Мы подошли к основанию холма и принялись подниматься по пологому склону. Вдоль улицы стояли большие дома; крашеные стены без окон не давали даже краем глаза взглянуть, что происходит внутри. Верхушки стройных кипарисов указывали на частные сады. Наконец, уже почти у самой вершины, Аникет остановился напротив небольшого дома, который на фоне соседних казался здесь лишним.

— Зонтичная сосна на углу, дом цвета охры, — сказал он и, чуть ли не на цыпочках подойдя к двери, постучал.

Раб, открывший дверь, подтвердил, что это дом Александра Антония. Ну конечно! В Риме он должен был носить имя отца, а иностранное имя Гелиос наверняка давно отбросил.

Аникет заговорил, жестикулируя в своей обезоруживающей манере, и вскоре раб закивал и открыл для нас дверь.

— Пожалуйста, скажи своему господину, что его хочет увидеть кузен. — Тут Аникет взял меня за плечи и повернул лицом к рабу. — Это Луций Домиций Агенобарб, внук Антонии Старшей и правнук Антонии Младшей, единокровных сестер твоего господина.

Вскоре мы стояли в атриуме и ждали появления хозяина дома. Ждать пришлось долго, так что я успел осмотреться. Дом и обстановка были скромными. Слишком уж скромными для сына царицы. С другой стороны, царица давно умерла и потеряла свое царство.

— Не задавай слишком много вопросов, — шепотом посоветовал Аникет. — Позволь ему говорить. Это может оказаться для него утомительным делом, так что нам не следует донимать его расспросами.

Наконец в конце атриума появился старик, опирающийся на раба. Он был худой, но слабым мне не показался. Как и полагается истинному римлянину, перед встречей с незнакомыми гостями он облачился в тогу.

Подойдя к нам, Александр протянул руки и обратился ко мне:

— Добро пожаловать, кузен, — потом повернулся к Аникету. — Как ты меня нашел? Мне казалось, в Риме меня давно позабыли. Полагаю, если спросить обо мне горожанина, любой наверняка ответит, что я умер.

Я ожидал, что у него будет дрожащий, скрипучий, как у всех старикашек, голос, но он говорил внятно и уверенно.

— Некоторые так и отвечали, — признал Аникет, — но я проявил настойчивость.

Нас сопроводили в комнату для приема гостей, и Александр приказал принести освежающие напитки.

— Для особых гостей, — сказал он и подмигнул рабу.

Устроившись на диване, Александр посмотрел на меня. Я при этом продолжал стоять прямо перед ним.

— Ты любишь историю? — спросил он и только после этого предложил: — Садись, возьми вон тот табурет.

— Да, люблю, и это к лучшему, ведь, будучи тем, кто я есть, я обязан знать историю.

— И кто же ты? И кто он?

Аникет посмотрел на меня, и я прочитал в его взгляде: «Расскажи ему, что знаешь; то, чему тебя учили».

— Во мне две части крови Марка Антония: от прадеда и прапрадеда; и одна — Октавиана Августа, от прапрадеда. А еще часть крови благородного Британника и…

— Хватит-хватит, — рассмеялся Александр. — Удивляюсь, как твоя кровь еще течет и вены не засорились от всех этих частей.

— Да, — с почтением в голосе согласился я, — порой у меня возникает именно такое ощущение.

Раб принес высокие кубки с соком из граната и яблок, а потом — выложенный перламутром поднос с темным виноградом.

— Тебе не помешает почистить кровь, — посоветовал Александр. — Отфильтруй всех призраков и оставь только то, что ты есть сам.

— Боюсь, отфильтровать кровь предков никому не под силу.

Александр вздохнул и поставил кубок на трехногий стол с мраморной в прожилках столешницей.

— А ты умен не по годам. Просто постарайся, чтобы твои потомки гордились частью твоей крови в своих венах. Смотри вперед, а не назад.

Последняя фраза старика меня совсем не порадовала. Что он хотел этим сказать? Что стер из памяти все, о чем я так хотел услышать? Я отпил глоток сока и опустил глаза.

— Да, в мои годы только и остается, что оглядываться назад, — заключил Александр. — Но бо́льшую часть своей жизни я старался этого не делать.

Какое облегчение! Он готов поделиться воспоминаниями!

— Однако Ификрат сказал однажды: «Мой род начинается с меня, а твой кончается тобой!» [Ификрат — афинский полководец, был сыном кожевника. Кто-то из аристократов вздумал посмеяться над его низким происхождением, и он парировал: «Мой род начинается с меня, а твой — кончается тобой!»] Неплохой, кстати, получился бы девиз.

— Расскажи про Августа! — попросил я.

Такая просьба была самой безопасной: она не могла оскорбить, вызвать подозрения или помешать говорить свободно.

— Август…

Александр чуть вскинул голову и задумался, словно бы перебирая в уме воспоминания. У него было приятное лицо — тонкий прямой нос, высокие скулы и четко очерченный рот. Я бы легко представил, каким красивым он был в молодости. Я не видел ничего общего с бюстом Антония, с этой его мощной шеей, его я всегда представлял мускулистым и коренастым. Александр, судя по всему, пошел в Клеопатру. Какие у него были волосы — вьющиеся, прямые, густые или жидкие, — догадаться было невозможно: они превратились в несколько желтоватых клочков возле ушей.

— Август… Сначала я видел в нем только врага — человека, который убил моих родителей, украл мою страну, взял меня в плен и отвез в Рим, будто военный трофей. Мне тогда исполнилось всего десять лет, и, хотя он сам был довольно молод, мне он казался чудовищем. Я не знал, что он с нами сделает… с моей сестрой, с братом и со мной… Но я и мысли не допускал, что он оставит нас в живых. Мы обретались на охраняемой вилле недалеко от Рима и месяцами ждали своей участи.

Александр умолк и отщипнул от грозди очередную виноградину. Очевидно, эти воспоминания были столь далекими, что, проживая их в настоящем времени, он не чувствовал угрозы — напротив, получал удовольствие и будто подавал их мне как изысканное угощение.

Перебивать было бы невежливо, я терпеливо молчал.

— Стояла середина лета, — рассказывал Александр, — самое жаркое время года. Нас призвали участвовать в триумфе; его подручные заковали нас в тяжелые золотые цепи. Приказали медленно идти перед его колесницей. Это тянулось много часов. Мы шли мимо стен из людей; они глазели на нас, словно укрытых за холстами с изображением нашей матери. Они не насмехались, не глумились над нами, они приветствовали Августа, а нас просто не замечали. Когда процессия дошла до подножия Капитолийского холма, я сделал глубокий вдох и постарался взять себя в руки. Теперь нас должны были разделить, отправить в заточение и убить, как всех императорских пленников из триумфальной процессии.

Александр говорил спокойно. Вероятно, сопутствовавший тем событиям ужас с годами поблек и выветрился, как и сама память об ужасе.

— У меня было такое чувство, будто мать и отец наблюдают за нами. Я молил всех богов, чтобы они дали мне сил не опозорить их, не заплакать, не повести себя как трус. А потом Август спустился со своей колесницы, подошел к нам и взял нас за руки. Он провел нас к храму Юпитера на Капитолийском холме и позволил возложить на алтарь его лавровый венок триумфатора. После он приказал одному из своих рабов: «Отведи их домой». Он положил мне на плечи руки, у него были очень мягкие руки, и сказал: «Теперь у тебя новый дом». — Александр отщипнул еще одну виноградину и откинулся на спинку дивана. — Так мы стали жить с Октавией, его сестрой, в доме, полном его родственников. Мы с Селеной и нашей единокровной сестрой Антонией Старшей были примерно одного возраста. Нам было по десять, Антонии Младшей — восемь. Маленькому Птолемею, насколько я помню, было шесть.

Александр отпил большой глоток сока из кубка.

— Мы пятеро легко сблизились, Октавия была самой доброй мачехой, какую только можно себе представить. Она приняла нас и, хотя мы и были для нее постоянным напоминанием о бегстве мужа, не делала разницы между нами и родными детьми.

— А какими они были, мои бабки? — спросил я, ведь я происходил от обеих Антоний.

Александр улыбнулся:

— Обе достойны восхищения. Особенно Антония Младшая, от нее было просто глаз не оторвать. Жаль, что ты ее не знал. Кажется, она умерла в тот год, когда ты родился. — Александр посмотрел на Аникета. — Не ты ли сказал мне, что он родился в год, когда Калигула стал императором?

— Так все и было, — подтвердил Аникет. — В декабре.

— Антония умерла в сентябре, — сказал Александр.

При этом он тактично не упомянул о том, как именно она умерла — покончила с собой, хотя некоторые говорили, что ее отравил Калигула. В любом случае она испытывала такое отвращение к деградации, набиравшей силу вокруг нее, что с радостью покинула этот мир, чтобы встретиться с любимым супругом после разлуки в почти пять десятков лет.

— А что было со всеми вами потом? — спросил я.

Я знал, что Селена вышла замуж за Джубу Мавританского и стала царицей в тех землях. Но что случилось с остальными?

Александр припомнил брак Селены и продолжил рассказ:

— Из всех нас она больше всех старалась сохранить династию Птолемеев. Построила город, очень похожий на Александрию, и назвала его Кесарией; ввела в обращение монеты с изображением Клеопатры. Но, несмотря на все ее старания, род ее не продлился. Не осталось наследников Антония и Клеопатры. Мой брат Птолемей умер еще ребенком, а мне Август подыскал жену плебейского происхождения. Лучший способ лишить моих потомков звания благородных. В любом случае детей у нас не было. Я никогда не стремился найти себя в политике, вместо того я присоединился к армии Друза и служил под его началом в Германии. — Тут Александр снова выпрямился. — Я служил достойно, снискал славу, имел честь состоять в армии, которая форсировала Рейн. Правда, мы не смогли удержать территории на том берегу. — Он коротко рассмеялся. — И даже это было очень давно. В шестьдесят я ушел в отставку, тогда императором был Тиберий. А потом я и вовсе перестал принимать участие в жизни Рима, поэтому тебе и было так трудно меня найти.