неожиданно.

— Да, это он умеет. Военная подготовка.

— Олаф? Это скандинавское имя, так?

— Да. Олаф родом из Норвегии. Но мы сотрудничаем уже много лет и в чем-то он стал более русским, чем многие граждане России. Олаф прекрасно говорит по-русски. Для меня он больше, чем просто служащий компании.

— Больше? Насколько? — Татьяна подошла к порогу беседки и смотрела на Вяземского сверху вниз. Очень не хотелось уходить отсюда, несмотря на поднявшийся холодный ветер, задувавший под короткую куртку.

— Намного. Он мой друг, — очень серьезно ответил Вяземский.

— Пойдемте, — протянул он руку своей гостье. — Олаф приходил сказать, что обед подан.

Не «обед готов», а «обед подан», отметила про себя Татьяна.

Она ожидала, что обед подадут в каком-нибудь сногсшибательном зале, а сидеть обедающие будут на противоположных концах бесконечного стола.

Оказалось, обедает потомок древнего рода в небольшой, по меркам этого дома, комнате — чем-то средним между кухней и гостиной, сидя за деревянным, накрытым клеенчатой скатертью, столом.

Зато, как обедает!

Татьяна покраснела, когда сообразила, что с неприличной скоростью умяла здоровенную тарелку вкуснейшего борща и, с молчаливого одобрения сотрапезника, наливает вторую порцию.

— Это все воздух. После такой прогулки разыгрывается зверский аппетит. — попробовала оправдаться она.

— Да вы не оправдывайтесь, а налегайте, — добродушно улыбнулся хозяин дома. — Только место для второго блюда оставьте. Если ничего не путаю, то у нас сегодня пельмени с грибами.

И — да. Последовали пельмени с грибами.

И совершенно невозможный пирог с лимоном.

И тающее во рту ванильное мороженое.

И кофе в крохотных фарфоровых чашечках.

И разговоры. Обо всем. Татьяна сама не заметила, в какой момент стала рассказывать о себе. Ян лишь изредка вставлял реплики, задавал короткие, но очень точные вопросы.

Опомнилась она, лишь когда за окном сгустились сумерки.

— Ой, мне же еще отсюда выбираться! — сорвалась гостья со стула. — Я же и вам весь график сбила! Что же вы меня не одернули!

Ян сидел и улыбался:

— Поверьте, если бы у меня были неотложные дела, я бы об этом сказал. А теперь — давайте-ка мы вас проводим до шоссе. Поедете за моей машиной.

Короткие сырые сумерки растворились в глухой загородной темноте. Татьяна осторожно ехала вслед за джипом Вяземского, стараясь не утыкаться в стоп-сигналы огромного внедорожника.

Закусив нижнюю губу, она буквально кралась вслед за джипом по темному лесу и с облегчением вздохнула только когда миновали холм — впереди показались редкие огни деревни. Пару раз «Гольф» начинало «вести» в сторону, но, всякий раз Таня успевала подработать рулем и не съехать в кювет.

Промелькнула мимо деревня, джип замигал, показывая, что останавливается. Татьяна съехала на обочину, встав перед Лендровером. Вышла из машины. Вяземский пружинисто выскочил из автомобиля, подошел к девушке. Она заговорила первой:

— Спасибо вам большое, Ян Александрович. И за интервью, и за… да за весь этот день спасибо!

— Не за что. Я искренне рад был с вами познакомиться, Татьяна. Убедительно прошу, пришлите полный текст материала Николаю. Я сам вам полностью доверяю, но если не покажу ему текст, сильно обижу.

— Конечно, пришлю, — Татьяна неловко помялась, но Вяземский молчал, и пришлось говорить самой:

— До свидания. Я поеду.

— Да. До свидания. Ну, теперь я жду номер вашего журнала.

Таня кивнула, неуклюже повернулась и, почему-то чувствуя себя ужасно глупо, села в машину.

Выезжая на трассу, она посмотрела в зеркало заднего вида — джип так и стоял на обочине. Темная фигура почти терялась на фоне черного корпуса автомобиля.

Ей показалось, что он помахал ей рукой, но, скорее всего, просто почудилось.

Вяземский опустил руку.

Хлопнула дверь, с водительского места выбрался Олаф, подошел и встал чуть позади шефа.

Сунув руки в карманы ветровки, Ян задумчиво пнул ногой камешек, и сказал, глядя вслед «Гольфу»:

— Олаф, будьте так любезны, узнайте о нашей милой гостье все, что возможно.

Утро Вяземский решил посвятить визитам, о чем и сообщил Олафу с Владимиром.

Персонал «Nivva Ltd.» уже привык к постоянным отлучкам своего загадочного шефа, Олафа офисные труженики побаивались, а во Владимире женская часть компании души не чаяла. А потому все, оставшиеся в конторе, готовы были грудью встать на защиту деловых интересов предприятия.

Что, разумеется, Вяземского и Олафа более, чем устраивало. Правда, подбирать персонал пришлось долго и упорно, но затраты, в итоге, стремительно окупались.

Но сейчас Вяземский в последнюю очередь думал о делах фирмы.

Он смотрел на своего начальника службы безопасности.

Олаф с сомнением глядел на обшарпанный подъезд стандартной московской девятиэтажки из тех, что стремительно вырастали, образуя спальные районы, в 70-х годах двадцатого века.

— Да уж. Никак не мог предположить, что такой персонаж, как Дольвего поселится в подобном, — он пошевелил в воздухе пальцами, — жилище.

— С вашим то опытом, уважаемый, могли бы уже знать, что как раз такие персонажи и выбирают самые неприметные убежища, — поддел норвежца Вяземский.

— А я понимаю, понимаю, шеф. Сам бы что-нибудь подобное организовал, правда, пути отхода здесь, пожалуй, несколько непродуманные. Но это не значит, что я утратил способность удивляться.

— Кстати, насчет путей отхода. Угол вон того дома видите? Там, рядом с голубятней, наверняка, какой-нибудь лючок и ход к Приграничью.

— Не щупал, боюсь внимание привлечь, — честно признался Олаф, и нажал кнопку переговорного устройства.

— Володя, видишь зеленую коробку, которую Ян Александрович называет голубятней? Да-да. Так ты походи там рядышком, поконтролируй территорию. Вот и чудненько.

Вяземский уже шел к подъезду, и Олаф поспешил за ним.

Лифт оказался на удивление чистеньким, а выйдя на пятом этаже, они обнаружили на площадке, пролетом ниже, старенький, но отмытый до белизны кухонный столик, на котором кто-то заботливо расставил пластиковые горшки с комнатными растениями. Зелень явно чувствовала себя весьма неплохо.

— Присмотревшись к растениям, Олаф тихонько хмыкнул:

— Ловко. Старая школа чувствуется.

Ян кивнул:

— Да, простенько и со вкусом. Никаких мандрагор и прочей экзотики. Дольвего просто легонько подтолкнул у них уровень эмпатии, и вот она, готовая система сигнализации. Так что, он о нас уже знает.

С этими словами он потянулся к кнопке звонка, Но нажать не успел, дверь уже открывали.

Стоявший в дверях человек был высок и худ. Больше всего он напоминал вышедшего на пенсию учителя, любимого детьми и коллегами — сутуловатый, с внимательным и доброжелательным взглядом больших карих глаз. Сейчас он с любопытством рассматривал гостей поверх державшихся на кончике носа очков в тяжелой пластиковой оправе.

Осмотрев, сделал шаг в сторону, приглашая войти:

— Заходите, не стойте де на пороге.

И исчез в коридоре.

Вяземский с Олафом последовали за ним.

Внутри квартира также напоминала жилище преподавателя или неудавшегося ученого: бедноватая но чистая обстановка, письменный стол, заваленный исписанными листами, потрепанными справочниками и тонкими брошюрками в пожелтевших мягких переплетах.

Хозяин квартиры сел на продавленный диван, кивнул гостям на кресла покрытые красными в зеленую полоску покрывалами:

— Присаживайтесь. Думаю, мне представляться смысла нет. Да и кто вы такие, я знаю. Так что, перейдем сразу к цели вашего визита.

Опускаясь в кресло, Ян аккуратно поддернул штанины безукоризненно выглаженных брюк, вальяжно откинулся на спинку и заговорил:

— Я все же представлюсь, поскольку лично мы незнакомы. Ян Александрович Вяземский. И начальник моей службы безопасности, Олаф.

— Просто, Олаф? — хмыкнул в ответ тот, кого норвежец называл Дольвего.

— Для вас, просто, — сухо подтвердил Вяземский. Сам начальник службы безопасности сохранял вежливо-равнодушное молчание, всем видом показывая, что здесь он исключительно в качестве сопровождающего.

— Слышал я об одном Олафе. Говорили, что этот воин мог оборачиваться медведем. И медведь этот нес только смерть и хаос. Впрочем, — оборвал он сам себя, — это только слухи, которые я слышал много-много лет назад.

— Если не столетий, — негромко сказал Вяземский.

— Если не столетий, — легко согласился собеседник. — Так, может быть, все же перейдем к делу? Я не думаю, что специальный посланник Орена Стражей посетил мое скромное жилище только для того, чтобы поговорить о старых добрых временах.

— Считайте, что это визит вежливости. Как в те самые старые добрые времена, когда было принято наносить визиты соседям, представляться, знакомиться.

— Или когда принято было проверять поднадзорных — негромко бросил в пространство Олаф.

Дольвего стремительно развернулся к нему, выбросил вперед руку, и уткнул в норвежца вытянутый палец с длинным твердым ногтем.

— Ты! Ручной медведь, знай свое место — прошипел он. — Я не давал в моем доме слова выродкам Севера.

Олаф лишь благодушно ухмыльнулся в ответ, и кивнул Вяземскому:

— Хамит. Значит, не боится. Одно из двух, или чистый, или очень глупый.

Вяземский задумчиво почесал подбородок, и обратился к Олафу, так, будто они сидели в комнате вдвоем:

— Наверное, все же, чистый. Во всяком случае, я на это рассчитываю, не хотелось бы начинать пребывание на исторической родине с крови.

И уже резко, ломая рисунок разговора, развернулся к Дольвего:

— Четверо суток назад. В Приграничье волнение было? Отвечать быстро.

Слова хлестнули высокого старика словно бичом. Он резко выпрямился, глаза полыхнули черным пламенем, зрачок, прыгнув, стал вертикальной желтой щелью, окруженной кольцом непроглядной черноты.

В квартире ощутимо потемнело, температура опустилась на несколько градусов.

На Вяземского это не произвело ни малейшего впечатления. Развалившись в кресле, он скучливо произнес:

— Дернешься, убью.

И Дольвего поверил, осел на диване, жуткие нечеловеческие очи снова превратились в усталые глаза доброго учителя на пенсии.

— Чувствовал. Было такое как раз четыре ночи назад.

— Ты знаешь, что в ту ночь произошло.

— Знаю, конечно. Вашего сторожа и убили.

— Стража, Дольвего, Стража, — поправил собеседника Вяземский. — Не забывайся, пожалуйста. То, что ты подписал Протокол Нейтралитета, не дает тебе права хамить.

— Спрашивай и уходи, Страж, — с гримасой ответил Дольвего. — Протокол не дает тебе права находиться в моем жилище дольше необходимого.