Марджи Фьюстон

Вампиры, их сердца и другие мертвые вещи

Глава 1

Я не знаю, как жить в мире, который заставляет тебя делать такой выбор, который отнимает у тебя все. Я не вижу в этом смысла.

Баффи — истребительница вампиров

«Будь сильной, как Баффи», — я мысленно повторяю эту мантру, глядя на яркие флуоресцентные лампы. Но все, о чем могу думать, — это эпизод, где умирает мама Баффи и на экране без конца показывают, как она лежит с широко раскрытыми глазами. Я пытаюсь представить, как бы после смерти выглядел папа. Он бы лежал с открытыми глазами или закрытыми?

Я прикусываю щеку изнутри. «Будь сильной, как Баффи».

С натянутой улыбкой перевожу взгляд на папу на тот случай, если он наблюдает за мной. Но он не смотрит на меня. Он опирается на подлокотник чересчур большого инвалидного кресла — единственного, которое стояло в вестибюле больницы. Папа всегда был высоким и худым, но теперь кажется, что на широком сиденье могли бы поместиться трое таких, как он.

Когда у него только обнаружили болезнь, больница предложила нам инвалидное кресло, оплаченное по страховке, чтобы мы могли отвезти папу домой, но тогда он покачал головой и улыбнулся. «Нельзя показывать раку ни малейшей слабости», — сказал отец, подмигнув мне, и мы оба рассмеялись. Мама хотела взять кресло, но мы ее отговорили.

Сейчас никто не шутит.

Бумага, покрывающая смотровой стол, шуршит, когда я ерзаю, чтобы устроиться поудобнее. Моя левая нога омертвела. То есть онемела. Она не мертвая.

Мама переводит на меня взгляд холодных голубых глаз, и я замираю. Она хотела, чтобы я осталась дома, уверяла, что мое присутствие не понадобится. Не знаю, беспокоится она обо мне или о том, как мои эмоции могут повлиять на папу, но маме давно пора понять, что я могу скрывать свои чувства так же хорошо, как и она.

Папа ловит мой взгляд и проводит рукой по редким клочкам волос, которые химиотерапия у него еще не отобрала.

— Я все еще похож на графа Дракулу? — спрашивает он, и его губы растягиваются в подобии усмешки.

До рака у папы было круглое лицо, густые брови и черные волосы, которые он не по моде зачесывал назад, за что мама постоянно его дразнила. Но ему это нравилось. Он выглядел точь-в-точь как Бела Лугоши, хрестоматийный образ Дракулы. Мы постоянно шутили, что папа — давно потерянный родственник Лугоши.

— Возможно, сейчас ты больше смахиваешь на Кристофера Ли.

Ли сыграл Дракулу после Лугоши, и его прическа была не такой великолепной.

Папа фыркает, звук получается мягким и слабым.

— Даже Джеральд сейчас выглядит лучше меня. И вообще, у меня больше общего с графом Орлоком. — Отец ухмыляется, по-настоящему ухмыляется. В уголках его глаз появляются морщинки, как бывает, когда он рассказывает шутку, над которой уже смеется, и ждет, что я оценю его чувство юмора.

Я смеюсь. Мы с папой — знатоки вампиров. Мы как минимум по десять раз смотрели все существующие фильмы о вампирах, сериалы и даже документалки. У нас принято шутить о нежити. Папа даже упомянул Джеральда. Я думала, он забыл, какой сегодня день, но, возможно, и нет. Конечно, ему не удалось приготовить поутру свои коронные вампирские блинчики с нарезанной клубникой в качестве кровавых клыков, но мы могли бы отпраздновать позже.

Я вглядываюсь в папино лицо в поисках каких-нибудь признаков того, что он помнит. Ничего.

Я понимаю, что все еще смеюсь, и умолкаю. На глазах слезы, и я даже не помню, как дала им волю.

Папа перестает смеяться вслед за мной. Его лицо расслабляется, а взгляд уплывает в сторону. Сейчас он часто так делает. Мне интересно, о чем он думает или, наоборот, пытается не думать, как иногда делаю я.

Мама по очереди смотрит на нас, словно совсем не понимает. Морщит лоб, глядя, как я вытираю глаза, но ей не нужно беспокоиться. Я по-прежнему держу себя в руках.

Каково бы нам было без папы? Остались бы только я и мама — два человека, которые не понимают друг друга. Нас всегда связывало именно его присутствие. Иногда мама улыбается одной из банальных шуток отца или даже смеется над одной из моих, если он подталкивает ее к этому. Папа — тонкая нить между нами.

Я откидываю голову назад и снова моргаю от яркого света.

Дверь со щелчком открывается, и входит папин онколог. Он молод, выглядит как профессиональный теннисист, и это не перестает меня беспокоить. Когда я вижу его рядом с отцом, то ощущаю некую несправедливость. Мне нужен древний доктор, который должен был уйти на пенсию десять лет назад.

— Дэвид, как дела? — Врач пожимает папе руку, не дожидаясь ответа. Это такой нелепый вопрос. Весь мир знает, как у него дела.

Доктор пожимает мамину руку, а затем мою. По крайней мере, он милый. Он всегда замечает мое присутствие и признает, что я — взрослая и могу справиться со всем, что он вываливает на нас… в отличие от мамы, которая всегда смотрит так, как будто ждет, что я сломаюсь.

Врач подтягивает к себе стул на колесиках.

— Химиотерапия перестала действовать, — сообщает он. Никакой вступительной речи, никакого разглядывания бумаг, перед тем как заговорить, никакого вздоха перед плохими новостями. Он сразу выкладывает информацию, не оставляя нам времени собраться с силами.

Молчание затягивается, и если его никто не нарушит, то, возможно, мы сможем остаться в этом моменте навсегда и отказаться признать то, что сказал доктор. Но тут мама кивает, и сказанное становится реальностью. Мои родители держатся за руки, переплетая пальцы, как влюбленные старшеклассники.

Мое предательское сердце ускоряется, бьется быстрее, чем кажется возможным. Адреналин заполняет меня, требуя, чтобы я боролась, но с чем? Я делаю вдох за вдохом, успокаивая свое тело, приказывая ему не бояться. Папа все еще здесь. Он прямо передо мной. Ничто не кончено, пока все не закончится. Так папа меня учил.

Я качаю головой, но никто этого не замечает.

— Каков следующий шаг? — спрашиваю я.

Все поворачиваются ко мне. Мамины глаза пусты, но на щеке дергается мышца, и мама не может выдержать моего взгляда. По папиным глазам читать труднее. В них таится печаль, но также и облегчение. Облегчение убивает меня. Как папа может испытывать это чувство?! Неужели он не понимает, что это будет означать для нас?! Мы никогда не сможем попутешествовать вместе, как планировали, — посетить места, где снимались наши любимые фильмы, или места, где зародились мифы о вампирах. Мы больше не будем ходить на полуночные показы новых фильмов о вампирах. Мы не будем после этого пить шоколадные коктейли в круглосуточной закусочной «У Дэнни» и рассуждать, насколько точно образ вампира в этом фильме соответствует общепринятым знаниям о вампирах. Я не буду делать все это без папы. Не буду! Он должен это осознать. Я ловлю его взгляд, и папа едва заметно кивает мне. Он все понимает, но выглядит таким усталым. Как человек, который больше не может бороться, независимо от того, сколько он потеряет, если капитулирует. В глазах щиплет, и я больше не могу смотреть на него.

Я поворачиваюсь к доктору, который сохраняет спокойное, терпеливое выражение лица.

— Больше тут ничего не поделать, — отвечает он.

— А как насчет проведения клинических испытаний? — спрашиваю я.

Врач медленно качает головой.

— Болезнь прогрессировала, на данной стадии для нас это невозможно.

Его «для нас» выводит меня из себя. Отнюдь не «мы с ним» проходим через это. Сегодня вечером он отправится домой и поиграет в теннис, или посидит перед телевизором с пивом, или поцелует свою хорошенькую супругу. Он не видит боли, которую испытывает мой отец круглыми сутками, каждый день. Он не имеет к «нам» отношения.

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь подавить страх, постепенно заполняющий пустоту где-то в районе живота. Папа еще не умер. Я без конца мысленно повторяю эти четыре слова.

— Сколько осталось? — спрашивает мама.

— Месяц. Может, меньше.

Если бы рак поджелудочной железы был вампиром, это был бы не холеный Лестат [Центральный персонаж серии романов Энн Райс «Вампирские хроники», вампир.] и определенно не сверкающий на солнце Эдвард. Нет, это была бы орда вампиров из фильма «30 дней ночи» — безжалостная, кровавая, способная стереть целый город с лица земли.

Хотя нет, даже это сравнение не подходит. Рак настолько безжалостен, что даже самые жестокие из вампиров не могут с ним сравниться. Рак не торопится. По крайней мере, горожане из фильма «30 дней ночи» умерли быстро: несколько мгновений ужаса, а потом — бум, ничего. Такая смерть наверняка лучше. Любая смерть лучше, чем смерть от рака.

Двести сорок шесть дней — и отсчет продолжается.

— У вас есть ко мне вопросы?

«Почему?» Это слово снова и снова прокручивается у меня в голове. Но на этот вопрос никто никогда не отвечает. Даже Бог, а ведь папа говорит, что у Бога есть ответы на все вопросы. Я уверена, что доктор тоже не сможет дать мне ответ.

Папа пожимает руку доктора и благодарит его. Я не совсем понимаю, за что папа так благодарен врачу, но он всегда такой — умеет найти повод для благодарности там, где для меня это кажется невозможным. Раньше меня это восхищало, но теперь хочется схватить папу за плечи и трясти до тех пор, пока он не признает, что сейчас нам не за что быть благодарными.