Изнутри послышалась глухая дребезжащая трель, потом тонкий голос деловито поинтересовался:

— Чо-каво?

— Это я, Богдан.

— О! Гуд-гуд. Входи, бро!

Домофон запищал голодным цыпленком, и Богдан, потянув дверь подъезда на себя, первым нырнул внутрь.

Когда мы вошли в подъезд, на пороге одной из квартир первого этажа стоял парень лет 25 с черным как смоль ирокезом, в обтягивающей розовой футболке и бежевых бриджах.

Внешность Жорика плохо сочеталась с местом, где он жил. В прежние времена здесь обитала советская интеллигенция, которую власть заселяла в бывший доходный дом, — например, если мне не изменяет память, прежде здесь квартировались родители Сергея Брина, основателя Google. В Новой же России квартиру здесь могли себе позволить только богатеи: цены на Патриках кусались для всех, кто не пилил госбюджет, не сидел на биржевом инсайде или не шпилил дочку кого-то из российских небожителей.

Друг Богдана, вероятно, обаблился именно на инсайде, о котором упоминал маг. По крайней мере, представить Жорика в кабинете чиновника горячо обсуждающим очередной откат, или под венцом за «принцессой» генерала ФСБ я не мог.

Интересно только — насколько велика в этом заслуга Богдана?..

Судя по лучезарной улыбке, которой Жорик одарил нашего мага, — весьма и весьма.

— Богда-а-ан! — радостно воскликнул Жорик. — Бро! А день-то с самого начала неплохой прям, я проснулся-то вообще в семь, а потом, думаю, полежу, будильник клац, и отрубился, прикинь? На полчаса. Не, даже на сорок минут! Короче, я прям думал, мы не встретимся, а мы встретились, блин!!! Ваще не верится. Так рад! Так рад? Вы же видите, да?

Жорик глянул на Глеба, но тот лишь устало отвел глаза.

— Это совершенно взаимно, бро, — тепло сказал экстрасенс, снова привлекая внимание друга. — Как делищи?

— Твоими молитвами. — Жорик хохотнул. — Все круто, бро. Ну, точней, не все, но я к этому стремлюсь. Помнишь, как там а это твои друзья? Здрасте-здрасте. Я Жорик.

Он пожал мне руку, а Глебу даже два раза — наверное, от переизбытка чувств — а потом предложил:

— Если хотите, могу вам сначала небольшую экскурсию устроить.

Глеб презрительно сморщился, и Богдан, заметив это, спешно сказал:

— Жорик. На пустяки нет времени. Ты все подготовил?

— Да блин, тут такая история была вчера! Я из дома вышел, иду, карточку в метрохе уже прислонил, а потом такой — е-мое, я ж без телефона… Думаю, потерял, может, по дороге? Короче, вернулся, все ок, на зарядке был.

Богдан шмыгнул носом и с робкой надеждой уточнил:

— Я про квартиру Булгакова.

— А-а-а! Да, там тоже всё ок. Я все билеты выкупил входные на этот день. Плюс с дириком добазарился, съемка докфильма про Булгакова, говорю, Сергей Васильевича покажем в лучшем свете…

— Он вроде Михаил Афанасьевич, — машинально поправил Богдан.

— Да? А, неважно. Главное, что директор — он типа вообще крутой. За любой движ! Любая реклама среди молодежи — пожалуйста, Михаил Афанасьевич всегда поддержит!

Амфетаминовый речевой трип Жорика вызвал у меня легкую растерянность. Почему-то вспомнился Чичваркин и незабвенная пословица: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».

— Ладно-ладно, мы поняли. Веди! — оборвал его Богдан и поправил съехавшую с плеча лямку рюкзака.

Жорик кивнул и устремился вверх по лестнице на четвертый этаж в знаменитую 50-ю квартиру. Шагая мимо плотных вязей граффити, которыми украсили стены благодарные поклонники творчества Булгакова, друг Богдана увлеченно рассказывал про то, как ему ночью снился кошмарный сон, что он попал под дождь, и дождь все не кончался и залил всю Москву по крышу самого высокого здания.

— Жара долбаная, — завершил свою историю панчлайном Жорик и, распахнув дверь, первым ввалился в квартиру Михаила Афанасьевича.

У стола, исполнявшего роль ресепшена, о чем-то негромко беседовали дама бальзаковского возраста — видимо, билетерша — и тучный мужчина в расстегнутом пиджаке, который теперь вряд ли бы на нем сошелся. Завидев Жорика, Тучный просиял и протянул ему руку:

— Жора! Дорогой! Проходи. Мы вас уже ждем! Может, вам чаю, кофе? Рассказать чего?

— Борис Семенович, ну хорош, — пожимая пухлую руку, по-свойски оборвал его Жорик.

Тучный спешно приложил палец к губам и прошептал:

— Ухожу-ухожу!

Затем он строго посмотрел на билетершу и пригрозил ей пальцем.

— Марья Ивановна? Всяческое содействие! И чтобы никого не пускали!

Билетерша тут же закивала, словно собачка-болванчик с приборной панели автомобиля недорогого россиянина, и приветливо улыбнулась Жорику. Тот не обратил внимания на старания Марьи Ивановны и повел нас узкими коридорами «нехорошей квартиры» к кабинету Булгакова, попутно изображая из себя экскурсовода.

— А здесь они типа обедали, я так понял… Картина какая, а? Я такую в переходе видел на Космонавтов… Окно здоровое какое, шторы, наверное, год шили ему сюда…

Но всякий раз это подспудное желание поделиться знаниями натыкалось на холодный взгляд Глеба и раздраженную реплику Богдана:

— Не сейчас, Жор… Пожалуйста, не надо… Ну я же попросил!

Наконец мы вошли в помещение с большим окном и письменным столом, на котором покоились антикварная пишущая машинка и старинное пресс-папье; лежали стопки исписанной бумаги и потертые временем папки, чернильница, позолоченное перо, карманные часы и также помятый временем портсигар. К столу было придвинуто черное кожаное кресло.

— Вот и кабинет Михаила Афанасьевича, — объявил Жорик. — Тут, на столе, как ты просил, я собрал все его личные вещи, какие только смог найти.

— Спасибо, Жорик, — пробормотал Богдан, стервятником осматривая памятные предметы Булгакова, разложенные среди бумаг. — Дальше мы сами.

— Как скажешь. Не скучайте, ребят, — с улыбкой сказал наш провожатый и вышел, пятясь спиной, после чего закрыл за собой двустворчатую дверь.

В углу кабинета красовался массивный книжный шкаф. Подойдя, я пробежал глазами по корешкам книг и с удивлением обнаружил среди прочих томик Святополка-Мирского, на которого в своем тексте недавно сослалась нейросеть. Фамилия была, мягко говоря, нерядовая, и потому я вряд ли мог ошибиться.

Брать книгу с полки показалось невежливым, но совпадение было слишком любопытным. Я решил позже погрузиться в историю Святополка-Мирского и выяснить, что могла делать его книга в кабинете Булгакова.

От размышлений меня отвлек звук поворачивающегося в замке ключа. Я удивленно посмотрел на Богдана:

— Он нас что, запер?

— Ну конечно. Мы ведь не хотим, чтобы в самый разгар сеанса к нам зашла любопытная вахтерша с вопросом — как у вас тут дела?

Богдан покосился на Глеба, и тот, кивая, подтвердил:

— Лишние глаза и уши нам ни к чему.

— Ну да. Точно. Литературный код не должен утечь за пределы этого помещения, — с трудом сдерживая сарказм, произнес я. — И что дальше?

Богдан с беззастенчивым грохотом опустил рюкзак на стол Булгакова и важно сказал:

— Мне потребуется минут 15 на подготовку. Если у кого-то есть срочные дела, звонки, сообщения — всё надо успеть сделать за это время. Потом надо будет все мобильники выключить и в пищевую пленку завернуть, чтобы никаких фото, диктофонов, звонков. Духов это прям раздражает.

— И сколько займет общение с духом Михаила Афанасьевича? — уточнил я.

— Учитывая, что писатели особо не любят болтать, — немного. «Всё есть в моих книгах» — типичный ответ любого из них. Так что, думаю, старик минут 20 продержится от силы. Но это не точно. Ну и у вахтерши могут вопросы возникнуть — почему и зачем Жорик запер кабинет. Так что… не отвлекайте пока, чтобы мы точно всё успели!

Богдан принялся доставать из рюкзака различные аксессуары, нужные для спиритического сеанса, — свечи, разноцветные камни… Мое внимание привлекла странная доска с выгравированными на ней буквами старорусского алфавита и гибкой стойкой, которая могла стальным «клювом» дотянуться до любого участка доски.

— Это что за артефакт? — не удержался я от вопроса.

— Алфавитный пантограф, конец 19-го века, — бросил Богдан через плечо. — Скоро сам увидишь его в действии, а пока — не отвлекай, дело такое… кропотливое.

Богдан склонился над столом, а мы с Глебом временно отступили к окну.

— Думаешь, из этого что-то получится? — спросил я у Заплетина-младшего.

— Не знаю. — Глеб пожал плечами. — Особой веры в Булгакова у меня нет, если честно. Как будто писал он как придется, абы как. Поэтому и думаю, что код он знал постольку-поскольку.

— Надо же. А мне, наоборот, кажется, что если кто и мог знать некий литературный код, то это Михаил Афанасьевич.

— Да ну, — отмахнулся Глеб. — А почему же он тогда при жизни им не пользовался? Вся его слава случилась уже потом, значит, никакого кода он не знал. Логично?

— С такой позиции, наверное, да, — с трудом сдерживая улыбку, сказал я.

— Впрочем, даже если я вдруг по каким-то странным причинам ошибаюсь, здесь в Москве Булгаков все равно вряд ли что-то скажет. Побоится за свой дом-музей. Откроют тут за крамолу клубешник какой-нибудь или подпольный покер-клуб, место-то понтовое. Думаю, Булгакову это без надобности.