В итоге ретиарий пал, но только после того, как долго и умело бился и гонял по арене своего противника. Потерпев поражение, он, согласно традиции, опустился на колени и с готовностью ожидал приговора толпы.
Толпе ретиарий понравился, люди на трибунах кричали:
— Mitte! [Отпусти! (лат.)]
Клавдий встал и, спокойно оглядев трибуны, опустил большой палец вниз и сказал:
— Iugula! [Зд.: Режь! (лат.)]
Он и дальше жевал орехи, а гладиатор принял смерть, и все видели его искаженное болью лицо.
После этого боя я хотел лишь одного — чтобы день поскорее закончился. Клавдий, не обращая внимания на желание толпы, раз за разом обрекал на смерть всех участвовавших в боях ретиариев. Песок на арене стал розовым. Да, его постоянно выравнивали граблями, но под конец желтого песка просто не осталось.
В паланкине на обратном пути домой я сидел молча, а мать всю дорогу непринужденно болтала. Крисп, в отличие от матери, заметил, что я будто язык проглотил, и спросил о причине моего беспокойства.
— Клавдий! — выпалил я. — Он такой жестокий. Даже не обращал внимания на желание публики и стольких приказал убить!
— Лишь ретиариев. Только они бьются без шлемов, и он видит их лица в момент смерти. — Тут мой отчим глубоко вздохнул и добавил: — Нравится Клавдию на такое смотреть.
XIV
Крисп был постоянно занят — консульские обязанности отнимают много времени, — а я вдруг понял, что скучаю по нему, когда его нет дома. Он исполнял свой долг с той же легкостью, с какой носил тогу, а тога — дело хитрое: чтобы в нее правильно облачиться, без помощника не обойтись. И да, это самое неудобное облачение, какое только можно придумать для человека. Признаюсь, я завидовал женщинам, хотя бы потому, что им не предписывалось носить подобное одеяние. Но Крисп как будто никогда не тяготился бесконечными складками ткани и носил тогу так же непринужденно, как и участвовал в дебатах. По вечерам за ужином он часто рассказывал об этих дебатах в своей особенной забавной манере, передразнивая коллег-сенаторов.
Помню, однажды, откинувшись на спинку дивана и попивая вино из кубка, он сказал:
— Они кудахтали и кукарекали, точно старые петухи на скотном дворе. Один хорохорится, другой дрожит от страха.
— И что же вы обсуждали, мой дорогой супруг? — спросила мать, выбирая на блюде кусок повкуснее (а я прямо увидел, как она навострила уши).
— Клавдий проталкивал свой проект гавани в Остии, — ответил Крисп, — и, конечно, встретил сопротивление. Улучшение условий перевозки зерна в Рим — цель достойная. Соответственно, его подвергли критике. Предложи он принять закон, обязывающий надевать на всех собак только красные ошейники, его поддержат все и каждый.
— И какую сторону принял Статилий Тавр? — поинтересовалась мать.
— Мой коллега-консул, соответственно своей природе, предпочел плыть по течению, — пожал плечами Крисп.
— Порой это единственный правильный выбор, — сказала мать.
— Все зависит от того, к чему ты стремишься, — заметил Крисп и потянулся к сваренному вкрутую яйцу в кислом соусе. — Выжить или достичь поставленной цели?
— И к тому, и к другому, — ответила мать.
— Это все хорошо, но мы не одни, и, думается мне, разговоры о гавани и перевозке зерна не особо увлекают нашего Луция.
Крисп наклонился вперед и облокотился на стол. Я возил по тарелке вареные листы капусты и салатного цикория.
— Я прав?
— Ну, не скажу, что мысли об этом не дают мне уснуть… — признался я.
— И от каких же мыслей ты ворочаешься перед сном? — рассмеялся Крисп.
Мне страшно не хотелось говорить об этом в присутствии матери, но я все же ответил:
— О музыке. Я бы хотел овладеть каким-нибудь музыкальным инструментом. — (Мать хмыкнула.) — А еще — научиться править колесницей.
— Такие амбиции можно только приветствовать! — искренне поддержал меня Крисп. — Завтра сенат не собирается, так что я отведу тебя на бега в Большой цирк. — Мать скривилась, но отчим поднял раскрытую ладонь, предупреждая возражения, и добавил: — Да, отведу, и коль скоро я консул Рима, никто не смеет мне этого запретить. Даже супруга — мой самый главный цензор из всех. Ну как, Луций, пойдешь со мной?
— О да!
Как же долго я этого ждал!
Вылазка в город в компании Криспа всегда была настоящим приключением. Он сказал, что этот поход только для мальчиков, мать надулась, а я спросил, могут ли к нам присоединиться Аникет и Берилл. Большинство консулов не захотели бы, чтобы их видели в сопровождении учителей-вольноотпущенников греческого происхождения, но не Крисп. С собой мы взяли только котомки с едой, подушки на скамьи и панамы. И еще Крисп раздал нам мешочки с деньгами, чтобы мы могли делать ставки.
— Это мой вам подарок. Я праздную… кое-что! Всегда есть что отпраздновать, главное — уметь это увидеть, — подмигнул он нам.
«Всегда есть что отпраздновать, главное уметь это увидеть».
Мне показалось, что это неплохой девиз, помогающий принять жизнь в любых ее проявлениях.
— А теперь, коль скоро нас четверо, думаю, будет логично, если мы сделаем ставки не скопом, а каждый на свою команду. Так один из нас точно выиграет.
В этот момент Крисп был похож на азартного мальчишку ничуть не старше меня. Я тогда еще подумал: «Вот ведь, вроде мужчина в возрасте, а как молодо выглядит».
У Криспа были непослушные вьющиеся волосы, жестикуляция слишком энергичная для солидных лет, а лицо… Издалека его легко было спутать с молодым, и только подойдя ближе, удавалось разглядеть морщины и мешки под глазами. Думаю, он сумел сохранить юность внутри себя — как факел, что горит в глубокой пещере.
Мне тогда стало интересно, отчего человек остается молодым и что отдает его в лапы старости? И еще: какая участь ждет меня? Смогу ли я сделать хоть что-то, чтобы на нее, на эту старость, повлиять?
Мы переправились через Тибр; до цирка было далеко, но я уже слышал гул толпы, нараставший по мере нашего приближения. Сначала он напоминал жужжание осиного роя, потом стал похож на грохот водопада, а под конец я, не имея опыта, вообразил, что именно это слышит человек во время землетрясения. Мы свернули за угол и тут же оказались в подобной бурлящим волнам толпе. Крисп взял меня за одну руку, Аникет — за другую, и мы, не особо умело лавируя, дошли до ближайших к беговым дорожкам мест, выделенных для сенаторов. Прежде чем сесть, Крисп устроил целое шоу, расправляя свою тогу с сенаторской каймой.
— В случае если кому-то вздумается нас потеснить, придется напомнить ему, что у консула есть привилегии и он волен приводить гостей по своему желанию. А один из моих гостей — потомок божественного Августа, тут-то они и заткнутся.
Я смотрел на Криспа и видел, что ему доставляет удовольствие наш разговор. Он озорничал, как мальчишка, и точно хотел, чтобы нас услышали все, кто был рядом. Благодаря его статусу мы смогли занять места в первом ряду и с лучшим видом на беговые дорожки. Крисп выбрал секцию возле первого, наиболее опасного поворота, ближе к Триумфальной арке, — это был самый рискованный отрезок в забеге колесниц. Я уже видел Большой цирк с балкона императорского дворца, но оказаться здесь — совсем другое дело. Размеры Большого цирка в реальности просто поражали воображение. Храм с крытой императорской трибуной были далеко слева от нас, ближе к старту забега. Египетский обелиск, тот, который Август установил в центре Большого цирка, на фоне высоких ярусов для публики казался незначительным.
Публика заняла все места. Гул людских голосов превратился в рев. По бокам и позади от нас сенаторы и приглашенные ими гости торопились занять свои места.
— Мой уважаемый коллега… — проскрипел противный голос прямо возле моего плеча.
Я обернулся и увидел мужчину с лицом точь-в-точь как у хряка. Он был весь какой-то розовый и волосатый, его щеки не просто блестели, а лоснились от жира.
— Статилий Тавр, приветствую, тебя! — отозвался Крисп. — И кто же твои фавориты?
— Синие, — ответил мужчина с лицом хряка.
— Луций, позволь, я представлю тебя моему коллеге-консулу, — обратился ко мне Крисп и повернулся к мужчине. — Статилий, это Луций Агенобарб, сын Агриппины.
— Мы с Агриппиной большие друзья, — сказал Статилий (я ему не поверил) и кивнул в мою сторону. — А ты на кого ставишь?
— На зеленых, — ответил я.
— На красных, — вставил Аникет.
— На белых, — подхватил Берилл.
— И таким образом, один из вас гарантированно уйдет домой в отличном расположении духа, — заметил Статилий.
Затрубили трубы — какая жалкая попытка: за шумом толпы их почти не было слышно. Процессия двигалась из дальнего конца цирка и очень напоминала ту, что проходила на гладиаторских боях. Статуи, судьи, повозки… И наконец, колесницы! Их было двенадцать, три четверки разных цветов.
— Это первый заезд дня — самый престижный, — объяснил, наклонившись к самому моему уху, Крисп, но я все равно с трудом разбирал его слова. — И традиционно в первом заезде участвуют колесницы, запряженные четверками лошадей.
Колесницы совершили медленный круг по беговым дорожкам. Болельщики бурно приветствовали своих фаворитов, возницы в ответ махали руками, и каждый был в тунике соответствующего цвета, чтобы издалека можно было их различить. Наконец они заехали в стартовые стойла. В специальной кабине у линии старта стоял главный судья. Он уронил белый платок, и гонки начались.