Подошел поезд. Хлынула внутрь напряженное московское месиво, растекаясь по вагону, поспешно плюхаясь на немногие свободные места.

Таня зашла одной из последних, встала, прислонившись к дверям напротив тех, которые открывались на остановках. На ее ветке не было платформ справа, так что, это место было одним из самых спокойных в вагоне. Полуприкрыв глаза, она прибавила громкость, и перестала воспринимать вагон метро.

Рвал сердце Александр Васильев, отстраненно, за гранью отчаянья, бросая в пространство слова Маяковского:

"Выбегу, тело в улицу брошу я.
Дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась.
Не надо этого, дорогая, хорошая,
Дай простимся сейчас.
Все равно любовь моя — тяжкая гиря ведь —
Висит на тебе, куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
Горечь обиженных жалоб.".

— Следующая остановка «Площадь Революции».

Выйти, взбежать по ступенькам перехода на «Театральную». Удачно — как раз подошел поезд в сторону «Тверской». Снова переход, теперь с «Тверской» на «Пушкинскую», остается последний отрезок пути — до остановки «Китай-город». Таня впомнила что раньше станция называлась «Площадь Ногина». Еще одно мимолетное воспоминание далекого детства, без спросу всплывшее в памяти.

Татьяна несколько раз бывала в «Эстерхази» и от кафе у нее осталось ощущение приглушенного золотистого цвета, дорогого дерева, бесшумных предупредительных официантов и очень высоких цен. Впрочем, сейчас это значения не имело — приглашали на деловую встречу ее, вот, пусть приглашающая сторона и раскошеливается.

Воспоминание не обмануло — в кафе стояла аккуратная стерильная тишина, возле стеклянной витрины с пирожными и десертами негромко переговаривалась пожилая пара. Таня оглядела зал. Большая часть столиков свободна, завтракает лишь несколько мужчин и женщин офисного вида.

Из-за столика у окна поднялся человек в синем костюме, поднял руку, привлекая к себе внимание.

Татьяна подошла, и, не успела она открыть рот, как мужчина сказал:

— Здравствуйте, Татьяна Владимировна. Я Игорь Соловьев. Рад встрече. Присаживайтесь, пожалуйста. Будете что-нибудь заказывать?

Поздоровавшись, Татьяна села за столик. Тут же возник официант с меню. Не открывая его, Татьяна сделала заказ — салат «Цезарь», чашку кофе капучино, стакан апельсинового сока.

И посмотрела на Соловьева, стараясь составить впечатление о человеке. Перед ней сидел характерный представитель вида «топ-менеджер компании средней руки». Неестественно гладенький, чистенький, и абсолютно безликий. Татьяне он напомнил розового пластикового пупса или восковое яблоко — такое же блестящее и неживое.

Единственным и индивидуальным штрихом, пожалуй, был дорого потрепанный мягкий портфель, который Соловьев поставил себе на колени, доставая визитницу.

Протягивая Татьяне визитку, он сказал:

— Искренне надеюсь, что наша встреча пройдет удачно и мы будем долго и плодотворно сотрудничать.

Татьяна взяла кремово-белый прямоугольник, обратив внимание на безупречный маникюр Соловьева. Последний штришок к портрету добавился, она сформировала свое мнение об этом человеке.

— Я тоже на это надеюсь, но, для начала, должна понимать, о каком именно сотрудничестве идет речь. Насколько я знаю, у вашего издательского дома нет изданий, которые могла заинтересовать моя кандидатура. Итак?

— Вы скромничаете, скромничаете, Татьяна! — расплылся в улыбке «человек с маникюром», как обозначила его для себя Татьяна. — Однако, вот ваш заказ. Салат у них всегда очень свежий, так что, давайте поступим так — вы ешьте, а я пока расскажу о нашем издательском доме и его планах. Хорошо?

Разумеется, хорошо. Тем более, что салат действительно оказался исключительно хорош, а свежевыжатый апельсиновый сок приятно щекотал язык.

Соловьев засыпал ее округлым и политкорректными фразами о миссии издательского дома, корпоративных ценностях, необходимости современного менеджмента, требованиях времени и лидирующем положении на рынке.

Чем больше Татьяна слушала, тем четче формировалось ощущение — все эти слова ничего не значат. Они лишь дымовая завеса, отвлекающий маневр.

Она постаралась сосредоточиться, перестать воспринимать отдельные слова, не зацикливаться на звуках, издаваемых человеком напротив. Ей это удалось, и вскоре она стала ощущать его как цельный образ. Этому приему ее научила еще в студенческие годы мама. Она советовала — если что-то в словах собеседника начинает смущать, перестань слушать звуки, постарайся следить за его губами, движением рук, выражением глаз, мимикой. Причем делать это нужно, держа собеседника как бы немножко не в фокусе. Тогда удастся поймать образ человека и его эмоции целиком, понять суть его помыслов.

Именно это сейчас и проделывала Татьяна, задумчиво накалывая на вилку листики салата и кусочки куриного филе.

Почти сразу она убедилась в том, что директор по развитию отчего-то нервничает. А еще — что никакое сотрудничество он ей предлагать не собирается, оттого и плетет словесные кружева, пытаясь вырулить на настоящую тему беседы. И все больше нервничает, поскольку Татьяна ведет себя не так, как он рассчитывал. Поняв это, она с искренним удовольствием принялась и дальше «раскачивать» собеседника. То есть — не реагировать никак, не задавать уточняющих вопросов, не выказывать заинтересованности.

Наконец, ключевое слово прозвучало — Вяземский.

— Разумеется, свою роль в нашей заинтересованности сыграло ваше блестящее интервью с господином Вяземским, — умело подпустив восхищения в голос, сказал Соловьев. — Так что, мы, безусловно, заинтересованы в сотрудничестве с журналистом такого класса.

— Я польщена, — коротко ответила Таня, и замолчала, неторопливо потягивая апельсиновый сок.

Как она и рассчитывала, дальнейшие вопросы крутились вокруг Вяземского. Таня отвечала умышленно односложно, гадая, что именно нужно от нее этому восковому человечку.

Достав из кармана пиджака какой-то предмет, Соловьев принялся ловко крутить его в руке. Тонкий овал размером с большую старинную монету приковал внимание девушки. Таня поняла, что не может оторвать от него глаз. Соловьев необыкновенно ловко вращал его между пальцев, затем резко закрутил, заставив вращаться на столе подобно волчку.

Тане показалось, что от диска-монеты исходит неясный гул.

Мир сузился до размеров стола, затем, до размеров вращающегося черного диска. Откуда-то из неведомой дали доносился необыкновенно приятный голос ее хорошего друга Игоря Соловьева. Он спрашивал, рассказывал ли ей Вяземский что-нибудь о дымном или туманном зеркале. Упоминал ли «лицо обсидиана».

Внезапно она почувствовала ледяной укол чуть ниже ключичной впадины. Кольцо отрезвляющей стужи сжало шею. Казалось цепочка и кулон, подаренные Вяземским, вобрали в себя весь холод суровых северных зим, всю свежесть морозного утра в лесу. У Тани было ощущение, что только что ей кто-то жестко, но дружески растер лицо снегом.

Хотелось надеяться, что выражение лица ее не выдало, и удастся заставить говорить Соловьева дальше.

Она ответила сонным голосом:

— Нет, вы знаете, Ян Александрович ничего не говорил.

— Упоминал ли Вяземский о черных камнях?

Она пожала плечами:

— Нет. Первый раз слышу.

Все это становилось забавным.

— Хорошо-хорошо, Татьяна, — в голосе Соловьева явственно слышалась брезгливость. — О последней части нашего разговора вам помнить не стоит. Все упоминания о черных камнях, туманном зеркале и лице обсидиана вы забудете.

И тут ее чертенята, ее личные гремлины, невидимые мелкие засранцы, благодаря которым она и заслужила славу непредсказуемой стервы, несдержанной на язык белой вороны и кучу других характеристик, очнулись ото сна.

Мило улыбнувшись, она спросила:

— А почему, Игорь? Это же так интересно. Это имеет отношение к нашему будущему взаимовыгодному сотрудничеству?

Именно из-за таких моментов она и терпела своих чертенят.

Соловьев смешался и заблеял. Лихорадочно спрятав черный диск, он понес ахинею о современных методах проведения собеседований, о «конфликтном собеседовании» и проверке на «степень концентрации». Таня вежливо кивала, а затем с улыбкой спросила:

— И, как, я прошла собеседование?

— Да-да! Конечно! Конечно же!

Улыбка Тани стала еще более радостной и дружелюбной:

— Тогда расскажите мне все же, что за сотрудничество вы предлагаете? Штатное или внештатное? В каком именно журнале? Какая должность? Какой оклад?

Соловьев погибал. Горел как швед под Полтавой.

— Да-да… понимаете, я проводил именно предварительную встречу, в ходе которой мы должны были понять, что вы разделяете наши корпоративные ценностями…

— И как — разделяю? — теперь она была смертельно серьезна.

— Безусловно. Конечно же! Позвоните мне послезавтра, пожалуйста, я объясню, как к нам проехать. В отделе кадров вам объяснят. Да-да. Все объяснят! А сейчас, простите, мне надо бежать. Очень важная встреча! Был рад познакомиться!

Последние слова он выпалил, уже вставая из-за стола и стремительно удаляясь к выходу.

Татьяна вздохнула.

Вот, так всегда. На самом интересном месте.

Да еще и за завтрак придется самой платить.

Напротив кафе стоял неприметный темный седан. В нем сидели двое мужчин, в которых Татьяна узнала бы сотрудников Вяземского — белоголового крепыша Владимира и молчаливого скандинава Олафа.

Увидев, как вылетает из дверей Соловьев, на ходу вытаскивая мобильник и ошалело оглядываясь по сторонам, норвежец также достал мобильный телефон, нажал на кнопку вызова:

— Ян Александрович, встреча состоялась. Да. Объект отреагировал штатно. Так точно. Ведем дальше, фиксируем контакты.

После встречи с Татьяной человек с маникюром развил бурную деятельность. Он встретился с представителями нескольких рекламных агентств, затем поехал в офис своего издательства и около трех часов совещался с издателями журналов дивизиона «Хобби», о чем Олафу, представившемуся сотрудником известного телеканала, любезно сообщила секретарша Соловьева.

И все это время с лица директора по развитию не сходило встревоженно-рассеянное выражение.

Он очень старался этого не показывать, но Олаф и Владимир были опытными физиономистами, и безошибочно определили, что объект нервничает, и с каждой минутой все сильнее.

Каждый час они связывались с Вяземским и коротко докладывали о поведении Соловьева. Регистрировался каждый шаг, но никаких встреч, выходящих за рамки повседневной рутины, не происходило. Видимо, он отчитался тем, кто посылал его на встречу с Татьяной по мобильному, и прямого контакта не планировалось.

Конечно, Вяземскому очень хотелось подольше поводить гладенького директора, но время поджимало. Он буквально кожей чувствовал, как все туже натягивается тетива событий, вовлекая всё новых людей. Что-то назревало, готовилось, собиралось вот-вот прорваться. Но что? Он не знал. Каждый новый день неизвестности грозил опасностью. В том числе, — признался он самому себе, ему не давало покоя то, что он вовлек в очень опасные события Татьяну причем, разыграл ее «в темную», использовал, как живца. Независимая, колючая и удивительно обаятельная девушка вывела его из обычного состояния холодной сосредоточенности, ухитрилась, сама того не зная, нащупать крохотную трещину в той ледяной броне, которую он нарастил после смерти Анны.

Он отблагодарил ее, назначив наживкой. Нечего сказать, достойный поступок.

Дело близилось к вечеру, а новостей о Соловьеве не поступало.

Когда скандинав позвонил в следующий раз, Вяземский, выслушав все то же «ничего нового», спросил:

— Олаф, а вы сами бы стали связываться с Соловьевым на месте его шефов?

— Лично я — нет, Ян Александрович.

— Вот и я не стал бы. Теперь давать думать. Можно его просто оставить в покое, а можно попробовать нагло поколоть и посмотреть, кто и как отреагирует.

В динамике воцарилось сдержанное молчание. Вяземский первым нарушил его, сказав с досадой:

— Да знаю я, Олаф, знаю, что вы предпочитаете не ускорять развитие ситуации. Но сейчас, я чувствую, на счету каждый день. Так что, нанесите, пожалуйста, визит господину директору.

Как и положено преуспевающему менеджеру, Игорь Соловьев жил на Кутузовском проспекте. Квартира досталась ему благодаря стараниям папы, который и после выхода на пенсию сохранил самые теплые отношения с сотрудниками мэрии, ведавшими распределением жилого фонда.

Обычно Игорь вежливо кивал охраннику, пропускавшему его машину на территорию дома, отделенную от менее престижных строений оградой из прямоугольных стальных прутьев, перекидывался, пока ждал лифт, парой слов с консьержем — отставным полковником МВД Владленом Константиновичем, после чего поднимался к себе в квартиру, где ужинал обезжиренным творогом и стаканом однопроцентного питьевого йогурта.

Сегодня он даже не повернул голову в сторону охранника и промчался мимо консьержа, не отреагировав на бодрое — Добрый вечер, Игорь Эдуардович, как день прошел?

Отвратительно день прошел. И непонятно, какие это будет иметь последствия, — думал Соловьев, поднимаясь в лифте на десятый этаж.

Когда его попросили переговорить с какой-то третьеразрядной пишущей дамочкой, и немного подтолкнуть ее, с помощью одного из черных камней, он согласился не раздумывая, дело было привычным. Кто же мог знать, что девица окажется под защитой! Его никто даже не предупредил! И теперь то, что начиналось, несколько лет назад, как модная оккультная забава, могло закончиться для него большими неприятностями. Он уже давно понял, что люди, с которыми его познакомили, вовсе не безобидные шарлатаны, а обладают реальным влиянием на события, имеют власть. Но как далеко простирается эта власть начал догадываться лишь недавно, и от этих догадок у него захватывало дух. С ним согласились поделиться. Не даром, конечно, но цена была удивительно невысока. Во всяком случае, так казалось в то время. Но сегодня, доложив о разговоре, и выслушав холодное, — Ладно. Мы примем меры, — он занервничал.

Следуя указаниям, пришлось оставить в офисе черный плоский камень, с которым он обычно не расставался. Это можно было расценивать как знак явной немилости. Конечно, Игорь пытался, как советовали психологи компании, изменить отношение к ситуации и выработать позитивную программу действий, но получалось плохо. Совсем, честно говоря, не получалось.

Поэтому в квартиру Соловьев вошел донельзя расстроенным. Захлопнул дверь, и лишь тогда обратил внимание, что в комнате, которую он называл кабинетом, горит свет. Судя по неяркому желтоватому свечению на узорчатом цветном стекле — настольная лампа.

Соловьев сглотнул и попытался неслышно отжать собачку верхнего замка. Он по миллиметру сдвигал непослушный железный стержень, стараясь не обращать внимания на текущую по щеке струйку холодного пота, чувствуя, как все легче подается защелка, и уже начинал надеяться на то, что сумеет выскользнуть, когда из комнаты раздался спокойный голос:

— Игорь Эдуардович, да не стойте же вы в дверях, проходите.

Соловьев взвизгнул, и уже не скрываясь рванул защелку, одновременно, другой рукой дергая ручку входной двери.

Открылся освещенный прямоугольник коридора, но в этот момент его вежливо похлопали по плечу и другой, более молодой, голос, произнес:

— Ну зачем же вы так. Заходите, не стесняйтесь.

Как оказался в коридоре невысокий белоголовый человек, Игорь понять не мог. Окончательно его сломила противоестественная вежливость этого человека, и он, покорно закрыв входную дверь, поплелся в кабинет.

За его столом сидел второй взломщик. Хотя, зачем-то подумал Соловьев, какие они взломщики? Никаких следов. И как они через охрану просочились?

Человек за столом с интересом изучал богатую коллекцию гей-порно, которую Игорь собирал не один год.

Оторвав взгляд от глянцевого журнала с обнаженным красавцем на обложке, он сказал:

— Игорь Эдуардович, у вас на редкость разносторонние увлечения! Давайте побеседуем об этом.

Вяземский приехал через тридцать пять минут. Оставив машину за два дома от нужного, прошелся мимо огороженной территории, ничего подозрительного не заметил, и направился к проходной. Мазнул рукой перед лицом открывшего рот охранника, и тот моментально забыл о существовании непрошеного гостя. Такая же история повторилась и в подъезде. Бдительный Владлен Константинович лишь нахмурил брови и потом несколько раз тер виски, стараясь избавиться от легкой головной боли и ощущения, что он что-то упустил.

Владимир ждал шефа в прихожей. Войдя, Вяземский кивнул в сторону коридора и спросил:

— Соседи, пульт охраны?

— Конечно, Ян Александрович. По полной программе.

— Хорошо. И где хозяин дома?

В этот момент из глубины коридора, где виднелись две белые, расположенные рядом, двери, раздались звуки спускаемой воды и тихий стон.

Вяземский укоризненно посмотрел на Владимира и вышедшего из комнаты Олафа:

— Что вы ему показали?

Оперативники переглянулись. Сейчас они напоминали нашкодивших школьников.

— Да ничего особенного, правда, Ян Александрович.

— Тогда что с этим? — кивнул Вяземский в сторону дверей из-за которых продолжали доноситься стоны и звуки рвоты.

— Простите, Ян Александрович. Вы приказали подготовить клиента, мы и подготовили.

— А в качестве мер убеждения показывали Границу, так?

— Ну, только немного, — потупился Владимир.

— Ясно. Ей-богу, вы иногда бываете сущими детьми!

Оперативники смотрели преданно и несколько виновато.

— Хорошо. Что там с этим…?

— Перепугался. Блевать изволит, — со вздохом доложил Владимир. И кажется, медвежья болезнь с ним приключилась.

— Значит так. Я жду его в той комнате. — показал Вяземский на кабинет Соловьева. — Вынимайте сортирного страдальца, и чтобы через десять минут он был готов к употреблению.

С этими словами он скрылся за дверью кабинета.

Из коридора донесся стук, слабые протестующие вопли, и через пять минут перед ним предстал сильно помятый, мертвенно бледный, но вменяемый Игорь Эдуардович Соловьев. Сейчас он мало напоминал того гладкого преуспевающего человека, которого утром видела в кафе Татьяна.

— Здравствуйте, господин Соловьев, — голос Вяземского был сух и строг. — Сейчас я буду задавать вам вопросы. Вы будете отвечать. Тогда все закончится хорошо, вы ляжете спать, и завтра проснетесь свежим, бодрым и без малейших воспоминаний об этой неприятной для вас встрече. Это понятно?

Соловьев нервно кивнул.

— Вам надо описывать второй вариант? — на всякий случай спросил Вяземский, поигрывая ножом для разрезания бумаг, взятым из малахитового, советских времен, прибора.

— Не надо, — каркнул Соловьев, страдальчески морщась. — Что вам нужно, спрашивайте.

— Давайте начнем с того, кто поручил вам встретиться с Татьяной Бересневой.

— Я не знаю его имени, — потупился Соловьев, переминаясь с ноги на ногу перед столом.

— Вы присаживайтесь, в ногах правды нет, — показал Вяземский ножом на кресло, приставленной к столу сбоку.

Олаф моментально выкатил его на середину комнаты и, слегка нажав на плечо Игоря Эдуардовича, усадил.

— Хорошо, я вам верю, — ничуть не расстроился шеф Олафа. — Просто расскажите мне о нем. Как он выглядит, как вы познакомились, чем вас так привлекла госпожа Береснева. С помощью чего вы должны были получить у нее информацию.