Манлио Кастанья
ПЕТРАДЕМОНЕ
Чёрная машина резко остановилась у ворот фермы. Тишину нарушало только глухое урчание мотора. Луна, то и дело появлявшаяся из-за облаков, казалось, подглядывала за происходящим.
Из машины вышел водитель. Дорога утомила его: он провёл за рулём часов семь, не меньше. Теперь у него было только одно желание — распрощаться с пассажиркой, сидевшей сзади, и вернуться домой.
Он зажёг фонарь, деревянной походкой подошёл к воротам и попытался отыскать звонок. Часы у него на руке показывали время — 21:13 — и дату — 1 июля 1985 года. Понедельник.
На столбе у ворот водитель увидел блестящую металлическую табличку с собакой, застывшей в угрожающей позе, и названием фермы — «ПЕТРАДЕМОНЕ».
Водитель беспрестанно оглядывался. Ему было не по себе в этой тьме, среди теней и шорохов. Когда пассажирка — темноволосая девочка лет тринадцати — подошла к нему со спины, он чуть не подскочил от испуга. Шагов её он не услышал.
— Ты меня напугала, — сказал он. Девочка не ответила. Она стояла и вглядывалась во тьму, царившую по ту сторону ворот.
— Твои дядя с тётей хоть помнят про тебя? — спросил водитель.
— Не знаю, — едва слышно ответила она, даже не обернувшись. Водитель направил на неё свет, пытаясь понять, шутит она или говорит всерьёз. Девочка стояла всё так же неподвижно. На бледном лице не отражалось никаких чувств.
— И что нам теперь делать? Может, они вообще спят! А ворота на замке! Сквозь них, что ли, ехать?! — Он бы так и сделал, если бы мог. Водитель был уже готов на всё, лишь бы поскорее убраться отсюда; здесь даже дуновение ветерка, казалось, сулило что-то недоброе.
— Кто-то идёт, — сказала девочка без всякого выражения.
Водитель резко повернулся к воротам и направил на них слабый свет фонаря. Ничего не увидев, он разочарованно произнёс:
— Да нет там никого!
В тишине послышался звук удара. Водитель выронил фонарь из рук. Тьма сгустилась.
Звук повторился.
Что-то билось в ворота с другой стороны.
Что-то тяжёлое.
От ужаса водитель не мог двинуться с места.
Девочка подняла с земли фонарь и осветила ворота.
Там стояла собака — большая, чёрная, с белыми пятнами. Судя по виду, уже немолодая. Глаза её поблёскивали во тьме.
— Какого чёрта она здесь делает? — Водитель всё никак не мог прийти в себя.
Девочка опустилась на колени, просунула руку сквозь прутья изгороди и поднесла к собачьему носу.
— Ты что, с ума сошла? А вдруг она кусается? Я тебя в больницу не повезу! — рассердился водитель.
Девочка не удостоила его ответом и заговорила с собакой.
— Привет! Меня зовут Фрида, а тебя?
Собака долго обнюхивала её руку, знакомясь с новым запахом, потом ласково облизала ладонь. И вдруг завыла — глухо и устало.
В доме зажёгся свет.
— Наконец-то! Хоть какая-то польза от этой чёртовой псины, — раздражённо проворчал водитель.
Фрида прожгла его взглядом.
— Скажете ещё что-нибудь подобное — пожалеете.
От изумления водитель лишь смущённо извинился.
Фрида тут же раскаялась, что нагрубила ему. С того дня в ней словно поселилась другая Фрида, ничем не похожая на прежнюю — весёлую и вежливую, которой она была все предыдущие тринадцать лет жизни. У новой Фриды был дурной характер, и скрыть это было нелегко.
Вдалеке замаячил огонёк, похожий на перепуганного светлячка, — велосипедный фонарь.
Собака медленно развернулась и, виляя хвостом, пошла в его сторону. «Она и впрямь старая, бедняга. Еле ноги переставляет», — подумала прежняя, добрая Фрида.
Наконец из темноты показался велосипедист. На мужчине была толстовка с капюшоном, закрывавшим лицо. Ехал он легко и быстро.
Мужчина остановился у ворот и небрежно кинул велосипед на землю, не затрудняясь поставить его на подножку. Водитель бросился к нему с приветствиями, но в ответ получил лишь холодное «добрый вечер» и не был удостоен даже взгляда — мужчина возился с замком на воротах.
Наконец тот поддался. Велосипедист оказался ещё выше, чем Фриде показалось сначала. Он был поджар и статен, хотя седина в волосах и бороде давала понять, что ему уже около шестидесяти. Мужчина напоминал старый дуб с жёсткой корой и мощными корнями. От него исходила сила и уверенность.
— Ну, вот ты и с нами, — обратился он к Фриде. Слова он выговаривал чётко и неспешно, спокойно и твёрдо. Девочка подумала, что с таким человеком лучше не спорить.
— Вы не представляете, с каким трудом мы сюда добрались, — попытался завести разговор водитель.
— Не представляю и представлять не собираюсь, — немедленно прервал его велосипедист. Через мгновение взгляд его смягчился, и он опять обратился к девочке.
— Здравствуй, Фрида. Я Барнаба, твой дядя. Называй меня просто по имени, никаких «дядя Барнаба». Добро пожаловать в Петрадемоне. — Он погладил собаку по голове и добавил: — А это старина Мерлин.
Ещё недавно девочка улыбнулась бы в ответ, но теперь лишь сжала губы. Отец когда-то рассказал ей, что при улыбке сокращается целых двенадцать мышц. Эти мышцы, как и любые другие, нуждаются в тренировке. А Фрида не пользовалась ими уже давно. Поэтому она просто кивнула и ответила:
— Мой чемодан в машине.
Барнаба достал чемодан и расплатился с водителем, не тратя времени на любезности. Через несколько мгновений машина скрылась в темноте.
Барнаба и Фрида вошли в ворота. Девочке показалось, что она пересекает некую важную границу.
— А где остальные собаки? — спросила она, озираясь по сторонам. — Я слышала, у вас их очень много.
— Было четырнадцать, осталось три. — Ответ прозвучал так сухо, что Фрида кожей почувствовала точку в конце предложения.
В доме всё говорило о том, чем занимаются его обитатели. Каминная полка была уставлена статуэтками бордер-колли. На диванных подушках, на расписных керамических тарелочках, на чашках, на фотографиях, на призовых кубках с выставок красовались изображения бордер-колли. Даже солонка, перечница и штопор были в форме бордер-колли. Их чёрные с белым морды украшали буквально все поверхности.
В ожидании ужина Барнаба опустился в кресло, а на коленях у него устроилась ещё одна собака — Моргана. Тогда же Фрида познакомилась со своей тётей — Кат. Та крепко обняла девочку, не промолвив при этом ни слова.
Фрида была не голодна. С того ужасного дня она не чувствовала голода. Кат поглядывала на неё с тревогой. Казалось, она готова была силой взгляда заставить ложку прыгнуть девочке в рот. Кат было что-то около пятидесяти, от её круглого лица и голубых глаз исходила нежность и доброта. Если Барнаба казался старым дубом, то его жена походила на полевой цветок, нежный и выносливый, — как раз такие любила мать Фриды.
— Можно я не буду доедать? — спросила Фрида и положила ложку в тарелку.
— Не любишь ризотто? — встревожилась Кат. — Хочешь, приготовлю что-нибудь другое?
— Нет-нет, всё очень вкусно. Просто я устала с дороги. Ничего, если я пойду к себе?
— Конечно, милая. — В глазах Кат появились слёзы. Она накрыла руку племянницы своей ладонью.
Фрида не отстранилась, но и не ощутила тепла, которого ей так хотелось.
— Подумать страшно, что тебе пришлось пережить, — проговорила Кат.
— Да. Страшно, — ответила Фрида, и её сердце сжалось от тоски по родителям.
Она поднялась, поблагодарила за ужин и направилась в свою комнату. На полпути девочка остановилась, достала из кармана листок бумаги и протянула тёте.
— Это телефон адвоката, — пояснила она и наклонилась, чтобы погладить Моргану, которая всё так же лежала у Барнабы на коленях. Гладить мягкую шерсть было приятно — так приятно Фриде не было с того самого дня. По её спине пробежали мурашки.
— Спасибо! Я ему прямо сейчас позвоню, — сказала Кат, глядя на листок. — А после поговорю с твоими бабушкой и дедушкой.
— Незачем им звонить. И вообще они давно спят. — И Фрида, не оборачиваясь, ушла к себе.
Поговорив с адвокатом, Кат без сил упала на диван. Телефонный разговор, хоть и короткий, оказался довольно утомительным.
— Документы придут почтой, но уже с сегодняшнего дня Фрида официально под нашей опекой, — сказала она мужу.
Барнаба медленно выдохнул и продолжил поглаживать собаку, которая подставляла ему то один бок, то другой, чтобы получить побольше ласки.
— Барнаба, ты думаешь, Фриде будет здесь хорошо? — спросила Кат.
— Не хуже, чем у бабки с дедом.
— Это уж само собой! Они ведь совсем старые, куда им о ней заботиться. Да и горе их совсем подкосило. А у Фриды начинается трудный возраст. Мне говорили, что, потеряв родителей, она стала совсем другой. Отгородилась ото всех.
— Тебя это удивляет? — спросил Барнаба.
— Я просто не уверена, что мы ей действительно подходим…
Барнаба поднялся с кресла, показывая, что разговор окончен.
— У нас ей будет очень хорошо. Ты прекрасно справишься.
Он надел капюшон и направился к двери.
— Ты ведь уже ходил, — удивилась Кат.
— Ещё раз пройдусь, — ответил Барнаба и вышел.
Фрида сказала Кат, что устала, но это было отчасти неправдой — она просто не хотела показаться невежливой. На самом деле ей нужно было побыть одной, предаваясь занятию, которое с того чёрного дня приносило хоть какое-то утешение. В тишине она усаживалась поудобнее и пускалась в плавание по морю воспоминаний, в которых — она была в этом уверена — ей предстояло когда-нибудь утонуть.
