— Ты увольняешь ее?

— Нет, конечно. Но теперь, когда бабушки не стало, она сама не хочет оставаться. Для Моники дом будет слишком велик, особенно, если дети разъедутся. Я выставлю его на продажу — он больше подойдет для какой-нибудь конторы, — а для нее найду что-нибудь поменьше. — Чарльз помолчал, внимательно глядя на Джоанну. — Между прочим, Нил уезжает сразу после похорон. Он не хочет больше работать на фабрике и решил всерьез заняться искусством.

Эта новость удивила Джоанну.

— О Чарльз, это просто замечательно! — воскликнула она. — Ты согласился финансировать его?

— У него достаточно денег, чтобы снять студию и иметь все самое необходимое. Но от роскоши придется отвыкнуть, — сдержанно заметил Чарльз.

— Я так рада за него! Я уверена, ты не пожалеешь. Он показывал мне некоторые свои работы и, хотя я не специалист, мне кажется, у него есть талант.

— Может быть, когда ты будешь в Лондоне, ты сможешь иногда видеться с ним, — предположил Чарльз.

— Не думаю. Я буду много работать, да и Нил будет упорно рисовать.

— Может быть, ему стоит написать твой портрет. Когда ты вернешься к своей работе, нам уже, наверное, не удастся увидеться с тобой, а когда ты станешь звездой первой величины, твой портрет приобретет особую ценность. — Чарльз поднялся. — Мне пора идти. Я привезу Кэти к ленчу и захвачу твои вещи.

Он уже направился к двери, когда Джоанна позвала его.

— Чарльз… мне очень стыдно за свое поведение вчера. Я не хотела создавать тебе лишние хлопоты.

— Все в порядке, — сдержанно ответил он, потом, улыбнувшись, добавил: — Между прочим, если тебя интересует, чья это комната и кому принадлежат эти спальные принадлежности, могу сказать. Это спальня Морин, а этот комплект был приготовлен к ее следующему дню рождения.

— Морин? — переспросила Джоанна.

— Это моя сестра.

— Я не знала, что у тебя есть сестра.

Он удивленно поднял брови.

— Разве я ничего не говорил о ней?

— Никто даже не упомянул.

— Ну, видишь ли, она уже давно живет самостоятельно, так что мы порой даже забываем о ней. И хотя Морин журналистка, она не любит писать письма. — Он обвел взглядом комнату, как бы посмеиваясь над ее чисто женской обстановкой. — Но она может совершенно неожиданно появиться здесь, поэтому мы всегда держим комнату наготове, — объяснил он. — Честно говоря, весь дом принадлежит ей, а я живу здесь только до тех пор, пока не женюсь, если такое когда-нибудь случится.

— Ты хочешь сказать, что когда ты женишься, ты уедешь отсюда?

— Конечно, — пожал плечами Чарльз. — Новобрачные обычно хотят начать все на новом месте. Я купил земельный участок под дом неподалеку отсюда, но воспользуюсь ли я им, зависит… от многих вещей.

С этими словами он вышел из комнаты.

Два дня спустя Джоанна и Кэти сидели вечером в саду дома Чарльза. Кэти неожиданно спросила:

— Джоанна, а твоя карьера очень важна для тебя?

Вопрос был таким неожиданным, что Джоанна не смогла сразу ответить на него. Пока Кэти не нарушила молчание, она была погружена в весьма мрачные мысли о человеческой жизни и ее конце.

В тот день они похоронили миссис Карлайон. Похороны были многолюдными — Мэри Карлайон пользовалась в округе любовью и уважением. В простой погребальной церемонии, которая состоялась на местном кладбище, не было ничего гнетущего. Когда миссис Карлайон положили на вечный покой под старым вязом светило солнце и пели птицы. В надгробном слове приходский священник сказал, что она была добрая и уважаемая женщина и теперь почила с миром.

— Не знаю, Кэти, — ответила Джоанна, отвлекаясь от своих невеселых мыслей. — Да и важность — понятие относительное. Я люблю свою работу и хочу добиться успеха. Если человек не увлечен своей работой, нет смысла браться за нее.

— Я хотела спросить: ты была бы очень несчастна, если бы тебе пришлось оставить работу? — уточнила Кэти. — Стало бы это для тебя… концом света?

— Нет, вряд ли, — слегка улыбнувшись, сказала Джоанна. — Я была бы растеряна, вероятно, но это совсем не «конец света», как ты выразилась! А почему ты спрашиваешь, Кэти?

— Ну… я просто поинтересовалась, — уклончиво ответила та. — Я подумала о своей карьере. Я больше всего на свете хочу стать актрисой, но мне кажется, они не очень счастливы в личной жизни, верно? — Она помолчала и, наклонившись, сорвала травинку. — Наверное, это здорово, когда у тебя есть муж и дети, и вы счастливы вместе, — тихо добавила она. — У некоторых девочек из нашей школы как раз такие семьи. Это сразу чувствуется, когда приходишь к ним в гости.

Джоанна ощутила неожиданный прилив сочувствия к девушке. Бедная Кэти! Она не сказала это прямо, но ведь наверняка завидовала своим подругам, у которых были более дружные семьи, чем у нее. Джоанне это было знакомо. Когда она была в возрасте Кэти, ей тоже хотелось иметь любящую, дружную семью.

— Ну, я знаю многих актрис, которые очень счастливы в личной жизни, — оживленно сказала Джоанна. — Но по какой-то непонятной причине в прессе больше пишут о тех, кто несчастлив!

Кэти откинулась на спинку кресла и посмотрела в небо.

— Интересно, каково быть безумно влюбленной? — задумчиво произнесла она. — Ты когда-нибудь была влюблена, Джоанна?

— Влюбленность так же относительна, как и счастье, — вдруг раздался у них за спиной голос Чарльза.

«Наверное, он стоял там с самого начала разговора», — подумала Джоанна.

— Так что же ты ответишь, Джоанна? — спросил он, усаживаясь напротив них в кресло.

Но Кэти спасла ее от ответа.

— Могу поклясться, что многие влюблялись в тебя, Джоанна, — заявила она и, глубоко вздохнув, добавила: — Как бы мне хотелось иметь рыжие волосы и красивые ноги.

Джоанна засмеялась.

— А чем плохи твои ноги, можно узнать?

— Слишком худые. А волосы у меня — как жеваная веревка.

— Вовсе нет, — возразила Джоанна. — Они у тебя очень красивого медового цвета. А если тебе захочется изменить оттенок, ты можешь воспользоваться рыжей или даже черной краской. А у тех, кто родился с рыжими волосами, нет такой возможности.

Миссис Ховард принесла им прохладительные напитки и сэндвичи. Ни у кого не было аппетита, но до ужина было еще долго.

— Ах да, чуть не забыл, — обратился Чарльз к Джоанне. — Элис убирала твою комнату в Мере-Хаузе и нашла вот это в одном из дальних ящиков. Ты не хватилась их?

И он протянул ей кожаный футляр с прощальным подарком Ива.

Джоанна покраснела.

— Спасибо. Я не заметила, что оставила их там, — коротко ответила она.

— Ой, что это? Драгоценности? Можно посмотреть? — заинтересовалась Кэти.

Джоанна секунду помедлила, затем передала ей коробочку.

— Здорово! Какие красивые. Неужели это настоящие сапфиры? — воскликнула Кэти.

— Конечно! — подтвердил Чарльз, остановив насмешливый взгляд на лице Джоанны.

— Я не знала, что ты так много зарабатываешь, — объяснила Кэти свои сомнения. Тут ей в голову пришла другая мысль. — Наверное, это подарок одного из твоих поклонников? Какого-нибудь влюбленного французского миллионера, вроде того, что каждый день присылал одной актрисе две дюжины красных роз. Об этом писали в журнале. Когда он умер — я имею в виду миллионера, — он оставил такое завещание, чтобы она каждый день получала две дюжины белых орхидей. Он, наверное, был безумно влюблен в нее. — Кэти еще раз посмотрела на серьги. — Слушай, а можно мне их примерить… хоть на секунду.

— Пожалуйста, — ответила Джоанна, улыбнувшись нерешительности в голосе Кэти. Она достала из сумочки зеркальце, чтобы девушка могла увидеть, как на ней выглядят сапфиры.

— На мне они не смотрятся, — разочарованно протянула Кэти. — У меня неподходящее лицо для сапфиров. Ты должна надеть их, Джоанна. Не понимаю, почему ты не надела их тогда на прием.

— Нет, я думаю, не стоит мне сейчас этого делать, — уклончиво произнесла Джоанна. — Настоящие драгоценности не смотрятся при дневном свете… к тому же эти мне просто не подходят.

По какой-то необъяснимой причине она не могла себя заставить надеть эти серьги при Чарльзе.

В девять часов Чарльз посоветовал Кэти пораньше лечь спать. Неожиданно девушка обратилась к Джоанне.

— Мне так не хочется, чтобы ты уезжала в Лондон, Джоанна. Не могла бы ты сказать им, что не хочешь выступать! И осталась бы с нами, а?

Джоанна отвернулась от окна, через которое наблюдала за полетом ласточек.

— Мне бы тоже хотелось остаться, — тихо сказала она, — но у меня контракт. К тому же, как я буду зарабатывать на жизнь, если останусь в Мерефилде?

Кэти задумчиво почесала затылок. Она хотела что-то сказать, но передумала. Наконец, она произнесла:

— Да, я понимаю, здесь это невозможно. Ну, ладно… спокойной ночи.

Когда она ушла, наступило долгое молчание. Чарльз был увлечен своей книгой, а Джоанна опять вернулась к окну. В последнее время между ними не было стычек, но она понимала, что такое затишье вызвано лишь тем, что все они еще под впечатлением смерти бабушки.

— Ты и в самом деле хотела бы остаться здесь? — вдруг спросил Чарльз.

Джоанна обернулась. Он отложил книгу в сторону и потянулся за сигаретой. «У него усталый, даже измученный вид», — подумала она. Внезапно ей вспомнился разговор с Кэти вскоре после ее приезда. Что тогда сказала Кэти? Что-то о том, что они все должны слушаться Чарльза.

Тогда Джоанна подумала, что он настоящий деспот.

Сейчас она начала понимать, что пусть даже в нем и есть диктаторские замашки, его требования всегда обоснованы. Что бы они стали делать после смерти бабушки, если бы Чарльз не взял все дела в свои руки?

— Наверное, это потому, что я никогда не жила в таком месте, как Мерефилд, — медленно произнесла она, избегая прямого ответа на вопрос. — Здесь гораздо спокойнее, чем в большом городе. Не надо куда-то спешить, с кем-то соперничать. — Она улыбнулась, и в ее голосе появились нотки беспечности. — Может быть, в глубине души я провинциалка, а может быть, такая жизнь мне просто внове.

Чарльз задумчиво посмотрел на кольца дыма, поднимающиеся от его сигареты.

— Если ты и вправду хочешь остаться, в этом нет ничего невозможного.

При этих словах с Джоанной произошло то же самое, что было в то утро, когда он пришел попросить ее отложить отъезд — сердце забилось, перехватило дыхание.

— Что ты имеешь в виду?

Пауза между ее вопросом и его ответом была не более нескольких секунд, но ей они показались вечностью.

— Мне известно, что бабушка оставила тебе некоторую сумму. Не состояние, конечно, но достаточно, чтобы прожить безбедно год-другой.

— Понимаю. — Ей пришлось основательно напрячься, чтобы не разразиться полуистерическим смехом. «Ты дура, Джоанна Аллен! — обругала она себя. — Второй раз ты получаешь щелчок по носу. Чего ты ждала? Что он упадет перед тобой на колени и будет умолять выйти за него замуж?» Минуту-другую она молчала, чтобы в голосе не было дрожи. Потом спокойно сказала:

— Очень мило со стороны бабушки… и подумать не могла. Но я как-то не представляю себя ведущей праздную жизнь. К тому же, я чувствую себя больше француженкой, чем англичанкой. Поселюсь здесь, а потом начну тосковать по Парижу. А теперь, если ты не возражаешь, я тоже пойду спать. Спокойной ночи, Чарльз.

И, не дожидаясь его ответа, она быстро вышла из комнаты.

На следующее утро миссис Ховард позвала ее к телефону. Звонил Гюстав Юго. Он хотел встретиться с ней в Лондоне через два дня.

Когда Кэти узнала эту новость, она очень расстроилась. Чарльз же выслушал ее со своей обычной невозмутимостью.

— Ты должна сообщить нам, когда будет твое выступление по телевидению. Мы хотим посмотреть его, — спокойно сказал он.

Для Джоанны последние день и ночь в Мерефилде были самой изощренной пыткой, какую она только переживала. Если это значит любить кого-то, то она не хотела бы испытать это еще раз. Уже за завтраком она почувствовала себя узником, приговоренным к смерти, у которого истекают последние часы жизни.

В последнюю минуту Кэти сказала, что она не поедет на станцию провожать Джоанну. Она уже сейчас готова была разрыдаться.

— О Джоанна, увидим ли мы тебя когда-нибудь? — печально спросила она, когда Чарльз уже понес чемоданы в машину.

— Конечно, мы еще увидимся, милая. Может быть, когда ты станешь старше, ты приедешь навестить меня в Париж.

— Нам пора ехать. Осталось мало времени, — предупредил Чарльз, входя в холл.

Джоанна обняла Кэти.

— Не забудь написать мне, как тебе понравится телевизионное шоу, — попросила она.

Потом они с Чарльзом сели в машину и направились на вокзал.

К счастью, Чарльз не стал затягивать прощание. Он нашел ее место, поставил вещи и вышел из вагона.

— Я не буду дожидаться отправления, Джоанна, — коротко сказал он. — Желаю тебе удачи и спасибо, что приехала.

— До свидания, Чарльз. — Она протянула ему руку.

На секунду его сильные пальцы сжали ее ладонь.

— До свидания.

Джоанна осталась у окна и долго смотрела ему вслед, но он не оглянулся. Когда его приметная фигура скрылась наконец из вида, она упала на сиденье и закрыла глаза.

Она так и сидела неподвижно в углу, когда кондуктор пришел проверять билеты. Она поняла, что было для нее «концом света». Это было расставание с человеком, которого она любит и которого вряд ли увидит вновь, потому что он не любит ее.

Первого сентября, за несколько дней до премьеры Джоанна пошла на Пиккадилли в «Фортнум энд Мейсон» [«Фортнум энд Мейсон» — универсальный магазин в Лондоне, рассчитанный на состоятельных покупателей; известен богатым ассортиментом.] купить себе перчатки. Она ожидала, что Лондон по сравнению с Парижем окажется менее интересным. Но хотя его архитектура сильно отличалась от парижской, город имел свое собственное лицо, и оно ей понравилось.

«Кто придумал, что англичане неуклюжи?» — недоумевала она, глядя с восхищением на безупречно одетых бизнесменов в котелках. И почему котелок вызывает столько шуток за границей? Ей он показался весьма симпатичной шляпой.

Но размышления об английских мужчинах, даже вообще, были опасны. Лучше уж думать о женщинах и девушках, которые здесь были не менее элегантны, чем в Париже.

Во Франции было много домов мод, но если человек не мог позволить себе приобрести одежду известного модельера, ему приходилось довольствоваться изделием какой-нибудь портнихи, которая не всегда бывала достаточно искусна. А в Лондоне витрины магазинов были заполнены красивой готовой одеждой и, как показалось Джоанне, очень дешевой.

Большую часть своего свободного времени она проводила разыскивая очередную твидовую юбку или свитер из овечьей шерсти, или посещая антикварные лавки, или просто гуляя по городу. Но это не помогало от сердечной боли.

А в этот день она купила себе перчатки и спустилась на первый этаж, в продовольственный отдел — если такое скромное определение можно было применить к этой Мекке гурманов, где среди розового мрамора и мягких ковров разгуливали одетые в норку покупательницы. Побродив по секции холодных закусок, где можно было заказать все и для пышного банкета и для скромного пикника, Джоанна покинула магазин и не спеша направилась в отель «Риц».

Гюстав, который знал Лондон не хуже, чем Париж, жаловался, что даже лучшие отели и рестораны становятся слишком людными. Только «Риц» оставался последним бастионом прошлой эпохи. Только здесь можно было удобно устроиться и не повышать при разговоре голос, чтобы перекричать шум других голосов.

Джоанна вошла в вестибюль и, имея пять минут в запасе, решила освежить макияж. Туалетная комната, куда она вошла, казалась вырубленной из единого куска розового мрамора. Оставив свои свертки на попечение служительницы, Джоанна подошла к огромному зеркалу в золоченой раме и посмотрела на свое отражение.

Гюстав, кажется, этого не замечал, но она выглядела не лучшим образом. Она похудела, и только благодаря искусному макияжу ей удавалось скрывать ввалившиеся щеки и печальный взгляд.

«Так больше не может продолжаться, — озабоченно подумала она. — Мне нужно принимать снотворное».

— Я вижу, ты начала курить, — заметил Гюстав, когда они закончили пить чай.

— Ты же не возражаешь, правда? — осторожно спросила Джоанна, вставляя сигарету в короткий янтарный мундштук.

— Я не одобряю эту привычку у женщин, — откровенно признался он, — но по крайней мере, ты не относишься к этим… — И он изобразил женщину в клубах дыма, у которой сигарета зажата в уголке губ. — Поверь мне, такие манеры встречаются довольно часто… даже здесь. Посмотри хоть вон на тот столик. — Он указал на двух элегантно одетых женщин среднего возраста за ближайшим столиком; одна из них курила именно так, как он изобразил.

— Скажи мне, cherie, когда тебя потянуло к сигаретам? — спросил он.

Джоанна вздрогнула.

— Я не могу сказать, когда меня потянуло, — как можно беспечнее ответила она. — Просто многие сейчас курят… и я нахожу, что это хорошо снимает напряжение.

— Понятно! — Он внимательно посмотрел на нее, но не стал продолжать.

Только когда они уже собирались уходить, и Джоанна стала надевать перчатки, Гюстав вдруг резко произнес:

— Ну, хватит уверток. Мы оба знаем, что дела обстоят неважно… и оба знаем причину. Пора все обсудить.

— Причину? — озадаченно спросила Джоанна.

В глазах Гюстава мелькнула ироническая усмешка.

— Невозможно так исхудать без всякой причины, — сдержанно сказал он. — Нет, не пытайся уверять меня, что ты жизнерадостна и полна энергии. Позволь мне откровенно сказать тебе, mapetite, что ты не только выглядишь, как сова — такие круги под глазами сейчас не в Моде, — но ты и петь начинаешь, как сова.

Джоанна вздохнула. Ей следовало знать, что Гюстав обязательно это заметит.

— Мне очень жаль, — устало начала она. — Наверное, я немного переутомилась. Мне лучше…

Гюстав остановил ее.

— Я уже определил симптомы, поставил диагноз… и у меня, кажется, есть лекарство, — заявил он. — Сразу после выступления ты пойдешь в свой номер. Я уверен, тебя ждет грандиозный успех. А за успех должна быть награда. Твоей наградой, machere Janine, будет чудесный ужин, море хорошего шампанского… и сердечная встреча с твоим дорогим де Мансаром!

Джоанна даже испугалась.

— С Ивом! — воскликнула она. — О Гюстав, что ты задумал?

Но Гюстав был слишком захвачен собственными планами, чтобы заметить ее испуг.

— Как только ты уехала из Парижа, — объяснил он, — я подвергся осаде! — настоящей осаде — со стороны этого очень настойчивого молодого человека. Узнав, что ты не в Бретани, он потребовал, чтобы я дал ему твой адрес. Когда я отказался, он очень рассердился, даже стал угрожать мне. Однако, помня, что вы расстались в ссоре и что ты не стремилась к примирению, я оставался тверд. Но вот я приехал в Лондон — и вижу, что ситуация изменилась. Жанин бледна и беспокойна. Она весь день занята делами, но плохо спит по ночам. Она курит. Она нервничает. Она явно несчастна. И я понял, что не только мсье де Мансар жаждет примирения.

— Но, Гюстав…

— Поэтому я все устроил, — продолжал он, игнорируя ее слова. — Когда женщина поет для любимого мужчины, она не может не быть восхитительной, — с довольным видом закончил он.

Чувствуя, что ей не хватает воздуха, Джоанна поставила локти на стол и закрыла лицо руками.

Гюстав, кажется, решил, что ее переполняют радостные чувства. Он похлопал ее по плечу и сказал: