Заорав от злости, она выбросила руку вперед, и широкий скошенный, наподобие стамески, конец ключа разорвал кожу нечистого опухшего лица.

Нападавший даже не отшатнулся, и Таня поняла, что ее будут убивать. Новый отчаянный прыжок, фигуры позади уже совсем рядом, и страшный, выбивающий воздух из легких удар поперек спины.

Ее бросило всем телом на стенку ближайшего гаража. Никак не получалось вдохнуть, она со всхлипами пыталась затолкать в себя хоть немного воздуха, шарила пальцами по железной стене, пытаясь встать, и со страшным спокойствием понимала, что это конец.

Самым жутким было молчание. За те недолгие секунды, что прошли с начала схватки, никто из нападавших не открыл рта.

Удалось развернуться.

Она увидела, что на нее наступает бомжеватого вида верзила с пустыми глазами. В руке он сжимал что-то тонкое и острое.

— Это называется заточка, — зачем-то вспомнила она, и выставила вперед руку с зажатым ключом.

Верзила даже не сбавил шага. Он начал отводить назад руку с заточкой, походка стала ныряющей, корпусом он делал обманные движения, лицо сохраняло туповато-сонное выражение.

Из ниоткуда появилась еще одна темная фигура. Новый участник событий нанес убийце с заточкой короткий страшный удар в горло, и верзила молча упал на колени, потом ткнулся лицом в землю.

— Подскочив к Тане, человек взял ее за подбородок, приподнял лицо:

— Цела? — и сам себе ответил:

— Цела.

Татьяна не могла придти в себя — ее спасителем оказался Вяземский!

Между тем, он действовал с холодной эффективной жестокостью. Казалось, там, где он находился, белая, пахнущая сырым несвежим мясом дымка отступает.

На Вяземского набросился оборванец с трубой. Все так же молча, не обращая внимания, что кровь из разодранной щеки заливает рубашку.

Вяземский пропустил мимо себя размашистый удар, сделав шаг, оказался сбоку от противника, и нанес ему удар за ухо. Не давая телу упасть, схватил за подбородок и затылок, резко дернул назад. От короткого хруста Таня поморщилась, ее замутило.

В свободный от дымки круг вышел человек. Таня узнала Олафа.

Вяземский глянул на него, Олаф кивнул:

— Да. Все.

— Олаф, займитесь, пожалуйста, уборкой.

Скандинав снова скрылся в дымке, а Вяземский подошел к бессильно осевшей на землю Тане, присел перед ней на корточки:

— Татьяна Владимировна, идти сможете?

Она хотела ответить, хотела сказать, что пусть он убирается к черту, что это он виноват, что ее чуть не убили, но почувствовала, как начинает ее бить неудержимая дрожь ужаса и, свернувшись калачиком, упала на землю.

Вяземский легко поднял ее на руки и крикнул в туман:

— Владимир! Забери сумку Татьяны Владимировны, найди ключи, бегом вперед.

И с Татьяной на руках зашагал к подъезду.

Татьяна дрожала, а, когда Вяземский внес ее в квартиру, ее уже неудержимо трясло. Перед глазами все мелькало лицо человека с трубой — абсолютно тупые, ничего не выражающие глаза, густые тягучие капли крови, стекающие по разорванной щеке, механические движения деревянной куклы.

Ломило спину, воздух проходил в легкие со свистом, каждый вдох отдавался под лопатками тяжелой болью.

Владимир сноровисто стащил с нее кроссовки, и они с Вяземским осторожно положили ее на кровать. Мурч попытался зашипеть на незнакомцем из-под кровати, но на него шикнули, и кот исчез.

— Вы… как? — попыталась спросить Таня, но Вяземский оборвал ее:

— Молчите, Татьяна Владимировна, попробуйте-ка на живот перевернуться и поднимите футболку.

Лечь на живот она смогла, а вот когда попыталась дотянуться до подола футболки, застонала и бессильно уронила руки.

— Так. Тогда я сам. — Вяземский ловко задрал футболку, прохладными пальцами прошелся по спине.

— Тут болит? А тут? А ну, вдохните. Да глубже!

Боль была адская, но вдохнуть удалось.

— Так, судя по всему. Переломов нет. Но ушибли вас здорово.

— Ушибли?! — Татьяна от возмущения села, и заорала от боли в спине. Но не остановилась. Ее понесло.

— Да меня убивали! Прямо там! У моего га-ара-ра…

Она не могла выговорить больше ни слова. Снова скрутило волной липкого ужаса, пришло осознание того, что, не наклонись она, подчиняясь волшебному кулону, лежать бы ей сейчас с проломленным черепом. И это был бы конец. Смерть. Она, молодая, умная, рассчитывавшая дожить до глубокой старости и внуков, Татьяна Береснева, навсегда перестала бы существовать.

— Татьяна, слышите меня, — присел перед кроватью, на которую снова повалилась девушка, Вяземский.

Таня тихо выла, всхлипывая, в остановившихся глазах застыло отчаянье и ужас.

Глубоко вздохнув, Вяземский пробормотал:

— Проклятье. Никогда не умел с женщинами обращаться.

Затем исчез из поля зрения, захлопали двери кухонных шкафов, затем холодильника, раздалось недовольное:

— Да кто же коньяк то в холодильник прячет!

Он появился с початой бутылкой коньяка и стаканом, обычно стоявшим у Тани на столе, рядом с кувшином воды.

— Женский алкоголизм, между прочим, неизлечим, — потряс он перед ней бутылкой. — Но сейчас ничего другого предложить не могу. И щедро плеснул в стакан.

Сунул под нос:

— Пейте. Давайте-давайте.

Таня замотала головой, и Вяземский внезапно рявкнул:

— Пейте, черт подери!

Испуганно пискнув, она схватила стакан и осушила его до дна.

Упав в пустой желудок, ледяной ком взорвался там шаром холодного огня.

Вяземский отобрал стакан, наполнил его до половины, снова протянул:

— Пейте.

— Н-не могу.

— Сможете. Не заставляйте силком вливать.

Оказалось — действительно, может. После чего комната поплыла в теплом золотистом сиянии, голова закружилась, но не противно, а как-то успокаивающее, и сделалось смешно.

Вытянув руку, она наставила на Вяземского палец и заплетающимся языком сказала:

— В-вы — следили! Специально следили! И на выставку — специально! Больше не верю!

Вяземский поморщился:

— Поверьте, Татьяна Владимировна, все несколько не так, как вы представляете.

Таня не унималась:

— Интервью-ю! Бесе-е-дка! Спасибо, значит, большое-е!!

Ее несло, она чувствовала, что сейчас наговорит гадостей этому спокойному сильному мужчине, который только что вытаскивал ее из страшного тумана, где ее безжалостно убивали, но остановиться не могла. Было ужасно обидно, что все эти дни, оказывается, находился рядом, но молчал, таился, наблюдал за ней, как рыбак за поплавком.

— Нажи-ивку сделал! — разражаясь злыми слезами выкрикнула она.

Вяземский сделал быстрый шаг вперед и легонько толкнул ее основанием ладони в лоб.

Мягко осев, Татьяна заснула.

Не глядя, Вяземский передал бутылку подошедшему из коридора Владимиру:

— Поставь на место и, пожалуйста, покорми кота. Несчастное животное так перепугалось, что носу не кажет.

— Как же, не кажет, — хмыкнул Владимир, — Это несчастное животное когтило меня в коридоре почище бенгальского тигра.

— Ну, тогда, тем более покорми — улыбнулся шеф, — значит, заслужил награду за храбрость. А потом давай отсюда убираться. До утра тут пусть Олаф подежурит, но я не думаю, что еще что-то произойдет сегодня ночью.

Владимир удалился на кухню, а Вяземский, стараясь не потревожить Татьяну, уложил ее поудобнее и укрыл, лежавшим на кресле, теплым пледом.

После чего они с Владимиром ушли, тихо захлопнув дверь.

Вяземский долго не мог заснуть.

Лежал, закинув руки за голову, уставившись в потолок. Не хотелось закрывать глаза.

Он боялся повторения. Снова, как и тогда, плыли перед глазами клочья белого плотного тумана, отбирающего жизни.

Неужели, снова?

К горным лыжам Анну пристрастил Ян. До знакомства с ним смуглое «дитя тропиков» считалась одной из лучших серфенгисток-любительниц Мексики, неплохо играла в теннис и пробовала свои силы в любительских гонках на выживание.

Когда Ян спрашивал, как она находит на все это время, Анна лишь хохотала, и говорила, что вокруг слишком много интересного, чтобы спать, вот и весь секрет.

Снег же она видела всего несколько раз, и относилась к нему с глубоким подозрением. К тому же боялась холода.

Но однажды она ввалилась к нему в дом, волоча горные лыжи, и во всеуслышание объявила, чтобы Ян обучил ее пользоваться этим ужасающим приспособлением.

Ян и выскочивший на шум Олаф задушено хохотали, глядя на воинственно сверкающую глазами девушку, пока та не обозвала их северными варварами, и не рассмеялась вместе с ними.

Анна была прекрасной спортсменкой, тонко чувствовавшей баланс собственного тела, к тому же, помогло увлечение серфингом. Уже через пару недель, проведенных вместе с Яном на склонах горнолыжных курортов, она освоила трассы для начинающих, и ей стало скучно.

Она жадно требовала новых впечатлений, полной грудью вдыхала свежий горный воздух и радовалась как ребенок тому, что он пахнет арбузом.

Ян же расплывался в идиотической счастливой улыбке влюбленного по уши юнца, и не мог отвести взгляд от этого небольшого белозубого сгустка неукротимой энергии и жизнелюбия.

Поехать в Колорадо, на знаменитый горнолыжный курорт Вэйл захотела именно она.

Анна всегда моментально загоралась новыми идеями и тут же принималась претворять их в реальность.

В четверг она просто вошла к Яну в кабинет и положила перед ним два билета: — Милый, мы летим в Колорадо.

И они полетели.

Сильно оттолкнувшись, Анна устремилась вниз по склону. Ян посмотрел ей вслед, наслаждаясь грациозными, выверенными движениями девушки, и устремился следом.

Поскольку все его внимание было сосредоточено на трассе и фигуре Анны, набравшей хорошую скорость, то он не сразу заметил язык неестественно плотного белого тумана, устремившийся им наперерез.

Сначала он принял его за лавину, но тут же сообразил, что никакая лавина не может идти поперек склона.

На том отрезке трассы, куда устремился непонятный туман, находились только они с Анной. Еще несколько секунд, и они въедут в него на полном ходу!

— Анна, падай! Падай! — заорал он со всей мочи, видя, что девушка пытается сбросить скорость и объехать жуткий белый язык, уже слизнувший большую часть склона под ними.

Он так и не узнал, услышала ли она его.

Белая пелена накрыла изящную фигурку в красном комбинезоне, донесся короткий вскрик, и все стихло.

Еще сильнее оттолкнувшись палками, Ян влетел в облако тумана.

Тут же засигналил оберег, висевший на серебряной цепочке на шее, ободряюще сдавил запястье браслет, полученный сразу после церемонии Посвящения.

Ян как можно резче затормозил, и открыл уже рот, чтобы позвать Анну, когда нечто невидимое сдавило горло, и он получил страшный удар под дых. Путаясь в лыжах, он отлетел, и проехал несколько метров по глубокому снегу. Извернувшись, одним движением стряхнул лыжи с ног, тут же провалился в снег почти по колено.

Уловил движение сбоку и инстинктивно вскинул руку с браслетом. Удар пришелся в висок, все вокруг закрутилось, и он рухнул в снег.

Из тумана раздались непонятные слова, но, судя по интонации, кого-то звали. Звали настойчиво, слова звучали приказом. Ян ощутил на себе чье-то холодное смрадное дыхание и попытался разлепить веки.

Никого. Лишь тают последние клочья тумана. К нему спешат спасатели.

Страшно болели ребра, лицо заливала кровь из рассеченной брови, заплывал глаз.

Ян попробовал вздохнуть, морщась поднялся и заковылял вперед, туда, где в последний раз видел Анну.

Дальнейшее он помнил плохо.

Его пытались силой увести со склона, он плакал, ругался, отбивался, и его оставили в покое, после того, как он согласился, чтобы ему забинтовали голову.

Проваливаясь в снег по пояс, он бродил по склону и звал Анну.

Ее нашли куда ниже по склону.

Похожедевушку со страшной силой швырнуло на сотню метров вперед. С огромной скоростью она врезалась в ствол старой ели, росшей внизу и в стороне от трассы.

Спасатель, нашедший тело, не хотел пускать Яна, раскинув руки, бормотал что-то о том, что лучше не смотреть, что потом ему все объяснят, и что девушка не мучилась.

Услышав это, Ян ударил беднягу и прошел мимо скорчившегося на снегу сипящего человека туда, где среди зелени неестественно алел комбинезон Анны.

Он долго смотрел в изуродованное ставшее вдруг очень белым, лицо. Покачнулся, но устоял.

И пошел обратно, по дороге подняв на ноги все еще не пришедшего в себя спасателя.

— Скотина ты, Мурч. Натуральная скотина! — выговаривала Татьяна коту, заваривая кофе.

Мурч протестующе вопил, рассказывая, как он героически сражался прошлой ночью. Хозяйка не верила, коту было обидно.

Сделав первый глоток кофе, Таня прислушалась к своим ощущениям. С удивлением обнаружила, что спина побаливает, но не так сильно, как она опасалась, голова на редкость ясная, и ни малейших следов похмелья.

Это было вдвойне удивительно, поскольку Таня почти не пила спиртного еще и потому, что мучилась страшными похмельями после двух-трех рюмок водки. Вспомнив, как вчера ночью Вяземский вливал в нее коньяк, она передернулась и пробормотала:

— Нет, ну это же надо… Не иначе, что-то подсыпал.

Несколько минут она вполне серьезно рассматривала возможность того, что коварный бизнесмен подсыпал или вколол ей какой-то наркотик-антидепрессант, вот она сейчас и скачет стрекозой, а как только действие кончится, снова свалится в тоске и ужасе.

Но потом, поняв, что события ночи она помнит прекрасно, и при воспоминании об убийцах с мертвыми глазами ей все так же страшно, решила, что все дело в ее здоровой психике.

— Да, здорова как у ломовой лошади. Только сама с собой разговариваешь за милую душу, — посетовала Татьяна, глядя в окно. И сама себе ответила:

— А с кем еще? Мурч на то и Мурч, чтобы мурчать и все.

Говорить с кем-нибудь о событиях вчерашней ночи не стоило, это Татьяна решила сразу. Рассказывать маме просто нельзя — она, конечно, женщина крепкая и уравновешенная, но от такой новости придет в боевое состояние и неизвестно, чем это кончится для ее сердца. Аня впадет в транс и будет ежеминутно названивать, предлагая обращаться в милицию, ФСБ и ЦРУ разом.

Милиция же просто не поверит. Оставался, конечно, Слава — одноклассник, послуживший где-то во десантных войсках, и, в итоге, ставший частным детективом, но к нему надо было идти с чем-то конкретным. Мужик он был очень хороший и, как подозревала Таня, до сих пор в нее немножко влюбленный, но что у нее имелось, кроме рассказа о колдовском тумане и попытке убить ее с помощью бомжей, которые продолжали двигаться со сломанными ногами?

И уверена ли она в том, что сломала тому типу с трубой ногу? Опыта реальных драк у нее нет, а тогда, в темноте да с перепугу почудиться могло все, что угодно.

Оставался, конечно, загадочный спаситель прекрасных дам — бизнесмен и потомок княжеского рода Ян Алексанрович Вяземский, но вот о нем Татьяна почему-то говорить Славе не хотела.

В любом случае, прежде чем кому-то рассказывать, надо было разобраться самой — а что, собственно говоря, произошло?

В том, что на нее напали обыкновенные хулиганы, желавшие отобрать сумочку, она не верила. Слишком уж много нестыковок в поведении. Ее хотели убить — причем так, чтобы это походило как раз на ограбление. Зачем? Что такого она знала?

Следовало искать что-то необычное в своей жизни. И копаться в глубоком прошлом нужды не возникало — все началось со встречи в кафе, с непонятного собеседования.

А выяснял у нее «директор с маникюром» что? Правильно — все, что связано с Вяземским. Упоминал какие-то странные шаманские названия — «дымящееся зеркало», черные камни…

Таня решила просмотреть все свои материалы, связанные с Вяземским и села за стол. Открыла ноутбук и, не отвлекаясь на проверку почты, не включая ICQ — не до общения сейчас, стала просматривать файлы интервью, но ничего нового не нашла.

Откинувшись на спинку кресла, она забарабанила пальцами по столешнице.

Помогло — подняв указательный палец в многозначительном жесте, она произнесла:

— О! — и открыла папку с фотографиями.

И как она могла забыть — у нее же остались снимки с выставки!

Дойдя до тех, что она сделала, подсматривая за беседой Вяземского с латиноамериканцем, она остановилась. Да, пожалуй, это может быть то самое загадочное и непонятное. она вспомнила странное ощущение, которое испытала, глядя на собеседников — будто вокруг них сгустились тени и сформировался кокон тишины.

Стоило поподробнее узнать об этом доне Мануэле, но как?

Ленка! Журналистка, которую она видела в тот вечер. Если кто и знал всех персонажей московских тусовок, так это она.

Пытаться застать Лену в редакции до трех, а то и четырех часов дня можно было и не пытаться, поэтому Таня взяла коммуникатор и позвонила знакомой на мобильник.

Так и есть, сонный голос:

— Слушаю.

— Лен, это Береснева. Ты сегодня у себя в редакции будешь?

— Ну… да, — после длинной паузы ответила та.

— Отлично. Я к тебе заскочу на несколько минут, хорошо?

— Танюш, что-то срочное? А то у меня дедлайн.

Дедлайн, конечно, для каждого журналиста — время святое, на то она и линия смерти, после которой можно уже не дергаться и не сдавать материалы, а готовиться к крупным неприятностям, вплоть до увольнения, но Татьяне тоже ждать было не с руки.

— Я ненадолго. Спросить хочу об одном человеке.

— Это о ком?

— Ты знаешь такого Мануэля Лесто?

Снова молчание в трубке. Наконец, Лена ответила:

— Нет. Вроде не знаю. А должна?

— Не уверена, но, помнишь, недавно открывалась небольшая выствка — индейские вещи всякие? В особняке проходит, где-то в центре.

— Ну, да. Была я там.

— Я там тоже была, но тебя увидела, когда ты уже уезжала. Вот там этого Мануэля я и видела. Я его сфотографировала и хотела тебе показать. Может, вспомнишь.

— Ладно, тогда приезжай. Только не позже пяти, хорошо?

— Хорошо, Лен, конечно.

— И не раньше! — грозно сказала Лена, и прервала разговор.

Нужно было как-то убить время до четырех часов, когда следовало выходить из дома.

С тоской она обвела взглядом комнату и вздохнула:

— Где-то у меня жил пылесос. Изобразим домохозяйку.

К четырем часам квартирку можно было смело выставлять на конкурс «Уютное жилище», а вот сама Таня уже никуда ехать не хотела. А хотела она положить на язык DVD-проигрывателя кругляш диска с каким-нибудь фильмом Вима Вендерса, скажем "Отель «Миллион долларов» и сидеть в обнимку с Мурчем, прекрасно зная, что в финале она опять захлюпает носом.

Однако, без пятнадцати пять Татьяна Береснева прошла вверх по Малой Дмитровке, свернула в арку и подошла к дому, стоявшему в глубине двора. Охранники прекрасно ее знали, но все равно деловито попросили паспорт и записали данные в старорежимную тетрадь.

Попадая в редакцию журнала, где работала Лена, Татьяна всегда поражалась, как здесь можно что-нибудь делать? Светло-серые помещения, в тон стенам ковролин на полу, светло-серые столы модели «офисная тоска» и постоянное людское мельтешение… При этом столы никак не отделялись друг от друга, поэтому говорить о каком-то личном пространстве не приходилось.

Однажды Таня спросила, почему не поставят хотя бы перегородки, и услышала, что руководство таким образом воспитывает в сотрудниках коллективизм.

Правда, Ленка, всегда бывшая сугубой индивидуалисткой, выбила себе место в углу у стены, развернула стол к входу, и хотя бы отчасти, создала для себя видимость отгороженности от остальных. Сейчас она что-то лихорадочно набивала на клавиатуре своего ноутбука, одновременно разговаривая по телефону, зажав трубку между плечом и подбородком.