Раскурив сигару, я картинно огляделся по сторонам — будто боялся, что нас могут подслушивать конкуренты, — и почти шепотом произнес:

— Грандиозно. Но всё же позвольте спросить — зачем при таких колоссальных знаниях вам понадобился я?

Богдан и Глеб обменялись красноречивыми взглядами — судя по всему, решили, что я наконец-то догоняю тему и можно переходить к сути.

— Все дело в том, что общаться с духами нужно только в тех местах, где они обитали, то есть жили и работали, продолжительное время, — с видом докладчика перед Нобелевским комитетом признался Богдан и, со вздохом разведя руки в стороны, добавил:

— Но, к сожалению, в России с этим чрезвычайно сложно.

— Прошу прощения за несообразительность, но вот тут я немного не понял: почему здесь чрезвычайно сложно? Не в плане «жить», это я понимаю, но…

Я запнулся. Выговорить фразу «общаться с духами писателей» оказалось адски трудно, но, едва не перейдя в «гы-гы-гы», я с этим благополучно справился:

— …но вы ведь хотите общаться… с духами русских писателей? А где они обитали дольше, чем здесь, в России?

Богдан кивнул.

— Вы правы. Но проблема в том, что на Родине духи рассказывают только часть кода.

Мне вновь пришлось ненадолго задуматься о раке яичек. Потом, сделав жадный глоток дыма и выпустив его в потолок, я произнес:

— Так-так. Кажется, понимаю. Это как в анекдоте, да? Либо украли, либо сломали… либо забыли.

Глеб поморщился и со вздохом сказал:

— Нет, все несколько сложней. Некоторые духи слегка потеряны во времени и боятся говорить из-за царской цензуры. Кто-то памятует о советских статьях об измене родине. Самые, скажем так, продвинутые духи боятся, что их посмертно признают иноагентами и на каждую их книжку поставят соответствующую плашку с текстом…

Я смотрел на Глеба и не мог понять, говорит ли он всерьез или шутит. Но когда перевел взгляд на Богдана и увидел, как он внимательно слушает, как кивает, соглашаясь с «аргументами» сына Иван Иваныча, понял — все всерьез.

Похоже, мои эмоции не укрылись от Богдана, потому что он тут же подхватил за «боссом»:

— Все это, конечно, могут быть лишь отговорки. Духи покойных писателей бывают игривы. Возможно, иные из них просто не сохранили в себе нужные части кода. Но некоторые всерьез опасаются, что, помимо присвоения статуса иноагента, правительство может начать сносить их памятные места — дома-музеи, так сказать, — и строить на их месте офисы или элитные многоквартирники.

— Так. И каков же выход из ситуации, на ваш взгляд? — спросил я, предвкушая новый удивительный выверт логики.

— Исходя из моего богатого опыта, духи могут говорить откровенно только там, где им не угрожает даже потенциальная опасность, — продолжил Богдан. — Там, где они чувствуют себя свободно, вольготно, если позволите.

Маг покосился на Глеба, и тот веско кивнул.

— Я, разумеется, имею в виду Европу, — завершил свою речь экстрасенс.

— Времена сейчас, конечно, не самые благодатные для поездок, и русским за границей, мягко говоря, не рады, — со вздохом сказал Глеб. — Но мы, увы, не можем ждать, пока всё вокруг будет Россия. Вот, посмотрите, набросал на досуге.

Он положил на стол список и подвинул ко мне.

— Тут перечислены европейские города и наиболее интересные для меня писатели, которые в них жили и работали.

Пробежав список глазами, я спросил:

— То есть вам нужна помощь в составлении маршрута?

— Не совсем, — сказал Богдан.

Он перевел взгляд на Глеба, который нехотя пояснил:

— Дело в том, что в Европу кроме Богдана ехать некому. Я с недавних пор невыездной. Пробовал по-разному решить, обойти — пока никак. А если бы и получилось, толку мало: Богдан говорит, духи слишком высокомерны. Им, видите ли, нужен русский писатель, написавший хотя бы несколько книг. К таким они еще могут снизойти и поделиться секретом кода.

— А со мной они вообще болтают только о масонах и скором падении режима в России, — пожаловался Богдан. — Так и говорят: Николая скоро свергнут! Совсем от времени отстали!

— Вот и получается, что маг у нас — он… как бы… чернила, которыми… коллективная рука мэтров прошлого… пишет по листу литератора из будущего, во! — радостно «сформулировал» Заплетин-младший. — Понятно, это все предрассудки. Но как объяснить этим старым пням, что я пишу посты в соцсетях вместо книг только потому, что не хочу растрачивать себя напрасно без кода?

— А, кстати, какие-то вообще наработки для книг есть? — с трудом сдерживая смех, поинтересовался я. — Или без кода нет смысла и начинать?

— Обижаешь! Например, я уже выбрал псевдоним. Папенькины имиджмейкеры постарались — Глеб Простой!

Он внимательно посмотрел на меня, ожидая в глазах восторженную сообразительность. Но я в этот момент придумывал себе новый смертельный диагноз, поскольку рак уже перестал работать. Поняв, что я очевидно туп и аллюзии не считываю, Заплетин-младший благосклонно улыбнулся и игриво произнес:

— Глеб Простой — Лев Толстой. Втыкаешь?

Воткнуть в этот момент мне хотелось только сигару ему в глаз, но я сдержался, поскольку в дыме, висящем над столом, на миг проступил хмурый лик Ивана Иваныча. Заплетин-старший будто бы бесплотным духом наблюдал за нашей беседой и угрожающе шипел мне в ухо: «Только попробуй, сука!»

С трудом взяв себя в руки, я похоронил в мыслях десяток приколов в духе: «хлеб отстой», «гроб пустой», «горб кистой», «лес густой» — и с трудом выдавил:

— «Лев Толстой — Глеб Простой» — это прям брендинговый гамбит, Глеб. Так сказать, шах и мат, Артемий Лебедев.

— А-а-а, так батюшка тебе рассказал, да? — разочарованно протянул Глеб. — Это Тёма как раз и придумал.

«Молчать, сука!» — грозно свистел в ухо дух Ивана Иваныча, и я стойко повиновался.

А Глеб, не считав кринжа про «брендинговый гамбит», невозмутимо продолжил:

— Словом, пока духи ждут от меня книг, я жду от них код. Ситуация типа патовая. А время уходит. Поэтому мне нужен русский писатель, который вместе с Богданом проедет по «местам силы» писателей-классиков и запишет полученный от них код для меня. Ты подходишь на эту роль идеально.

Глеб внимательно посмотрел на меня через стол. Видимо, ожидал, что я спрошу, в чем эта моя «идеальность» заключается. Но я лишь сидел молча и даже не моргал, поскольку глаза мои были расширены от нескончаемого потока бреда.

Не дождавшись от меня вопроса, Глеб продолжил:

— Во-первых, ты не особо известен.

Я медленно кивнул.

— Во-вторых, пишешь так себе, немодно, и код использовать сполна все равно не сможешь: просто не поймешь, что там к чему.

Я снова кивнул.

— Ну и, в-третьих и в-главных, ты можешь даже сейчас, в наше смутное русофобское время, спокойно колесить по Европе.

— Прошлогоднее ралли Париж — Тобольск — это было нечто, — вставил Богдан. — Когда из РФ никто толком выскочить не мог.

Глеб вопросительно уставился на меня через сигарный туман:

— Так что? Согласен? И сколько денег будет стоить твое время?

Я задумался. Передо мной сидели два фееричных долбоящера. Один — избалованный сын богатого и влиятельного человека, способного превратить жизнь любого просторусина в ад. Второй — продвинутый «олига френд», он же «друг олигарха», который явно запудрил мозги мажору до киселя.

Спешить с ответом точно не следовало.

— Как-то сложновато у вас все получается, — наконец сказал я. — Европа, духи, литературный код… Я по своей неграмотности полагал, что писательство — это труд и образование, сотни прочитанных книг и словарный запас в десятки тысяч слов. В конце концов, жизненный опыт и внятная философская позиция.

— Это нормально, Макс, — горячо заверил Глеб. — Многие заблуждаются так же. И потому русская литература…

— В жопе? Да-да, я помню. Но не совсем понимаю, почему я должен ответить прямо сейчас. К чему такая спешка?

— Спешка? — нахмурился Глеб.

— Ну, ты сказал, что время уходит. Что ты имел в виду?

— Я имел в виду, что, имея литературный код, я успею написать немало великих вещей, которые сделают меня по-настоящему известным. На фоне нашего литературного болота это будет совсем не сложно.

Глеб выглядел настолько высокомерным, что просто физически хотелось спустить его с небес на землю. Но дух Заплетина-старшего уже вовсю общался со мной без всяких магов, не позволяя проявить честную и принципиальную гражданскую позицию. Привычно объяснив себе страх удобным словом «компромисс», я решил все-таки слегка огрызнуться — и, подавшись вперед, спросил:

— А не кажется ли тебе, Глеб, что признание и хайп — это больше про бульварный детектив? А настоящая литература — она для избранных. И только время рассудит, хорош ли был писатель, и, если нет, скорее всего, время сотрет его «макулатуру» из литературного контекста.

— И пусть стирает, — пожал плечами Глеб. — Проблема-то в чем? Я живу здесь и сейчас, а вечность — это нечто такое… далекое и неосязаемое.

— Тем более зачем специально что-то откладывать на вечность? — поддержал клиента Богдан. — Если можно прямо тут вот получить свою порцию славы и успеха? Достаточно лишь собрать литературный код и начать писать правильно.