Мы стали неразлучны… примерно до прошлого года.

Сейчас мне трудно на него смотреть по многим причинам. Некоторые из них все еще остаются открытыми ранами. Но у Генри тоже есть множество воспоминаний, связанных с моим отцом, — например, о том лете, когда мы построили катапульты с водяными шарами и устраивали поединки на них каждый теплый вечер, когда папа возвращался домой с работы. Мы никогда не сражались в одиночку. Папа добавлял нам веселья.

Я смотрю на ослепительное солнце, пытаясь стереть воспоминания. Мне не нужно погружаться в них, пока папа все еще с нами. Воспоминания — для тех, кого больше нет.

— Прости, — Генри пристально разглядывает свои ботинки, — глупый вопрос.

— Да. Это точно.

Я сжимаю колени, чтобы унять дрожь.

Он резко поднимает голову, глаза расширяются. И даже несмотря на то, что он больше не стрижется коротко, как в детстве, и его черные волосы теперь падают на глаза и касаются скул, подчеркивая идеальные черты лица, обиженный, мальчишеский взгляд, который Генри бросает на меня, все тот же. Сколько раз он в детстве так смотрел, когда я говорила что-то обидное и неосторожное! Это тоже вызывает у меня знакомое чувство вины.

— Извини, — бормочу я, проводя ладонями по лицу. Генри не враг. Джессика не враг. Рак — мой единственный настоящий враг, но трудно не срывать злость на ком-то близком.

— Не нужно извиняться.

Генри одаривает меня той же мягкой улыбкой, что и раньше, и на секунду я — снова беззаботная девочка, стою рядом со своим лучшим другом и знаю, что он простит меня больше раз, чем я заслуживаю. Я хотела бы вернуться в те времена хотя бы на мгновение. Генри позволял мне кричать и беситься и никогда не осуждал за это.

Генри ждет, слегка подавшись ко мне всем телом.

Но что с нами станет, когда один из нас снова уйдет? Будет больнее, чем раньше.

Генри отшатывается обратно на пятки, и подходящий момент упущен. Отведя взгляд, он наблюдает, как мимо нас проходит женщина в широкополой розовой шляпе, украшенной яркими цветами. Я отчасти ожидаю, что Генри это как-то прокомментирует, отпустит глупую шутку, чтобы поднять настроение, но это всегда было больше свойственно мне, чем ему. Он просто выглядит грустным.

Мой телефон все еще лежит в его руке, висящей вдоль тела.

— Я думала, ты отправился на Тахо, — перевожу разговор в более безопасное русло. Кое-кто из класса сегодня утром уехал на озеро Тахо — последнее совместное увеселение, прежде чем мы все разъедемся по разным колледжам. Я знаю, что друзья Генри поехали на озеро, потому что раньше они были и моими друзьями. Эта идея пришла в голову мне и моей подруге Бейли — точнее, бывшей подруге, — но меня с собой так никто и не пригласил. Возможно, не стоило заводить об этом разговор.

— Я не успел скопить достаточно денег для поездки. — Его взгляд останавливается на какой-то далекой точке за моим плечом, и Генри рассеянно почесывает щеку. Ложь. Он никогда не мог смотреть мне в лицо, когда лгал.

— Отстойно. — Я не знаю, зачем ему понадобилось лгать, но меня это больше не должно волновать.

Генри кивает — тот же самый неловкий кивок, который я видела много раз прежде. Мы отступили от того опасного края, на котором только что балансировали.

Я вяло протягиваю руку, жестом показывая, чтобы Генри отдал телефон. Он колеблется. Опустив голову, смотрит на экран.

Я замираю. Меньше всего мне нужно, чтобы Генри увидел найденную мной жуткую статью о фальшивом вампире-убийце. Он никогда по-настоящему не понимал мое увлечение вампирской темой, и я не в настроении выслушивать его язвительные комментарии. Но когда Генри кладет телефон экраном вверх в мою ладонь, я вижу, что аппарат выключен. И в любом случае у меня есть более важные вещи, о которых нужно беспокоиться, чем то, что Генри думает обо мне. Этот гроб уже закопан.

Я делаю шаг вниз по лестнице, поравнявшись с ним. Надо спешить домой к папе.

— Виктория? — Голос Генри звучит неуверенно. Бывший друг касается моего плеча самым коротким, нежнейшим движением.

Я останавливаюсь. Мое сердцебиение отдается в горле.

Генри покусывает нижнюю губу, как делает всегда, когда о чем-то думает. Я с трудом удерживаюсь от улыбки.

— Да?

Он вздыхает и прекращает кусать губу.

— Если я могу что-нибудь сделать… — Генри разводит рукой, словно хочет охватить весь мир. — Ну, не знаю… я просто хочу тебе как-то помочь.

Мой рот слегка приоткрывается. За последний год мы сказали друг другу не больше пяти предложений. Одна из его бабушек умерла, но я так и не выразила Генри соболезнования, потому что убедила себя: ему это не нужно, и мое молчание стало еще одной пропастью между нами. Потом мой отец заболел, и дыра, образовавшаяся из-за отсутствия Генри, растворилась в гораздо большей пропасти. Тем не менее, мне стыдно, что я не старалась быть рядом, когда умерла его бабушка. Но не думаю, что Генри хочет пристыдить меня. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы почувствовать искренность в его словах, — по крайней мере я так думаю. Но за год многое может измениться. Возможно, это всего лишь слова, которые люди произносят в подобные моменты, чтобы заполнить тишину.

Генри поворачивается, и мысль, что он собирается обнять меня, так пугает, что я срываюсь с места и бегу к парковке.

— У папы сегодня все хорошо, — сообщает мама, как только я переступаю порог.

— Отлично. — Я улыбаюсь ей, испытывая небольшое облегчение, словно перестала тонуть, но мама быстро возвращает меня с небес на землю.

— Не позволяй себе испытывать ложные надежды.

Не успев до конца снять ботинок, я замираю на месте.

— Зачем ты это сказала?

— Я пытаюсь защитить тебя. — Уголки ее рта слегка опускаются. — Я знаю тебя, Виктория. Тебе нравится притворяться, что все в порядке, но пришло время отпустить.

— Ты имеешь в виду папу? Я держусь за папу, так почему же ты не держишься?! — Мой голос звучит яростно и хрипло.

Мама отступает назад, как будто я дала ей пощечину.

— Это несправедливо. — Обида делает ее голос грубым, и почему-то я чувствую себя хуже, хотя хуже уже некуда, и отгораживаюсь от этого чувства.

— Пожалуйста, хватит! — Я скидываю второй ботинок с такой силой, что он ударяется о стену.

Я пытаюсь проскользнуть мимо мамы в комнату отца, но она протягивает руку и хватает меня за предплечье. Мы по-настоящему не прикасались друг к другу с тех пор, как заболел папа. Есть в прикосновении к другому человеку, который разделяет твою боль, то, что усиливает ее, — так что становится невозможно ее игнорировать, — и мы обе предпочитаем сторониться этого. Избегать прикосновений — наше негласное правило. Мама нарушила его.

В глазах щиплет, когда за ними нарастает давление. Гнев накрывает поток нашей общей скорби, и мне требуются все силы, чтобы сдержать его.

Мама прочищает горло и на секунду отводит от меня взгляд, но не отпускает руку.

— Я хочу, чтобы ты уехала на несколько дней, — говорит она. — Поезжай на Тахо с друзьями. Ты проводишь все свободное время в комнате с отцом, и я знаю, что тебе хочется быть рядом с ним, но нужно подумать и о себе. Мы с Джессикой справимся здесь сами.

— Я в порядке. — Я удивлена, что мама вообще вспомнила про эту поездку. Я много говорила о ней, когда у нас с друзьями появилась идея поехать, но это было целую вечность назад. Я отстраняюсь от мамы, и она не пытается меня удержать.

Мой гнев возвращается, вытесняя собой печаль. Они хотят избавиться от меня, чтобы никто не мешал им сидеть и планировать похороны. Но останутся ли у папы жизненные силы, если он окажется запертым в доме, где все только и ждут его смерти?

— Я не оставлю папу!

— Это не просьба. Я — твоя мама. Я действую и в твоих интересах.

Я таращусь на нее, разинув рот. Она не может так поступить со мной. Я разворачиваюсь и практически бегу в папину комнату.

Папа улыбается, когда я вхожу. Сегодня он выглядит бодрее, словно использует пятьдесят процентов от своей обычной мощности вместо тридцати, как я уже привыкла видеть.

— Привет, малышка.

— Я не ребенок, папа, — отвечаю я, хотя хочу, чтобы он называл меня так всегда.

Папа отмахивается от моих возражений.

— Да, да. — Умолкнув, он вглядывается в мое лицо. Перед ним притворяться труднее. — Что не так?

— Просто поругалась с мамой. — Я слабо улыбаюсь. — Она хочет, чтобы я поехала на озеро Тахо. Ненадолго покинула дом. Ты можешь в это поверить?

Папа подзывает меня ближе и берет за руку. Его кожа на ощупь мягкая и тонкая, словно бумага, как кожа у старушек в церкви, которые держат меня за руку все время, пока мы разговариваем. Я с трудом заставляю себя не отдергивать руку. Папе всего сорок восемь.

— Я согласен с ней. — На этот раз я пытаюсь вырваться, но папа сжимает пальцы крепче. — Мы с ней уже все обсудили.

— Вы говорили об этом?! — Боль сдавливает мне горло.

— Малышка, ты не отходила от меня с самого первого дня болезни. Такое впечатление, будто ты перестала жить собственной жизнью, а я этого не хочу. Когда ты в последний раз встречалась с друзьями? Это пойдет тебе на пользу.

Я останавливаю взгляд на прыгающих щенках, украшающих одеяло, и прикусываю щеку изнутри.