Рука как рука ничего странного с ней не случилось, даже ссадина на том же пальце, что была вчера, очень странно.
Это странное чувство как появилось, так и пропало, словно наваждение какое.
«Вот чертовщина какая-то», вырвалось у меня с языка, когда я опустил свою руку с поверхности холодного стекла.
Вновь коснулся поверхности, вновь почувствовав кончиками пальцев прохладу от стекла, растекающуюся по всему телу, путая мысли и ощущения.
Поверхность зеркала вновь засветилась странным приятным голубоватым светом, каким-то очаровывающим меня и манящим.
Под моей ногой скрипнула половая доска, напугав меня. Неприятный морозец пробежал по спине и ногам.
Вот тут-то я и увидел, что в моем отражении что-то не то, подсвечник вроде тот. Свечки вроде тоже те, а вот одежда? Одежда не та, длинная как плащ совершенно черная и с какой-то цепочкой на шее, на которой висело тоже что-то не понятное.
Я хотел подойти поближе к зеркалу, что бы разглядеть, «Что это? игра света? или обман зрения?»
Вспышка молнии и внезапный раскат грома, грохнувший прямо над крышей дома заставил содрогнуться даже стенам, в отраженном за спиной окне посыпались искры.
— Мамочка родная молния в дом попала!
С полок что-то посыпалось и со звоном разбилось.
— Тикать надо из этого дома! К чёрту ЗИМ! к черту конфеты! домой и только домой! — я резко развернулся на месте, и шагнул в сторону двери, но сброшенная мной с зеркала, серая пыльная тряпка, зацепилась за ногу, а гадкая скрипучая половица оказалась подгнившей и проломилась под моим весом. Я беспомощно взмахнул руками, хватаясь за воздух, теряя равновесие, повалился в сторону зеркала.
«Черт!» вырвалось у меня, почувствовав, как заваливаюсь назад, сжавшись в комок готовый принять на себя дождь осколков из битого стекла.
Но вместо твердой поверхности зеркала, я почувствовал, что падаю в пустоту. Я в ужасе попытался за что-нибудь уцепиться, но вместо этого мне под руку попалась только тряпка, которая падала вместе со мной, а прямо перед лицом пролетел подсвечник с горящими, как ни в чем не бывало свечками, который я выронил, когда только начал падать.
Меня охватил такой озноб, словно меня скинули в прорубь с ледяной водой, скинув ту да же тряпку от зеркала и подсвечник со свечками.
Я барахтался в воздухе, не понимая, что со мной происходит, а моё падение в неведомую бездну все продолжалось и продолжалось, оно было столь стремительным, что меня охватила паника, от, которой у меня всё плыло в глазах.
Такое я ощущал разве что во сне, но я твердо знал, что я не сплю, и от этого мене стало еще страшнее.
Через мгновение, моё ощущение переменилось, превратившись в нечто нереальное, такое, будто это происходит не со мной, а с кем-то другим. Я даже подумал, может я случайно уснул и не заметил как? А потом меня вытолкнули из этой пустоты, отшвырнув от зеркала метра на полтора.
И прежде чем я опомнился, перед глазами промелькнула золотая рама, и я отлетел от зеркала на пол. Подсвечник звонко ударился обо что-то металлическое, а свечи потухли и, рассыпавшись по полу.
Но вместо твердого пола, я почувствовал, что упал на кучу каких-то тряпок.
«Это дурацкое покрывало?»— мелькнуло у меня в голове.
— Ах, чтоб у тебя конопушки повыскакивали! — выругался я, и попытался сесть, поудобнее, чтобы распутать свои ноги от покрывала, как оно внезапно зашевелилась, и пискнуло.
Внутри меня всё похолодело.
Я отпрянул в сторону, когда эта тряпка обрела силу и столкнула меня с себя на жёсткий пол, и громко крикнула; «Слезь с меня! Псих ненормальный!»— заставив меня «остолбенеть», голос был явно мальчишеский.
Я отполз подальше, наблюдая за шевелящейся кучей тряпья, растерянно смотря на кувыркавшуюся перед зеркалом тряпку, судорожно шаря рукой по полу, ища либо свечку, либо отцовский топор, в зависимости, что попадется первым, ведь в комнате не должно было быть некого, кроме меня.
При отблесках молнии пробивающейся сквозь окно я видел, что лежу на том же самом месте возле того же самого зеркала в позолоченной раме. А рядом поднимается покрывало.
Я нащупал свечу, вытащил спичечный коробок и дрожащими руками стал чиркать спичку, но не то спички попадались плохие, не то что-то еще, но с четвертой попытки, у меня в руке забился маленький дрожащий огонёк. Громкий хлопок падающей тряпки обдал меня облаком пыли, мой нос нестерпимо защекотало, и я громко расчихался, едва не затушив свою собственную свечу.
Вторя моему чиху, чихал и тот самый мальчишеский голос.
Когда, наконец, прочихавшись, я смог поднять глаза в сторону живого покрывала я так и застыл с приоткрытым ртом, готовый к очередному чиху.
В клубах оседающей пыли с одинокой свечкой в руках прямо передо мной сидело моё отражение.
— Ап-чхи-и! Ой! — вырвалось у меня, и как только смог поднять глаза от непроизвольного чиха, и уставился на своё отражение, но уже вне зеркала, не сводя с него глаз.
— Ой! это зеркало распилило меня пополам?! — вырвалось у меня с губ, держа в одной руке свечу, а другой ощупывать себя всё еще сидя на холодном полу.
«Вроде все цело, руки, ноги, голова вроде тоже на месте.
— Ты, пч-ч-хи-и Кто?! — спросило меня отражение, утирая нос, и тоже ощупывая себя, видимо его посетила такая же мысль, как и меня.
— Ты, живой?» неуверенно произнес Я, а моя рука сама собой потянулась к ожившему отражению и пальцами уперлась во вполне осязаемое теплое тело. Его рука почти одновременно с моей коснулась меня. Я даже сквозь кофту почувствовал тепло исходившее от его руки.
— Мне случайно это не снится- произнес Я, — когда почувствовал, как больно меня ущипнули. Я вскрикнул и ущипнул в ответ, заставив вскрикнуть уже его.
— Ой! А ты кто?! И что ты тут делаешь — спросил я, подавляя в себе очередной приступ чиха и, держа горящую свечу поближе к нему стараясь его получше разглядеть. Он же в свою очередь поднес свечу ко мне, так что я почувствовал тепло от дрожащего в его руке огонька.
— Ай! Это ты что делаешь у меня дома? — отозвался мой двойник.
— Это не может быть твоим домом, отсюда давно всех выселили. И скоро его будут сносить, как и все наши дома, когда всех переселят.
— Если ты сейчас не скажешь, кто ты такой? я позову Папу, и он тебя сам выселит. А я еще и добавлю.
— Я весь дрожу! между прочим, это ты появился неизвестно откуда, как заяц из цилиндра, и это ты из тряпки вылез, которую я с зеркала скинул.
— Сам ты из тряпки вылез, это ты на меня вместе с ней свалился!» сказал он, показывая пальцем на зеркало.
Я окончательно запутался, кто, откуда куда свалился, или на оборот.
Что мое отражение живое, я уже не сомневался, оно говорит и даже шевелится, не зависимо от меня, с этим все понятно, но что делать дальше?
— Ладно! — согласился я, потирая свободной рукой ушибленную об пол коленку.
— Меня Владиком зовут, а тебя?! -
— А меня Эммануилом! — с гордостью объявил двойник и, принялось подбирать подсвечник и вставлять в него свечи.
Я тоже подобрал свой подсвечник и тоже вставил в него свечи.
В комнате стало заметно светлее и я, наконец, смог разглядеть своего двойника. Лет ему было столько, сколько и мне, это было понятно.
Подсвечник вроде тоже такой же. Даже свечки одинаковые, а вот одежда, она была другой.
Ну, очень странная одежда, длинная чуть ниже колен и черная, похожая на пальто, только без воротника и пуговиц. На ноги были надеты какие-то смешные колготки или чулки из непонятной ткани и обуты в какие-то смешные остроконечные туфли, которые были явно ему велики.
На шее блестела цепочка средней толщины, на которой висел некий амулет, в виде небольшого обруча украшенный четырьмя разноцветными камнями поблескивающих в свете свечей и отбрасывая разноцветные всполохи и блики. В центре кольца находился большой глаз с ресничками в виде лучей удерживающий этот самый глаз по центру.
А сам глаз выглядел изумрудным глазком или мастерски ограненным зелёным стеклом.
— Вот так чудеса?» удивился я, сравнивая свой бронзовый подсвечник с подсвечником Эммануила.
— М-мда-а?» промычал Эммануил, и мы одновременно посмотрели в сторону зеркала, в котором отражались уже два наших отражения.
— Дай я его запахну. А то вдруг еще кто-то оттуда выпрыгнет, а то и похуже, — пробормотал Эммануил, подобрал покрывало и попытался завесить зеркало.
Я скрипнул зубами, на обидные слова, но пропустил их мимо ушей.
Я прекрасно понимал, что если зеркало нас распилит еще надвое, то нас будет уже четверо, а это уже перебор.
— Так как ты здесь очутился?! — спросил я у Эммануила.
— Как это я, это ты здесь очутился? Это, между прочим, мой дом, и дом моих родителей!
— Э-э ты уверен, что это именно твой дом, а не бабки?!
— Конечно! Это ты может, и живешь в доме бабки, а я в своём живу, вот Мама с Папой приедут они тебе все сами расскажут.
— То есть ты хочешь сказать, что их нет дома?
— А они в город уехали, но они скоро приедут.
— А мы что разве не в городе?! — спросил я.
— Нет!
— Как это?!
— Я тебе уже в который раз говорю, что это поместье моих родителей! — произнес Эммануил, гордо вскинув голову.