Это прозвучало очень правдоподобно. Как и все его истории.

XXVI

Партия хора. Суд над Одиссеем

Расшифровка видеозаписи, выполненной служанками

А д в о к а т: Ваша честь, позвольте мне заявить о полной невиновности моего подзащитного — легендарного Одиссея, героя безупречной репутации, который предстал сегодня перед вами по обвинению в массовом убийстве. Имел ли он право перебить стрелами и копьями (не станем сейчас подробно задерживаться на способах и орудиях умерщвления) сто двадцать — плюс-минус дюжину — юношей благородного происхождения, которые, подчеркну особо, расточали его съестные припасы, докучали его жене и замышляли убить его сына и занять его трон? Мой уважаемый коллега утверждает, что ни одно из последних соображений не может послужить к оправданию Одиссея, поскольку молодые люди отнюдь не заслуживали смерти только за то, что позволили себе некоторые вольности.

Кроме того, прозвучало утверждение, что самому Одиссею либо его наследнику и правопреемнику была предложена материальная компенсация за расхищенные съестные припасы, каковое предложение следовало принять и уладить спор мирным путем. Однако эту компенсацию предложили те самые молодые люди, которые до тех пор, невзирая на все увещевания, так и не пожелали умерить свои ненасытные аппетиты, не говоря уже о том, чтобы встать на защиту чести Одиссея и его семьи. В его отсутствие они, напротив, попирали его честь и притесняли его домочадцев. Так возможно ли было положиться на их честное слово? Мог и человек здравомыслящий рассчитывать, что они отдадут хоть одного быка из всех обещанных стад?

Далее, прошу обратить внимание, насколько неравными были силы сторон. Сто двадцать — плюс-минус дюжина — к одному… пусть даже, с некоторой натяжкой, к четырем, поскольку у Одиссея были сообщники, как именует последних мой коллега. На его стороне выступали двое слуг, не обученных ратному делу, и один родственник, едва достигший совершеннолетия. Что мешало этим благородным молодым людям заключить с Одиссеем договор, а после, усыпив его бдительность, проникнуть в его покои под покровом тьмы и коварно умертвить? Воспользовавшись единственной возможностью, которую предоставила ему Судьба, наш высокочтимый клиент Одиссей действовал сугубо в рамках самообороны, на каковом основании мы просим высокий суд о прекращении дела.

С у д ь я: Я склонен прислушаться к вашему мнению.

А д в о к а т: Благодарю вас, ваша честь.

С у д ь я: Что там за беспорядки в задних рядах? Соблюдайте регламент, дамы! Довольно выставлять себя на посмешище! Приведите одежду в порядок! Снимите с шеи эти веревки! Сядьте и успокойтесь!

С л у ж а н к и: Вы забыли о нас! А как же наш иск? Не дайте убийце уйти безнаказанным! Он нас повесил! Двенадцать молодых девушек! Ни за что ни про что!

С у д ь я (адвокату): Это другое обвинение. Строго говоря, следовало бы провести отдельное разбирательство. Но, поскольку эти два дела очевидным образом тесно связаны, я готов выслушать ваши аргументы прямо сейчас. Что вы можете сказать в защиту вашего клиента?

А д в о к а т: Он действовал в рамках своих полномочий, ваша честь. Это были его рабыни.

С у д ь я: Тем не менее он не мог так поступить без причины. Даже рабов нельзя убивать из одной только прихоти. Эти девицы совершили проступок, заслуживающий казни через повешение?

А д в о к а т: Они вступили в недозволенную интимную связь.

С у д ь я: Гм-м-м… понимаю. С кем они вступили в связь?

А д в о к а т: С врагами моего подзащитного, ваша честь. С теми самыми, кто покушался на его жену, не говоря уже о его жизни.

С у д ь я: Полагаю, это были самые молодые рабыни во дворце?

А д в о к а т: Да, разумеется. Самые миловидные и самые привлекательные. По большей части.

(С заднего ряда доносится саркастический смех служанок.)

С у д ь я (перелистывая «Одиссею»): Здесь, в этой книге… Эту книгу, несмотря на ярко выраженную аморальную направленность и явный переизбыток сцен насилия и секса, мы должны принимать во внимание как основной источник по рассматриваемому делу… Итак, в этой книге написано черным по белому… так-так, вот оно. Песнь двадцать вторая. Здесь говорится, что служанки подверглись насилию. Женихи их изнасиловали. Никто этому не воспрепятствовал. Кроме того, утверждается, что женихи использовали упомянутых девиц в своих гнусных целях. Вашему клиенту все это было известно: здесь эти сведения излагаются от его лица. Напрашивается вывод, что служанок взяли силой и никто их не защитил. Так ли это?

А д в о к а т: Не знаю, меня при этом не было, ваша честь. Все это происходило за три-четыре тысячи лет до моего рождения.

С у д ь я: Да, проблема налицо. Пригласите свидетельницу Пенелопу.

П е н е л о п а: Я спала, ваша честь. В то время я вообще часто спала. Могу только пересказать, что они сами говорили.

С у д ь я: Кто «они»?

П е н е л о п а: Служанки, ваша честь.

С у д ь я: Они говорили, что их изнасиловали?

П е н е л о п а: Э-э-э… да, ваша честь. По существу, да.

С у д ь я: И вы им поверили?

П е н е л о п а: Да, ваша честь. То есть мне это казалось правдоподобным.

С у д ь я: Насколько я понимаю, они нередко вели себя вызывающе?

П е н е л о п а: Да, ваша честь, но…

С у д ь я: Но вы их не наказывали, и они продолжали прислуживать вам как ни в чем не бывало?

П е н е л о п а: Я хорошо знала их, ваша честь. Они мне нравились. Некоторых из них я, можно сказать, сама вырастила и воспитала. Они стали мне как дочери… своих-то дочерей у меня не было… (Пускает слезу.) Я так им сочувствовала! Но всех служанок рано или поздно кто-нибудь насилует — как ни прискорбно, во дворцах такое случается на каждом шагу. С точки зрения Одиссея, плохо было не то, что их изнасиловали. Плохо было то, что их изнасиловали без разрешения.

С у д ь я (с трудом сдерживая смех): Прошу прощения, мадам, но что, по-вашему, значит «изнасиловать»? О каком разрешении тут может быть речь?

А д в о к а т: Без разрешения их господина, ваша честь.

С у д ь я: А! Понятно. Но их господин в то время отсутствовал. Таким образом, служанкам пришлось спать с женихами по той причине, что иначе их бы все равно изнасиловали, и притом куда менее приятным способом?

А д в о к а т: Не понимаю, какое это имеет отношение к делу, ваша честь.

Судья (с усмешкой): Очевидно, ваш клиент тоже не понимает. Однако ваш клиент жил совсем в другую эпоху. В те времена были приняты иные нормы поведения. Будет досадно, если этот прискорбный, но несущественный инцидент ляжет пятном на его репутацию, в других отношениях совершенно безупречную. И не хотелось бы, чтобы меня обвинили в анахронизме. Так что я объявляю о прекращении дела.

С л у ж а н к и: Мы требуем справедливости! Мы требуем возмездия! Кровь вопиет к отмщению! Мы призываем Гневных богинь!

Появляются двенадцать эриний. У них змеи вместо волос, песьи головы и крылья, как у летучих мышей. Эринии принюхиваются.

С л у ж а н к и: О Гневные, о Фурии, вы — последняя наша надежда! Накажите преступника, отомстите за нас! Встаньте на защиту тех, кто при жизни был беззащитен! Летите за Одиссеем повсюду, куда бы он ни пошел! От селенья к селенью, из жизни в жизнь, какой бы личиной он ни прикрылся, какое бы обличье ни принял, — травите его! Гоните его! Идите за ним по пятам на земле, и в Аиде, и где бы он ни пытался укрыться — в песнях и драмах, в фолиантах и диссертациях, в примечаниях и приложениях! Являйтесь ему в нашем обличье, в обличье наших истерзанных трупов! И пусть он нигде не найдет покоя!

Эринии поворачиваются к Одиссею. Глаза их вспыхивают красным огнем.

А д в о к а т: Взываю к сероокой Афине Палладе, бессмертной дочери Зевса! О богиня, защити права собственности и право человека быть хозяином в собственном доме! Окутай облаком моего подзащитного и унеси его прочь!

С у д ь я: Что происходит? Регламент! Регламент! Это судебное заседание двадцать первого века! Эй, вы там, слезьте с потолка! Прекратите шипеть и гавкать! Мадам, прикройте грудь и опустите копье! Откуда взялось это облако? Полиция! Где полиция? Где обвиняемый? Да куда же все подевались?!

XXVII

Семейная жизнь в Аиде

На днях я заглядывала в ваш мир через глаза контактерши, вошедшей в транс. Ее клиентка хотела посоветоваться со своим покойным бойфрендом, стоит ли продавать квартиру, но вместо бойфренда им досталась я. Не вижу ничего плохого в том, чтобы воспользоваться случаем. Не так уж часто мне удается проникнуть в мир живых.

Да простят меня те, чьими телами я пользуюсь, но все же никак не пойму: почему живые постоянно докучают мертвым? Постоянно, из века в век, — меняются только методы. Не то чтобы я особенно скучала по сивиллам с их золотыми ветвями, подначивающим всяких выскочек спускаться сюда и тревожить тени расспросами о будущем, — но сивиллы хотя бы соблюдали приличия. У сменивших их магов и закли-нателей с манерами было похуже, но и они, по крайней мере, относились к делу с должной серьезностью.

А весь этот современный сброд настолько банален, что вообще не заслуживает внимания. Интересуются ценами на бирже, мировой политикой, собственным здоровьем и тому подобной ерундой. Кроме того, они жаждут общаться с какими-то покойниками, о которых мы и понятия не имеем. Кто такая эта Мэрилин, о которой они все толкуют? Кто такой этот Адольф? Жалко тратить время и силы на подобных людишек: проку от них никакого, одно раздражение.

Но, только подглядывая в эти узенькие замочные скважины, я могу следить за Одиссеем в те времена, когда он не торчит здесь, под землей, в своем обычном облике.

Надеюсь, правила вам известны. При желании мы можем переродиться и начать новую жизнь, но сперва должны испить из реки забвения, чтобы стереть из памяти все прошлые жизни. С теоретической точки зрения все обстоит именно так, но, как и все теории, это лишь теория. Река забвения не всегда действует, как ей положено. Многие так ничего и не забывают. Поговаривают, что где-то здесь течет и другая река — река памяти. Но лично мне она не попадалась.

Елена неоднократно выбиралась на «экскурсии», как она это называла. «Ну и здорово же я повеселилась!» — этими словами она всякий раз начинала отчет о своих похождениях. Затем она живописала во всех подробностях свои последние победы и последние капризы переменчивой моды. Это от нее я узнала о мушках и солнечных зонтиках, о турнюрах и туфлях на высоких каблуках, о корсетах и бикини, об аэробике, пирсинге и липосакции. Потом Елена толкала речь о том, какой она была гадкой, какой фурор она произвела и скольких мужчин довела до ручки. Она сокрушала империи и не уставала об этом напоминать.

— Насколько мне известно, всю историю с Троянской войной теперь трактуют по-новому, — сказала я ей как-то раз, просто чтобы сбить с нее спесь. — Теперь утверждают, будто ты — всего лишь миф. Будто вся каша заварилась из-за торговых путей. Так теперь говорят ученые.

— Ох, Пенелопа, ну почему ты до сих пор мне завидуешь! — воскликнула она в ответ. — Разве мы не можем наконец стать друзьями? Почему бы тебе не составить мне компанию, когда я в следующий раз выберусь в мир живых? Подадимся с тобой вместе в Лас-Вегас! Закатим девичник! О, я и забыла… Это же не в твоем стиле. Ты предпочла бы еще разок сыграть в верную женушку за прялкой. Ужас какой! Я, наверное, так никогда не смогу. Умерла бы со скуки! А вот ты всегда была домоседкой.

Да, она права. Я никогда не стану пить из реки забвения. Не вижу в этом ни малейшего смысла. Нет, не так. Смысл-то я вижу, но не хочу рисковать. В прошлой жизни на мою долю выпало немало тягот, но где гарантия, что в следующий раз окажется лучше? Даже при моих скудных источниках информации ясно как день, что мир не стал безопаснее, чем в мое время, — напротив, горя и страданий в нем теперь гораздо больше. Что же до природы человека — она не стала благородней ни на йоту.

Но Одиссею это не помеха. Время от времени он заглядывает к нам ненадолго, притворяется, что рад меня видеть, и повторяет, что семейная жизнь — это единственное, о чем он всегда мечтал, каких бы пленительных красоток он ни заваливал в постель и какие бы удивительные приключения ни подбрасывала ему судьба. Мы мирно прогуливаемся рука об руку, пощипываем асфодели, пересказываем старые истории. Он сообщает мне последние новости о Телемахе (он теперь член парламента, так держать, сынок!). Но стоит мне только расслабиться, стоит почувствовать, что я готова простить ему все и принять его таким, как есть, стоит поверить, что на сей раз он не лжет, — как он опять мчится испить из Леты, чтобы родиться вновь.

Но он вовсе не лжет. Он действительно хочет быть со мной. Он плачет, когда говорит об этом. Но всякий раз какая-то сила разлучает нас вновь.

Я даже знаю какая. Это все служанки. Он еще издали замечает, как они направляются в нашу сторону. И ему становится не по себе. Он просто места себе не находит. Они причиняют ему боль. Ему хочется оказаться где угодно, лишь бы подальше от них. Кем угодно, только бы не собой.

Он побывал французским генералом и монгольским завоевателем, американским магнатом и охотником за головами на Борнео. Он побывал кинозвездой, изобретателем и рекламным агентом. Каждый раз все кончалось плохо: самоубийством или несчастным случаем, гибелью в битве или от рук наемного убийцы. И он снова возвращался ко мне.

— Ну почему вы не оставите его в покое? — кричу я служанкам. Приходится кричать, потому что они не подпускают меня близко. — Довольно уже, хватит! Он искупил свою вину, он вознес за вас молитвы, он очистился от греха!

— Нам этого мало! — доносится в ответ.

— Что еще вам от него нужно? — спрашиваю я, уже не сдерживая слез. — Скажите мне, умоляю!

Но они поворачиваются и убегают.

Не убегают, нет — уносятся прочь. Не перебирая ногами. Ноги их все еще пляшут последний танец, не касаясь земли.

XXVIII

Партия хора. Мы идем за тобой по пятам

Любовная песня

Эй! Эге-гей! Господин Никто! Господин Без Имени! Господин Мастер Иллюзий! Господин Ловкая Рука, внук воров и лжецов!

Мы тоже здесь — мы, безымянные. Тоже безымянные, как и ты. Покрытые позором — не по своей вине. Те, на кого указали. Принесенные в жертву.

Девчонки на побегушках, румяные девицы, сочные хохотуньи, щекастые потаскушки, юные оттиралыцицы кровавых следов.

Да, это мы — все двенадцать. Двенадцать луновидных задниц, двенадцать аппетитных ротиков, двадцать четыре титьки, мягких, точно подушки, двадцать четыре ножки, дрыгающиеся над землей.

Помнишь нас? Ясное дело, помнишь! Мы подавали тебе воду для рук, мы омывали твои ноги, мы стирали твое белье, мы умащали маслом твои плечи, мы смеялись твоим шуткам, мы мололи твое зерно, мы стелили тебе уютную постель.

А ты повесил нас — развешал, как тряпье на веревке. Вот потеха! Как мы брыкались напоследок! И до чего же добродетельным ты себя чувствовал, до чего же праведным и чистым — теперь, когда избавился разом от всех этих пухлых крошек, от этих грязных девчонок, засевших у тебя в голове!

Надо было хотя бы похоронить нас по-человечески. Надо было совершить нам возлияния. Надо было молить нас о прощении.

А теперь тебе никогда от нас не избавиться. Ни в земной жизни, ни в загробной, ни в одной из всех твоих новых жизней.

Мы узнаем тебя под любой личиной. Какой бы путь ты ни избрал, мы настигнем тебя. На путях света ли, на путях тьмы, — двенадцать служанок идут за тобой по пятам неотступно. Мы вечно тянемся за тобой следом, дымным шлейфом, длинным хвостом, тяжким, как память, легким, как воздух: двенадцать обвинений. Ноги не могут коснуться земли, руки связаны за спиной. Высунутые языки, выпученные глаза. Песни, навсегда застрявшие в горле.

За что ты убил нас? Чем мы тебе так не угодили? Ты до сих пор не ответил на этот вопрос.

От злости? С досады? Во имя чести?

Эй, господин Умник, господин Праведник, господин Образ Божий, господин Судья! Обернись, взгляни через плечо! Мы здесь, мы рядом, мы идем за тобой по пятам — близко-близко, как губы для поцелуя, как собственная твоя кожа — вплотную.

Мы ведь служанки. Мы здесь, чтобы служить тебе. Мы будем служить тебе верой и правдой. Мы никогда тебя не покинем, мы будем следовать за тобою, как тень, неслышно и неотвязно. Славные, веселые служаночки — все двенадцать в ряд.

XXIX

Посылка

Мы — тени без имени,
в вечном кружении,
без лиц и без памяти.
Мы — лишь отражения.
Любовь предана


там, где правит измена,
и выхода нет нам
из мрачного плена.
Мы — тени без голоса,
во мраке плывем.


Мы знаем: ты здесь,
и тебя мы зовем…
Здесь, в мрачном Аиде,
тебя мы найдем…


Найде-о-м…
Найде-о-м…
Найде-о-о-м…

Служанки расправляют крылья и улетают прочь в облике сов.

Примечания

При работе над «Пенелопиадой» я опиралась главным образом на «Одиссею» Гомера в издании «Пенгвин Классикс», в переводе Э.В. Рье (1991).

Незаменимым источником информации оказались для меня «Мифы Древней Греции» Роберта Грейвса (издательство «Пенгвин»). Оттуда я почерпнула сведения о происхождении Пенелопы и ее родственных связях (в частности, о том, что Елена приходилась ей двоюродной сестрой), а также многое другое, включая и версии, предполагающие ее неверность (см. разделы 160 и 171). Грейвсу я обязана и трактовкой образа Пенелопы как верховной жрицы в культе Богини, хотя, как ни странно, он не обращает внимания на значение чисел двенадцать и тринадцать в связи со злополучными служанками. Грейвс приводит ссылки на источники различных версий мифа — труды Геродота, Павсания, Аполлодора, Гигина и многих других авторов.

Некоторые полезные сведения (в особенности о Гермесе) я нашла также в «Гомеровских гимнах», а книга Льюиса Хайда «Мир сотворили трикстеры» несколько прояснила для меня личность Одиссея.

«Хор служанок» представляет собой отсылку к хору древнегреческой трагедии. По обычаю, представление открывали сатирические сценки, пародирующие сюжет исполнявшегося следом действа.