— Ты столько всего видел! — не скрывая восхищения, сказал я.

— Да уж, процессия жизни, что проходила у меня перед глазами, оказалась весьма длинной. Я видел, как состарился и умер Август. То же и с Тиберием. Я пережил своих братьев и сестер и всех кузенов. Чувствую себя старым, как какая-нибудь мумия с моей родины. И выгляжу, наверное, так же.

— О нет, вовсе нет!

— Ты мне льстишь, кузен, но умение подольститься — не такой уж плохой дар. Что ж, я выжил и прожил достойную жизнь. Верю, что мать, если она меня видит, довольна сыном. — Александр посмотрел на потолок и сказал, словно бы обращаясь к Клеопатре: — Не каждый может стать правителем.

— Расскажи мне о ней! — не сдержавшись, выпалил я.

Мне так хотелось услышать о ней что-то личное. Александр прикрыл глаза и так долго молчал, что я начал опасаться, что он уснул.

— Лучше всего я помню ее голос, — произнес он наконец. — Низкий и мелодичный, словно арфа.

Старик рассказывал, а у меня в голове снова зазвучала чистая божественная мелодия кифары.

— Когда она говорила, мне хотелось задержать дыхание — таким волшебным был ее голос. — Александр слегка тряхнул головой. — Но ты ведь хочешь услышать что-то более конкретное? Что ж, она была не очень высокая. У нее была ручная обезьянка, и она ее просто обожала. Еще она хорошо считала, быстро складывала в уме разные числа. Легко смеялась, и смех был словно продолжением ее волшебного голоса.

Старик умолк, как будто больше не мог припомнить, что еще мне рассказать, но я хотел знать больше! Хотел выведать о ней все.

— Пожалуй, я дам тебе то, что поможет тебе лучше ее представить, — сказал Александр и жестом подозвал раба.

Тот быстро, чуть ли не бегом, вышел из комнаты и вскоре вернулся со шкатулкой из сандалового дерева. Александр передал шкатулку мне. Внутри я увидел горку серебряных монет.

— Возьми, — предложил Александр.

Я с готовностью схватил монету. Она была тяжелой, с чудесным профилем Клеопатры.

— Это тетрадрахма из Ашкелона, — пояснил Александр. — Такие чеканили, когда она была еще совсем молодой, до ее встречи с Цезарем, до встречи с Антонием. Теперь ты видишь, какой она тогда была. Монета твоя.

— Правда? — Я сжал ее в кулаке.

— Не думаю, что кто-то будет дорожить ею больше, чем ты. Себя я, ясное дело, не считаю, но у меня эта тетрадрахма не единственная.

— Почему ты так уверен, что я буду ею дорожить?

— Потому что ты меня отыскал. Потому что никто, кроме тебя, не задавал мне таких вопросов. Другие избегали разговоров на подобные темы, ты же захотел узнать как можно больше.

С этими словами старый Александр медленно поднялся на ноги. Стало понятно, что визит окончен; да и видно было, что наша беседа отняла у старика много сил.

— Прости, что утомил тебя расспросами, — сказал я.

— Совсем наоборот — ты вдохнул в меня новую жизнь. Давно я не чувствовал себя таким живым. — Александр положил руку мне на плечо. — Кузен, я рад, что узнал тебя.

Он раскрыл мою ладонь и надавил пальцем на монету с профилем Клеопатры.

— Береги ее. Передаю и доверяю тебе ее — ее мечты и амбиции.

XIII

А потом моей идиллической свободной жизни пришел конец — словно внезапный порыв зимнего ветра обрушился на цветущее поле.

— Господин, они вернулись, — сказал Аникет. — Корабль пристал в Брундизии, через десять дней они будут в Риме.

Вернулись. Мать вернулась. Я инстинктивно притянул к себе вырезанную из слоновой кости модель колесницы. Придется ее спрятать. Я знал, что мать не одобряет подобных игрушек.

— Какое облегчение, что с ними ничего не случилось. — Я улыбнулся, вернее, постарался улыбнуться. — Те земли для многих оказались смертоносны… я сейчас о Германике говорю.

У Аникета заблестели глаза.

— Александр Великий? Красс? Список длинный.

Я не мог не заметить, что он пропустил в своем списке Антония и Клеопатру.

* * *

Тяжелая, скрипучая карета подъехала к вилле, и они так же тяжело из нее выбрались. Мать была укутана в раскрашенную в яркие цвета — желтый, алый и лазоревый — паллу [Палла — женская верхняя одежда. Представляла собой накидку прямоугольной формы, которую оборачивали вокруг тела и скрепляли брошами.] с замысловатыми восточными узорами. В тот момент, а длился он совсем недолго, она была для меня незнакомкой, и я мог увидеть и оценить ее красоту, как будто в первый раз. Не только ее лицо, но и ее осанка, то, как она двигалась, — все говорило окружающим: «Я важная особа, со мной нельзя не считаться».

Мать огляделась, как будто оценивала, что изменилось на вилле за время ее отсутствия и в какую сторону. Крисп стоял у нее за спиной и ничего не оценивал. По нему было видно, что он просто рад вернуться домой.

А потом он поднял голову, увидел меня в окне и крикнул:

— Луций! Спускайся скорее! С тобой мы сразу почувствуем, что и правда вернулись.

Мать хранила молчание. Когда я вышел из дома, Крисп подхватил меня на руки.

— Ну как? Следил тут за порядком без нас? Все в сохранности? Да, вижу, ты справился!

Он поставил меня на землю, и только тогда ко мне подошла мать и холодно поцеловала в обе щеки.

— Мой дорогой сын.

Это все, что она сказала, прежде чем отвернуться и проследовать в дом.

* * *

Криспа выбрали консулом на следующий год, поэтому ему и пришлось прервать свое пребывание в Эфесе. Назначение консулом — большая честь, так что они вряд ли жалели о столь скором возвращении в Рим. Грядущим повышением своего статуса особенно довольна была мать — как мне показалось, гораздо больше Криспа. Вскоре они стали устраивать на вилле приемы, и к нам хлынули потоки гостей. Отчим с матерью возвращались в жизнь богатого римского общества с азартом прыгающего в летнее озеро мальчишки.

Так было, пока не пришло приглашение от Клавдия посетить его дворец, а затем вместе отправиться на гладиаторские бои. Я не горел желанием к ним присоединиться, но сердце грела надежда, что во дворце среди прочих музыкантов может оказаться тот молодой человек, играющий на кифаре. Ни Октавию, ни ее мелкого брата, только-только нареченного Британником, видеть мне не хотелось и уж тем более не хотелось повстречаться с Мессалиной. Но желания детей ничего не стоят, так что меня нарядили в окаймленную пурпурной лентой мальчиковую тогу и нагрузили множеством ненужных советов по этикету.

— Ты, главное, не говори Мессалине, что она растолстела, и все будет прекрасно, — подмигнул мне Аникет.

— А она правда растолстела? — уточнил я.

Я не помнил ее такой, но вольноотпущенник Аникет был свободен гулять по городу и, значит, мог видеть ее совсем недавно.

— Ну, образ жизни, который она ведет, трудно назвать здоровым, — ответил Аникет.

Я пристал к нему с просьбой объяснить, что это значит, но он только покачал головой:

— Скажем так, она не слишком разборчива в еде.

И Аникет рассмеялся, довольный своей — непонятной мне — шуткой.

А вот теперь мне предстояло терпеливо наблюдать за тем, как и что она ест, — в перспективе было чем себя занять.

Мы выехали с виллы в одной карете, и там было довольно тесно, но потом, перед подъемом на Палатин, нас пересадили в паланкины, и дышать стало гораздо легче.

Как только мы прибыли во дворец, последовала волна бурных и неискренних приветствий. Мессалина изображала, будто рада видеть мою мать и меня. Я притворялся, будто рад видеть Британника и Октавию. Ну и они соответственно притворялись, будто рады видеть меня. Только Клавдий и Крисп ни во что не играли и держались достойно, как равные друг другу.

— Выживший на в-востоке! — с улыбкой приветствовал Криспа Клавдий.

— Покоритель Британии! — так же с улыбкой отвечал ему Крисп.

— О, н-нам есть что отпраздновать! С т-такими верными подданными, к-как ты, я спокоен и д-даже уверен — империя под надежной з-защитой.

Вскоре нас сопроводили в зал приемов, который я к тому времени еще не успел забыть. В воздухе парил легкий аромат: в чашах из гнутого стекла плавали лепестки красных и белых роз. Да и весь зал был окрашен розовым светом заходящего солнца.

— Мы так сожалеем, дядя, что не присутствовали на твоем триумфе, — заговорила мать.

— Да, он был в-великолепен, — ответил Клавдий. — Мы пригласили Луция, чтобы он смог им насладиться, но его наставники посчитали, что он еще слишком юн.

Естественно, я не мог предать Аникета, сказав, что мы все же были на триумфе, поэтому я просто с грустным видом склонил голову.

— Я подумываю сменить этих его учителей, — сказала мать. — Они вполне подходили для ребенка, но для Луция, каким он теперь стал…

Нет! Она не заберет у меня Аникета и Берилла! Но правда заключалась в том, что мать могла это сделать. А я — я был бессилен перед ее волей.

В разговоре возникла неловкая пауза, и Крисп поспешил ее заполнить:

— Британник! Такой чести удостаивались немногие: Сципион Африканский, Сципион Азиатский, Германик и вот теперь Британник! Как щедро с твоей стороны передать этот титул напрямую своему наследнику, даже не примерив на себя.

И тут этот самый мелкий наследник прыгнул в круг собравшихся гостей и принялся скакать и кланяться. Лично мне показалось, что он просто маленькая обезьянка. Все умилялись, а этот малец улыбался еще шире.